В отличие от Ильи Муромца Добрыня Никитич имеет вполне реального исторического прототипа – это знаменитый дядя князя Владимира Святославовича, посадник новгородский, а затем воевода киевский Добрыня, рассказы о котором есть и в «Повести временных лет», и в других летописных источниках. (Подробный и наиболее полный свод всех сведений об этом историческом Добрыне приведен в книге: Добрыня Никитич и Алеша Попович. М., 1974. («Литературные памятники».)
Но существует и другая версия, согласно которой былинный Добрыня – собирательный образ, вобравший, черты многих древнерусских Добрынь. «С домонгольской Русью,– отмечает современный исследователь Ю. И. Смирнов,– летописи связывают по крайней мере семь Добрынь: в сведениях по X в. упоминается несколько раз Добрыня, дядя Владимира I Святославича; по XI в.– Добрыня Рагуилович, воевода новгородский, по XII в.– Добрыня Галичанин и Добрыня Ядрейкович, архиепископ новгородский. Выбор достаточно велик – почти четыре столетия, и теоретически нельзя исключить никого из этих «прототипов» или сводить всех Добрынь к первому из них, как это часто делается».;
Здесь речь идет о временах домонгольской Руси, но и позже, в XV-XVII веках (по «Ономастикону» С. Б. Веселовского); это имя оставалось в числе самых распространенных. При этом надо еще учитывать, что оно относится к числу «некалендарных» имен, которого не могли дать при крещении. А это значит, что для всех перечисленных выше Добрынь оно было или вторым – языческим именем, или же, что более вероятно, прозвищем, полученным за определенные человеческие качества: доброту, красоту, величие (а все это входит в значение древнерусского имени Добрыня). Так что в данном случае действительно трудно понять, что же именно привлекло в историческом Добрыне: его ли заслуги, а они и впрямь были немалыми, или же само это прекрасное имя ДОБРЫНЯ, тем более что и по отчеству он – НИКИТИЧ, что в переводе с греческого означает – славный, блестящий, победитель. Поэтому полностью оно значило: добрый победитель.
Перефразируя известное выражение, вполне можно сказать, что если бы не было исторического Добрыни, его бы все равно выдумали. Русский народный эпос немыслим без героя с таким именем.
Центральным и наиболее популярным сюжетом в былинах о Добрыне Никитиче остался самый древний – «змееборчество», бой Добрыни со змеем. Хотя уже первые исследователи обратили внимание не только на мифологические (они бесспорны), но и на исторические корни этого сюжета. Так возникло известное толкование в контексте с реальными историческими фактами крещения Добрыней Новгорода в 990 году, когда Добрыня огнем, а Путята (вспомним Забаву Путятичну, которую спасает от змея былинный Добрыня) мечом заставили новгородцев принять новую веру.
Сокрушив все языческие идолы, Добрыня, как описывают летописи, обратился к новгородцам с такими словами: «Что, безумные, сожалеете о тех, кто сам себя защитить не смог, какую помощь от них ждали».
В народном поэтическом творчестве эти реальные исторические события приняли сказочно-фантастическую форму борьбы Добрыни со змеем. Тем более что «змееборческие» мотивы уже изначально существовали в эпосе, были тем самым наследием языческих времен, которые сокрушал исторический Добрыня. Подобные мотивы наиболее полно сохранились в сказаниях и сказках, но Добрыня существенно отличается от традиционных сказочных героев-змееборцев. «Давняя сказочно-мифологическая традиция,– отмечает современный исследователь В. П. Аникин,– говоря о змееборстве, сталкивала героя со змеем как с обладателем или похитителем женщины. Змей Горыныч в былине также предстает в этой своей роли, но есть и отличие. В сказках герой вел борьбу с мифическим чудовищем, чтобы создать семью. Добрыня являет собой образ воителя нового типа. Он не борется за устройство семьи. Забава Путятична освобождена не как невеста. Добрыня – борец за спокойствие и нерушимость границ Руси. Сказочный мотив борьбы за женщину становится мотивом борьбы за русскую полонянку. Добрыня прославлен как освободитель русской земла от губительных налетов змея-насильника».
