Неприятности того типа, который был для меня внове. Когда мы жили в самом сердце заповедника, далеко от многого, постоянно происходящего в более населенном мире, мы никогда не сталкивались с подобными характерами и ситуациями - и даже представить себе не могли, что такое возможно. Все мои предыдущие знания и умения были здесь бесполезны. Жизнь нашей семьи сложилась так, что справляться со сложными ситуациями я в основном учился у дикой природы и по книгам, поэтому одинаково хорошо умел распутывать заячьи следы и отслеживать лосиные метки и писать сочинения практически без ошибок, избегая неуклюжих фраз и внятно излагая любые мысли, потому что у меня в памяти всегда всплывали примеры-подсказки из любимых авторов, едва я брался за шариковую ручку (правда, взрослые говаривали, что мой язык, не по годам правильный и четкий, иногда звучит слишком по-книжному - что ж, может, это и правда). Но сейчас я был в растерянности, не зная, что можно предпринять, чтобы справиться с полоумными поджигателями - с теми, к кому вся округа относилась приблизительно как к злым гоблинам из страшной сказки, существам сверхъестественным и неодолимым, против которых никто не решался открыто выступить. Мне внезапно пришло в голову, что, может быть, восприятие их как сказочных сил зла добавляло изюминку к скучной, бедной и довольно тягостной жизни островитян. Я начал ощущать - не понимать, а именно ощущать - что на острове действуют свои особые законы существования, и что погружение в мир этих странных законов может оказаться не менее захватывающим, чем путешествия, страница за страницей, вслед за героями любимых книг и все чудеса и приключения в далеких или выдуманных писателями странах.
Подумав об этом, я подумал и о том, что все были и небылицы, которые мы слышали, звучат совсем по-сказочному. Например, разговор Степанова и брата Михея. Если заменить имена, а "Панасоник" на волшебного коня или что-то подобное, то получается настоящий разговор царя со злым колдуном или драконом, которого царь (сам не очень хороший, как это часто бывает в сказках, но все-таки человек, и в своем праве казнить и миловать) не может заставить подчиняться общим законам своего царства и отступает в страхе, соглашаясь платить ему дань...
Ничего этого я Ваньке говорить не стал. Не хотелось его пугать, и к тому же я был уверен, что отец не Степанов и сумеет приструнить любого, кто попробует шантажировать нас угрозой поджога - так врежет по мозгам, что до последнего кретина дойдет. Не буквально, конечно, врежет, но способ найдет самый убедительный.
- Интересно, у нас ли ещё Пижон, - сказал я, стараясь побыстрее перевести разговор на другую тему. - По правде говоря, он занимает мои мысли больше, чем сто Михаев вместе взятых.
- Мои тоже, - охотно отозвался Ванька, в ту же секунду забыв о Чумовых и не придя к пугающим выводам - если он был на грани того, чтобы к ним прийти. - Странный он все-таки парень. Интересно, как прошел его разговор с нашими родителями?
- Надеюсь, скоро узнаем, - ответил я.
Но мы ничего не узнали. Когда мы вернулись домой, у калитки нас встретил яростно виляющий хвостом Топа, мама была на кухне, а отец - в гостиной, он сидел на диванчике у окна и просматривал какие-то бумаги. И никого больше!
- До вас добрался молодой человек? - спросил я у мамы, передавая ей банки с молоком.
- Молодой человек? - рассеянно переспросила она. - Ах, да, тот, которого привел Топа. Я не участвовала в его разговоре с отцом, поэтому не знаю, что ему было надо.
Мы с Ванькой на всех парах помчались в гостиную.
- Папа, что было надо этому молодому человеку?
- Какому молодому человеку? - буркнул отец, не поднимая взгляда от своих бумажек. Он очень внимательно вчитывался в какой-то документ, и, похоже, внешнего мира для него сейчас не существовало.
- Ну, как же, тому, которого привел Топа! - воскликнул Ванька.
- А, этому?.. - отец посмотрел на нас. - Сначала не понял, кого вы имеете в виду. У него было небольшое дело, которое сам он считал очень важным. Задал два-три вопроса и удалился. Честное слово, уже и забыл о нем... Не отвлекайте меня, ребятки.
Ванька напрягся - по-моему, обиделся на невнимание отца. Я хорошо его знал и видел, что сейчас он напряженно думает, что бы такое сказать или сделать, чтобы отца проняло - видел так ясно, как будто его голова была прозрачной и колесики и винтики его мыслей вертелись прямо у меня перед глазами, потрескивая и поскрипывая.
- А мы встретили Михая Чумова, который велел передать тебе, чтобы ты оставил его брата в покое! - выпалил мой язвочка-братец.
- Это был совсем короткий разговор, ничего не значивший, - поспешно сказал я.
Отец опять поднял взгляд от бумаг.
