Набрав полон рот, он то глотал кровь, то отплёвывал. Уж за полночь Чингис-хан пришел в себя и говорит: «Пить хочу, совсем пересохла кровь». Тогда Чжельме сбрасывает с себя всё: и шапку и сапоги, и верхнюю одежду. Оставаясь в одних исподниках, он почти голый пускается бегом прямо в неприятельский стан, напротив. В напрасных поисках кумыса он взбирается на телеги Тайчиудцев, окружавших лагерь своими становьями. Убегая второпях, они бросили своих кобыл недоенными. Не найдя кумыса, он снял, однако, с какой-то телеги огромный рог кислого молока и притащил его. Само небо хранило его: никто не заметил ни того, как он уходил, ни того, как он вернулся. Принеся рог с кислым молоком, тот же Чжельме сам бежит зa водой приносит, разбавляет кислое молоко и даёт испить хану. Трижды переводя дух, испил он и говорит: «Прозрело мое внутреннее око!» Между тем стало светло, и осмотревшись, Чингис-хан обратил внимание на грязную мокроту, которая получилась от того, что Чжельме во все стороны отхаркивал отсосанную кровь. «Что это такое? Разве нельзя было ходить плевать подальше?» – сказал он. Тогда Чжельме говорит ему: «Тебя сильно знобило, и я боялся отходить от тебя, боялся, как бы тебе не стало хуже. Второпях всяко приходилось: глотать – так сглотнёшь, плевать – так сплюнешь. От волнения изрядно попало мне и в брюхо». – «А зачем это ты, – продолжал Чингис-хан, – зачем это ты, голый, побежал к неприятелю, в то время как я лежал в таком состоянии? Будучи схвачен, разве ты не выдал бы, что я нахожусь в таком вот положении?» – «Вот что я придумал, – говорит Чжельме. – Вот что я придумал, голый убегая к неприятелю. Если меня поймают, то я им (врагам) скажу: „Я задумал бежать к вам. Но те (наши) догадались, схватили меня и собирались убить. Они раздели меня и уже стали было стягивать последние штаны, как мне удалось бежать к вам. Так я сказал бы им. Я уверен, что они поверили бы мне, дали бы одежду и приняли к себе. Но разве я не вернулся бы к тебе на первой попавшейся верховой лошади? „Только так я смогу утолить жажду моего государя!“ – подумал я. Подумал и во мгновенье ока решился“. Тогда говорит ему Чингис-хан: „Что скажу я теперь? Некогда, когда нагрянувшие Меркиты трижды облагали Бурхан, ты в первый раз тогда спас мою жизнь. Теперь снова ты спас мою жизнь, отсасывая засыхавшую кровь, и снова, когда томили меня озноб и жажда, ты, пренебрегая опасностью для своей жизни, во мгновение ока проник в неприятельский стан и, утолив мою жажду, вернул меня к жизни. Пусть же пребудут в душе моей три эти твои заслуги!“ Так он соизволил сказать.
§ 146. С наступлением дня оказалось, что противостоявшее нам войско разбежалось за ночь. А стоявший возле него народ не тронулся еще с места, не будучи, видимо, в состоянии поспеть за войском, бежавшим налегке. Чингис-хан выступил из места кочевки, чтобы задержать беглецов. В это время Чингис-хан заметил какую-то женщину в красном халате, которая стояла на перевале и громким голосом, со слезами, вопила: «Сюда, Темучжин!» Сам слыша, ее вопли, Чингис-хан послал человека спросить, что это за женщина так голосит. Посланный отправился, и на его вопросы женщина эта сказала: «Я дочь Сорган-Ширая – Хадаан. Ратники схватили моего мужа и хотели убить. В такой опасности я громко звала Темучжина, чтобы у он спас моего мужа». Когда посланный вернулся и передал ее слова Темучжину, тот поскакал к ней. Около Хадаан Чингис-хан слез с коня, и они обнялись. Оказалось же, что ее мужа наши ратники перед тем уже убили. Возвратив беженцев, Чингис-хан с главными силами расположился на ночлег в том же самом месте. Он пригласил к себе Хадаану и посадил её рядом с собою. На следующее утро является Сорган-Шира и Чжебе, которые состояли крепостными у Тайчиудского Тодоге. Тогда, обратясь к Сорган-Шира, Чингис-хан говорит:

«С шеи моей
Тяжкое древо
Под ноги сбросили вы.
С ворота ж
Древо позорное
Прочь удалили.
Ваше добро –
Благость отцов иль детей То есть, вы поступили по-отечески или по-сыновнему, по-родственному.