Публикуемый текст, записанный А. Ф. Гильфердингом от Т.Г. Рябинина (Онежские былины. 3-е изд., т. 2, № 79) по праву считается классикой русского эпоса. Былина записана от Т. Г. Рябинина 24 ноября 1871 года в Петербурге, где на его выступлениях присутствовали выдающиеся деятели русской науки в культуры.
В.И. Калугин
Вариант 3
Как во стольном во городе во Клеве
Жил-был там удалый добрый молодец,
Молодой Добрынюшка Никитинич;
Пожелал-то идти он за охвотою
Обувает он сапожки на ножки зелен сафьян,
Одевает он, Добрыня, платье цветное,
Налагает он ведь шапку во пятьсот рублей,
А и берет-то ведь Добрыня да свой тугой лук,
Этот тугой лук, Добрынюшка, разрывчатый,
А и берет-то ведь он стрелочки каленые,
А и приходит-то Добрыня ко синю морю,
А и приходит-то Добрыня к первой заводи;
Не попало тут ни гуся, ни лебедя,
А и не серого-то малого утеныша.
А и приходит-то Добрыня к другой заводи,
Не находит он ни гуся, да ни лебедя,
А и ни серого-то малого утеныша.
А и приходит-то Добрыня к третьей заводи,
Не находит он ни гуся, да ни лебедя,
А и ни серого-то малого утеныша.
Разгорелось у Добрыни ретиво сердцо,
Скоро тут Добрыня поворот держал,
А и приходит-то Добрынюшка во свой-от дом,
Во свой дом приходит к своей матушке,
А и садился он на лавочку брусовую,
Утопил он очи во дубовый мост.
А и подходит-то к Добрыне родна матушка,
А сама-то говорит да таково слово:
«А и ты, молодой Добрынюшка Никитинич!
Что же, Добрыня, не весел пришел?»
А и говорит-то ведь Добрыня своей матушке:
«Ай же ты родитель, моя матушка!
Дай-ко ты, Добрыне, мне прощеньице,
Дай-ко ты Добрыне бласловленьице,
Ехать мне, Добрыне, ко Пучай-реки».
Говорит-то ведь Добрыне родна матушка:
«Молодой Добрыня сын Никитинич!
А не дам я ти прощенья-бласловленьица
Ехать ти Добрыне ко Пучай-реки.
Кто к Пучай-реки на сем свети да езживал,
А счастлив-то оттуль да не приезживал».
Говорит Добрыня своей матушке:
«Ай же ты родитель, моя матушка!
А даешь мне-ка прощение – поеду я,
Не даешь мне-ка прощения – поеду я».
А и дала мать прощение Добрынюшке
Ехать-то Добрыне ко Пучай-реки.
Скидывает-то Добрыня платье цветное,
Одевает-то он платьице дорожное,
Налагал-то на головку шляпу земли греческой,
Он уздал-седлал да ведь добра коня,
Налагает ведь он уздицу тесмяную,
Налагает ведь он потники на потники,
Налагает ведь он войлоки на войлоки,
На верёх-то он седелышко черкасское,
А и туго ведь он подпруги подтягивал,
Сам ли-то Добрыня выговаривал:
«Не для ради красы-басы, братцы, молодецкие,
Для укрепушки-то было богатырские».
А и берет-то ведь Добрыня да свой тугой лук,
А и берет-то ведь Добрыня калены стрелы,
А и берет-то ведь Добрыня саблю вострую,
А и берет копьё да долгомерное,
А и берет-то он ведь палицу военную,
А и берет-то Добрыня слугу младого.
А поедучи Добрыне родна матушка наказыват:
«Ай же ты, молодой Добрынюшка Никитинич!
Съедешь ты, Добрыня, ко Пучай-реки,
Одолят тебя жары да непомерные,-
Не куплись-ко ты, Добрыня, во Пучай-реки».
Видли-то да добра молодца ведь сядучись,
Не видали тут удалого поедучись.