- Да, наверно, - неспешно проговорил он. - Не заслуживает того, чтобы держать в голове. Идите, ребята, до ужина вы свободны. Только не забирайтесь пока что на второй этаж. Я начал ремонт лестницы и не хочу, чтобы вы свернули себе шею.
- Что за ремонт? - разочарованно спросили мы.
- Начал заменять слабые ступеньки. Снял совсем износившиеся и потрескавшиеся, чтобы вместо них поставить новые. Дня через два-три я закончу работу и второй этаж опять будет для вас доступен. Ясно?
- Ясно... - промямлили мы с большой неохотой.
- Вот и отлично, - он махнул рукой, отпуская нас, чтобы опять вернуться к своим бумагам, а потом, словно спохватившись, сказал. - Борис, задержись ненадолго, мне надо с тобой оговорить. А ты, Иван, выйди и закрой за собой дверь.
Ванька сочувственно подмигнул мне - мол, мужайся и не падай духом, какой бы нагоняй тебе ни предстоял - и вышел. Отец немного выждал, потом встал и подошел вплотную ко мне.
- Ну, - вполголоса сказал он, - выкладывай, что там наболтал этот недоросль, по которому заранее тюрьма плачет? Угрожал поджогом?
- Да, - ответил я. И добавил. - Я изо всех сил постарался отвлечь Ванькино внимание от этого разговора.
Отец одобрительно кивнул.
- Молодец. Ни мама, ни Иван не должны об этом знать. Эти Чумовы - как автоматики с граммофончиком в голове. Только и умеют, что повторять одно и то же. Все это чушь собачья. Но очень вредная чушь. Ты понимаешь, почему вредная?
- Почему вредная? - я повторил вопрос, чтобы убедиться, что я правильно понял. - Почему чушь собачья может быть вредной, так?
- Так, - с неожиданной улыбкой кивнул отец.
- Ну... - я замялся. - Потому что из этой чуши все равно могут получаться вредные вещи?
- Какие вредные вещи? - вопросил отец.
- Пожары, - ответил я.
- Нет, - отец медленно покачал головой. - Пожары - пустяки, любой пожар можно потушить. Не пожары, а страх. Теперь понимаешь?
- Наверно, - сказал я. - То есть, понимаю, в чем суть, хотя в словах выразить не смог бы, пожалуй.
- Все это очень просто, - сказал отец. - Когда люди не могут одолеть свой страх, они очень легко идут на попятный там, где отступать не следует. Сперва кажется: ну, что такого, уступлю по мелочи здесь или там, с меня не убудет... Но это неправда. От этого внутри появляется гниль, и человек рассыпается. Однажды отпраздновав труса, ты в конце концов предашь все, что угодно.
- Ну да! - сказал я. - Вот Степанов - он испугался за свой автомобиль, свой рынок и все остальное. И он побоялся выставить себя на посмешище, вступая в безнадежную борьбу с какими-то ничтожествами.
- В том-то и дело! - сказал отец. - Я думаю, вторая причина оказалась даже важнее первой. Если бы ему бросил вызов крупный бандит, он бы рискнул всем своим имуществом, потому что его победа того стоила бы. Но рисковать всем ради совершенно бесполезной победы... Но, как бы то ни было, он и за свою собственность трясся, это конечно. Его собственность поймала его, завладела им и лишила мужества, которым он, в общем-то, от природы наделен. Недаром существует древняя присказка, что тот, кто ничего не имеет, тот ничего не боится. Она очень правдива. До сих пор мы ничего не имели. Жили в государственном доме, из которого в любой момент могли съехать и выбрать другой. Даже если бы он сгорел - это была бы не наша потеря. Верно? А теперь у нас есть собственный дом и, вполне естественно, нас волнует его судьба. Но если мы позволим нашим страхам за его будущее завладеть нами, как Степановым завладел страх за его собственность, то что из этого выйдет? Прежде всего, это будет унизительно для самого дома. Да, они могут поджечь дом, но если мы отступим перед этой шпаной, то окажемся недостойны того, чтобы в нем жить. Дом выгонит нас - возникнут тысячи внешних причин, которые заставят нас выехать, но дело будет не в этих непосредственных причинах, а глубже.
Я вздохнул.
- Значит, и вправду было бы лучше всего, если бы у нас так ничего и не было...
- Вот уж нет! - твердо возразил отец. - Это, возможно, самый легкий путь, но не самый лучший. Это путь увиливания от ответственности. Я не беру святых отшельников, которые бросали все, потому что их призывала иная, большая ответственность. Я говорю о простых заурядных людях, вроде нашей семьи - и о том, что мы, простые люди, предпочитаем улизнуть в кусты, когда перед нами возникает трудный выбор, и поискать дорогу поглаже и поспокойнее. Мало кто понимает, что такая дорога ведет в никуда. Так вот, увиливать от обладания любым имуществом, которое страшно потерять, это так же плохо, как становиться рабом своего имущества. И то, и другое рождается из одного и того же страха, а страх приводит к предательству и распаду. Человек должен принимать на себя ответственность, и наша ответственность перед домом, о котором мы так давно мечтали, теперь требует, чтобы мы рискнули им, если мы хотим его сохранить. Ты понимаешь, о чем я?