.
Что-же так поздно пришли?»

[«Вы те, кто сбросил наземь шейное тяжкое древо (моё), кто удали на вороте висевшее древо-джарбиял (колодку). Такой добрый поступок свойствен лишь отцам или детям. Но почему же так поздно пришли ко мне?»]
На это Сорган-Шира ответил: «Уж давно я втайне был предан тебе. Но как мне было спешить? Поторопись я перейти к тебе раньше, Тайчиудские нойоны непременно прахом пустили бы по ветру всё, что осталось бы после меня: и семью и скот, и имущество моё. Вот почему я не мог торопиться. А вот теперь-то я поторопился наверстать упущенное, и вот являюсь воссоединиться со своим ханом». Чингис-хан одобрил его речь.
§ 147. Потом Чингис-хан говорит: «Во время сражения при Койтене, когда мы, тесня друг друга, перестраивались, с горного кряжа летели в нас стрелы. Не знаете ли, кто это прострелил тогда шейный позвонок моему беломордому саврасому боевому коню? С горы-то». На эти слова так отвечал Чжебе: «Это я стрелял с горы! Если хан повелит казнить меня, тo останется от меня только мокрое место в ладонь. Если же хан на то соизволит, то вот как послужу ему:

Трясины и топи пройду,
С налету бел-камень пробью,
Мне молвишь: громи, на врага!
Синь-камень я в прах сокрушу.
Назад-ли прикажешь подать,
Я черный кремень разнесу».

[«Перескочу тинистые воды, с налету разобью бел-камень. По приказу „вперед“ – синь-камень сокрушу. По приказу „отбой“ – черный камень в прах разнесу».]
Тогда Чингис-хан сказал: «Подлинный враг всегда таит про себя своё душегубство и свою враждебность. Он придерживает свой язык. Что же сказать об этом вот? Он не только не запирается в своем душегубстве и вражде своей, но еще и сам себя выдает головой. Он достоин быть товарищем. Прозывался он Чжиргоадай, а мы прозовем его Чжебе за то, что он прострелил моего Чжебельгу, моего саврасого, беломордого. Ну, Чжебе мы еще повоюем пиками-чжебе! Называйся ты теперь Чжебе и будь при мне!» Вот как перешёл к нам от Тайчиудцев Чжебе и вступил в Чингис-ханову дружину.

V. РАЗГРОМ ТАТАР. РАЗРЫВ С ВАН-ХАНОМ

§ 148. Чингис-хан покарал Тайчиудцев: перебил и пеплом развеял он Аучу-Баатура, Ходан-Орчана, Худуудара и прочих именитых Тайчиудцев вплоть даже до детей и внуков их, а весь их улус пригнал к себе и зазимовал на урочище Хубаха.
§ 149. Ничугут-Бааринец Ширгуету-эбуген, со своими сыновьями Алахом и Наяа, поймали Тайчиудского нойона Таргутай-Кирилтуха, который не мог ездить верхом и, по их мнению, собирался скрыться в лесах, чтобы спастись от возмездия; поймали они Таргутая Толстого и посадили в телегу. Когда же Ширгуету-эбуген со своими сыновьями Алахом и Наяа повезли Таргутай-Кирилтуха, то их стали нагонять дети и младшие братья Таргутай-Кирилтуха, с намерением его отбить. Вот настигают они, а Таргутай Толстый, не сумевши соскочить, растянулся на телеге ничком. Тогда Ширгуету-эбуген вскочил на него сзади и, оседлав, выхватил нож и говорит: «Твои сыновья и братья собираются отбить тебя. Мне все равно пропадать. Не убью тебя из страха поднять руку на своего природного хана, так меня убьют все же за поднятие руки на своего хана. А убью – так мне тоже смерть. А раз все равно умирать, так умру-ка лучше на, подушке!» И с этими словами он, продолжая сидеть верхом на Толстом, приставил нож, к его горлу, собравшись полоснуть. Тогда Таргутай-Кирилтух громким голосом закричал своим братьям и сыновьям: «Ширгуету зарежет меня! Для чего вы собираетесь отбивать мое мертвое, бездыханное тело? Сейчас же поворачивайте назад! Ведь Темучжин не может, не должен меня убить! Когда он был малышом, я привозил его к себе, зная, что он остался сиротой, без отца, и что у него