А приезжает-то Добрыня ко Пучай-реки,
Одолили ты жары да непомерные,
Не попомнил он наказанья родительска.
Он снимает со головки шляпу земли греческой,
Раздевает ведь он платьица дорожные,
Разувает ведь Добрыня черны чоботы,
Скидывает он порточики семи шелков,
Раздевает он рубашку миткалиную,
Начал тут Добрыня во Пучай-реки купатися.
Через перву-то струю да нырком пронырнул,
Через другую струю да он повынырнул,-
А не темныя ли темени затемнели,
А не черныя тут облаци попадали,
А летит ко Добрынюшке люта змея,
А лютая-то змея да печерская.
Увидал Добрыня поганую змею,
Через перву-то струю да нырком пронырнул,
Через другую струю да он повынырнул,
Млад-то слуга да был он торопок,
А угнал-то у Добрынюшки добра коня,
А увез-то у Добрынюшки он тугой лук,
А увез-то у Добрыми саблю вострую,
А увез копье да долгомерное,
А увез-то он палицу военную,
Стольки он оставил одну шляпоньку,
Одну шляпу-то оставил земли греческой.
Хватил-то Добрыня свою шляпоньку,
А ударил он змею да тут поганую,
А отбил он у змеи да ведь три хобота,
А три хобота отбил да что ни лучшиих,
А змея тогда Добрынюшке смолилася:
«Ах ты, молодой Добрыня сын Никитинич!
Не предай ты мне смерети напрасныи,
Не пролей ты моей крови бесповинныи.
А не буду я летать да по святой Руси,
А не буду я пленить больше богатырей,
А не буду я давить да молодыих жен,
А не буду сиротеть да малых детушек,
А ты будь-ко мне, Добрыня, да ты большой брат,
Я буду, змея, да сестрой меньшою».
А на ты лясы Добрыня приукинулся,
А спустил-то он змею да на свою волю;
А и пошел Добрынюшка во свой-от дом,
А и во свой-от дом Добрыня к своей матушке.
Настигает ведь Добрыню во чистом поле,
Во чистом поле Добрынюшку да темна ночь.
А тут столбики Добрынюшка расставливал,
Белополотняный шатер да он раздергивал,
А тут-то Добрыня опочив держал.
А встает-то Добрыня поутру рано,
Умывался ключевой водой белешенько,
Утирался в полотно-то миткалиное,
Господу богу да он молится,
Чтобы спас меня господь, помиловал.
А и выходит-то Добрыня со бела шатра,
А не темные ли темени затемнели,
А не черные тут облаци попадали,-
Летит по воздуху люта змея,
А и несет змея да дочку царскую,
Царскую-то дочку, княженецкую,
Молоду Марфиду Всеславьевну.
А и пошел Добрыня да во свой-от дом,
Приходил Добрыня к своей матушке,
Во свою-то он гридню во столовую,
А садился он на лавочку брусовую.
А Владимир-князь да стольно-киевский,
Начинает-то Владимир да почестный пир
А на многия на князи да на бояры,
А на сильниих могучиих богатырей,
На тых паляниц да на удалыих,
На всех зашлых да добрых молодцов.
А и говорит-то ведь Добрыня своей матушке:
«Ай же ты родитель, моя матушка!
Дай-ко ты, Добрыне, мне прощеньице,
Дай-ко мне, Добрыне, бласловленьице,
А поеду я, Добрыня, на почестный пир
Ко ласкову князю ко Владимиру».
А и говорила-то Добрыне родна матушка:
«А не дам я ти, Добрынюшке, прощеньица,
А не дам я ти, Добрыне, бласловленьица,
Ехать ти, Добрыне, на почестный пир
Ко ласкову князю ко Владимиру.
А и живи-тко ты, Добрыня, во своём дому,
Во своем дому, Добрыня, своей матушки,
Ешь ты хлеба-соли досыта,
Пей зелена вина ты допьяна,
Носи-тко золотой казны ты долюби».
А и говорит-то ведь Добрыня родной матушке:
«Ай же ты родитель, моя матушка!
А даешь мне-ка прощение – поеду я. \
Не даешь мне-ка прощения – поеду я».