- Да, - сказал я. Но не удержался от вопроса. - А что, так уж обязательно сажать брата Михая в тюрьму?
- В определенном смысле, не имеет значения, обязательно это или нет, сказал отец. - От меня сейчас ничего не зависит. Но если б и зависело, я бы все равно пальцем не пошевелил ради него. Ты знаешь, я достаточно снисходительно отношусь к местным жителям. Я понимаю, что порой им надо рыбачить или валить лес, заготавливая дрова на зиму, особенно сейчас, когда многие месяцами не видят ни пенсий, ни зарплаты, и живут только на то, что дает им их хозяйство и окружающая природа. Само создание заповедника - он ведь создан пятьдесят лет назад, совсем недавно по меркам истории страны ущемило их права. Почти на всех окружающих пространствах им запретили заниматься тем, чем занимались их деды и отцы, охотой и рыболовством, а ведь в здешних краях эти занятия очень часто были и остаются единственным средством к существованию. Поэтому я сквозь пальцы гляжу на их вылазки на территорию заповедника, до тех пор, пока никто не глушит рыбу динамитом и не делает подобных гадостей. Тут я становлюсь беспощаден. Что касается этого молодого кретина, Чумова старшего, то его безмозглая жадность едва не привела к настоящей трагедии. Ты ведь знаешь, что в нашем заповеднике медведи находятся под особой охраной. Что медвежью шкуру - а заодно и медвежье сало - можно продать за очень хорошие деньги, тебе тоже известно. Чумов грубо нарушил закон уже тогда, когда полез в заповедник охотиться на медведя. И более того, он дал уйти подраненному зверю! А ты ведь знаешь, что однажды раненый медведь начинает считать всех людей злейшими врагами и старается где и когда только возможно отомстить за боль, которую ему причинили. Так произошло и в этом случае. Медведи в нашем заповеднике очень миролюбивы, потому что знают, что периодически шастающие по их лесам странные двуногие создания совершенно безвредны. Иногда медведи могут стать докукой, особенно если им довелось разок попробовать сгущенки или копченой колбасы, и они прониклись к этим яствам нежной любовью - а заодно поняли, что когда двуногие существа останавливаются на привал, у них всегда можно поживиться чем-нибудь вкусненьким. Но они никогда никому не причинят вреда, если туристы ведут себя разумно. А вести себя туристам неразумно не позволят опытные проводники, без которых туристские группы в заповедник не пускают... Поэтому, как понимаешь, я был просто ошарашен, когда узнал, что какой-то медведь напал на группу туристов и только благодаря чуду никого не изувечил и не убил. Я выследил этого медведя - и мне пришлось его пристрелить. В его теле я нашел застрявшую пулю. Я понял, что произошло - и провел собственное расследование, чтобы найти преступника. Нашел его - и сдал милиции. Когда его арестовывали, то выяснилось, что и ружьем, с которым он охотился на медведя, он владеет незаконно. Многие знали, что у него есть огнестрельное оружие - но он всем врал, что ружье зарегистрировано в охотничьем обществе, куда он поступил и получил охотничий билет. Милиция наконец это проверила - и оказалось, что ни в каком охотничьем обществе он никогда не состоял и не состоит. Так что ему светит дополнительный срок года в три за незаконное хранение и применение огнестрельного оружия. В общем, кроме браконьерства у него набирается целый букет статей, так что на свободу он выйдет не скоро... - отец чуть помолчал, потом продолжил. - Не бойся угроз. На них всегда проверяется, из какого теста сделан человек. Вот давай и проверим, чего мы стоим. Я не удивлюсь, если этой историей дом не только нас испытывает, но и хочет, чтобы мы искупили нечто. Ведь мы, в некотором смысле, здесь захватчики, и только от нас зависит, изменится это положение вещей или нет.
- Захватчики? - я не мог скрыть своего удивления.
- Ну да, - отец кивнул. - Не забывай, что в свое время этот дом был отобран у законного владельца - "в народную собственность". Если честно расставлять все точки над "ё", то мы должны признать, что он был просто ограблен. И мы не знаем, оставили его в живых во время этого ограбления или расстреляли. И мы, по большому счету, перекупили дом у грабителей оказавшись ничем не лучше тех, кто покупает у Чумовых краденые вещи по цене водки, заранее зная, что эти вещи - краденые. Так вот, напоминая нам, насколько он уязвим, дом - или, если хочешь, живущий во всяком пристойном доме домовой - наблюдает за нами, жестко и не собираясь нам льстить. И у меня есть странное чувство, что все это только к лучшему, что в результате все будет так хорошо, как мы и мечтать не смеем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20