Во взгляде – огонь,
А лицо – как заря.
Привез я его к себе –
К науке способен – я знал.
И вот пестовал, обучал.
Так учат у нас жеребят,
Двухлеток, коль стоят того.
Меня он сгубить не решится,
Хотя бы сгубить и хотел.
Ведь слышно, что в разум он входит,
И мыслию крепнет своей.

[«Полагая, что он в состоянии выучиться, если его учить, я и учил-наставлял его, наподобие того, как обучают породистых жеребят. Убьет ли он меня? Нет, он не может, не должен убить меня: говорят, ныне он входит в разум и мысль его проясняется…»]
Нет, Темучжин не погубит меня. Поворачивайте же детки и братцы, поворачивайте сейчас же назад, а то не убил бы меня Ширгуету!» Стали тогда они совещаться: «Ведь мы затем и поехали, что бы спасти жизнь отцу. Если же Ширгуету лишит его жизни, то к чему нам одно лишь его бездыханное тело? Не лучше ли поскорее повернуть назад, пока его еще не убили?» И они вернулись домой. Тогда подъезжают и сыновья Ширгуету-эбугена – Алах и Наяа, которые убежали было, настигаемые Тайчиудцами. Когда же они подъехали, все тронулись дальше своею дорогой. Доехали до Хутхулноутов. Тут Наяа и говорит: «Если мы приедем с этим захваченным нами Таргутаем-Толстым, то Чингис-хан присудит нас к смертной казни. «Они – скажет он – наложили руки на своего природного хана. Какое может быть доверие, скажет он, какое может быть доверие к холопам, которые наложили руки на своего природного государя? Такими же верными друзьями будут они и нам! Холопов же, нарушивших верность, холопов, наложивших руки на своего природного хана, только и следует, что укорачивать на голову!» – скажет он. И вы думаете он не снесет нам головы? Давайте-ка лучше поступим не так. Давайте отпустим отсюда Таргутая, поедем и скажем, что мы пришли с тем, чтобы отдать себя целиком на служение Чингис-хану. Что мы схватили было Таргутая и везли сюда, но видим, что не в силах погубить своего природного государя. И мы отпустили его. Как могли мы предать его на смерть? И вот мы, с полною верой в тебя, пришли отдать свои силы. Вот как давайте мы скажем!» Родные согласились с предложением Наяа, и с Хутхулноутов же отпустили Таргутай-Кирилтуха. Когда этот самый Ширгуету-эбуген прибыл со своими сыновьями к Чингис-хану и тот спросил его, зачем он прибыл, Ширгуету-эбуген говорит Чингис-хану: «Захватили мы и везли сюда Таргутай-Кирилтуха. Но, памятуя, что он нам природный государь, и не решаясь предать его на смерть и погубить, мы отпустили его и пришли отдать свои силы Чингис-хану». – «Правильно вы поступили, что не предали своего природного хана! – сказал Чингис-хан.-Ибо я должен бы был вас казнить, со всем родом вашим, как холопов, наложивших руки на своего природного хана, т. е. если б вы вздумали явиться ко мне после того, как наложили руки на Таргутая». И он принял с особою милостью Наяая.
§ 150. После того, когда Чингис-хан находился в урочище Терсут, к нему в сотоварищи прибыл Кереитский Чжаха-Гамбу. Общими силами они отразили нападение Меркитов. Тогда они привели в покорность Чингис-хану Тумен-Тубеган, Дунхаит, а также и бывший в расселении Кереитский народ. Что же касается до Кереитского Ван-хана, то необходимо пояснить следующее. Прежде, во времена Есугай-хана, живя с ним во взаимном мире, Ван-хан побратался с Есугай-ханом, и они стали андами. И вот по какому случаю они сделались андами. Ван-хан убил младших братьев отца своего Хурчахус-Буируха. Из-за этого он вступил в борьбу со своим дядей Гур-ханом, который принудил его бежать и скрываться в ущелье Хараун-хабчал. Он выбрался оттуда с сотнею людей и явился к Есугай-Баатуру. Есугай-Баатур, по его личной просьбе, сам выступил в поход и прогнал Гур-хана в Хашин, а отбитых людей и имущество его отдал Ван-хану. Это и было поводом для заключения ими договора о братстве.
§ 151. После этого Ван-ханов младший брат Эрке-Хара, под угрозой убийства со стороны Ван-хана, бежал и передался на сторону Найманского Инанча-хана. А когда тот послал против Ван-хана, свое войско, Ван-хан ушел к Хара-Китадскому Гур-хану, пробравшись к нему через Гурбан-балахат (Троеградие). Оттуда, из-за неурядиц, он пошел через Уйгурские и Тангутские города, и в полном оскудении пришел к озеру Гусеур-наур, так как всю дорогу кормился тем, что кое-как держал у себя пять коз для подоя да точил на еду кровь верблюда. Чингис-хан же, в силу братского договора с Есугай-ханом, выслал к нему двух послов, Тахай-Баатура и Сукегай-Чжеуна, а потом и сам вышел к нему навстречу с истоков Келурена. Видя, что Ван-хан прибыл в полном изнеможении от голода, он произвел для него особую разверстку по улусу, ввел его в свой курень и содержал на свой счет. На эту зиму Чингис-хан расположился в урочище Хубахая, куда постепенно подкочевывал.
§ 152. Между тем Ван-хановы младшие братья и нойоны рассуждали так: «Этот наш хан и старший брат – негодный человек, бродяга, он поступает как человек со смердящею печенью Злобен и злопамятен.