Дала мать Добрынюшке прощеньице,
Дала мать Добрыне бласловленьице.
А справляется Добрыня, снаряжается,
Обувает он сапожики на ноженки зелен сафьян,
Одевает-то Добрыня платье цветное,
Налагает ведь он шапку во пятьсот рублей,
А и выходит-то Добрыня на широкий двор,
Он уздае-седлае коня доброго,
Налагает ведь он уздицу тесмяную,
Налагает ведь он потнички на потнички,
Налагает ведь он войлоки на войлоки,
На верёх-то он седелышко черкасское.
А и крепко ведь он подпруги подтягивал,
А и подпруги шелку заморского,
А и заморского шелку шолпанского,
Пряжки славныя меди бы казанские,
Шпенечки-то булат-железа да сибирского,
Не для красы-басы, братцы, молодецкия,
А для укрепушки-то было богатырскии.
Садился ведь Добрыня на добра коня,
Приезжает-то Добрыня на широкий двор,
Становил коня-то посреди двора,
Он вязал коня к столбу точеному,
Ко тому ли-то колечку золоченому.
А и приходит он во гридню во столовую,
А глаза-то он крестит да по-писаному,
А и поклон тот ведет да по-ученому,
На все стороны Добрыня поклоняется,
А и князю со княгинею в особину.
А и проводили-то Добрыню во большо место,
А за ты за эти столы за дубовые,
А за тыи ли за ества за сахарные,
А за тыи ли за питья за медвяные.
Наливали ему чару зелена вина,
Наливали-то вторую пива пьяного,
Наливали ему третью меду сладкого,
Слили эти чары-в едино место,-
Стала мерой эта чара полтора ведра,
Стала весом эта чара полтора пуда.
А и принимал Добрыня единой рукой,
Выпивает-то Добрыня на единый дух.
А и Владимир-то князь да стольно-киевский
А по гридне по столовой он похаживат,
Сам он на богатырей посматриват,
Говорит да таково слово:
«Ай же сильные могучие богатыри!
А накину на вас службу я великую:
Съездить надо во Туги-горы,
А и во Тугии-горы съездить ко лютой змеи,
А за нашею за дочкою за царскою,
А за царскою за дочкой, княженецкою».
Большой-от туляется за среднего,
Средний-то скрывается за меньшего,
А от меньшего от чину им ответу нет.
3-за того ли з-за стола за среднего
А выходит-то Семен тот барин Карамышецкой,
Сам он зговорит да таково слово:
«Ах ты батюшка, Владимир стольно-киевский!
А был-то я вчерась да во чистом поли,
Видел я Добрыню у Пучай-реки,-
Со змеёю-то Добрыня дрался-ратился,
А змея-то ведь Добрыне извинялася,
Называла-то Добрыню братом большиим,
А нарекала-то себя да сестрой меньшою.
Посылай-ко ты Добрыню во Туги-горы
А за вашею за дочкою за царскою,
А за царскою-то дочкой, княженецкою».
Воспроговорит-то князь Владимир-от да столько-киевский:
«Ах ты, молодой Добрынюшка Никитинич!
Отправляйся ты, Добрыня, во Туги-горы,
А и во Туги-горы, Добрыня, ко лютой змеи
А за нашею за дочкою за царскою,
А за царскою-то дочкой, княженецкою».
Закручинился Добрыня, запечалился,
А и скочил-то тут Добрыня на резвы ноги,
А и топнул-то Добрыня во дубовый мост,
А и стулья-ты дубовы зашаталися,
А со стульев все бояре повалялися.
Выбегает тут Добрыня на широкий двор,
Отвязал ли-то коня да от столба,
От того ли-то столба да от точеного,
От того ли-то колечка золоченого;
А и садился-то Добрыня на добра коня,
Приезжает-то Добрынюшка на свой-от двор,
Спущается Добрыня со добра коня,
А и вязал коня-то ко столбу точеному,
Ко тому ли-то колечку к золоченому,
Насыпал-то он пшены да белояровой.
1 2 3 4 5