. Погубил своих братьев. То переметывается к Хара-китадам, то истязает свой народ. Что вам с ним делать теперь? Если же поминать прошлое, то вот он каков. В семилетнем возрасте его угнали и плен Меркиты, и там он, в кожухе из черно-рябого козленка, в Селенгинской пустыне Буури-кеере толок ведь просо в Меркитских ступах. Хурчахус-Буирух хан, отец его, разгромил, однако, Меркитов и спас из плена своего сына. Но вскоре же, когда ему минуло тринадцать лет, его опять увел в плен, вместе с его матерью, Татарский хан Ачжа, увел и заставил пасти своих верблюдов. Прихватив с собой Ачжа-ханова чабана, пастуха овец, он спасся оттуда бегством и вернулся домой. Потом опять должен был бежать из страха перед Найманцами. Бежал же он к Гур-хану Хара-Китадскому, на реку Чуй, в Сартаульскую землю. Там он не усидел и года, как поднял смуту и ушел. Скитался он по Уйгурским я Тангутским землям, пришел в совершенное убожество и кормился только тем, что кое-как выдаивал досуха пять штук коз да вытачивал верблюжью кровь. Является он к сынку Темучжину, как нищий, на единственном своем чернохвостом буланом коне. Тот собрал для него оброк и содержит на свой счет. Но он и теперь позабудет о том, как к нему отнесся сынок Темучжин, и поступит обязательно так, как поступает человек со смердящей печенью. Что нам делать?» – совещались они. Обо всех этих разговорах взял да и доложил Ван-хану Алтун-Ашух.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23