— Точно, — отвечаю я. — И день моего рождения.
— Тогда с днём рождения! Как тебя зовут?
— Угадай.
— Ого! Эйприл?
— Угу. А тебя?
— Таня.
Ребёнок начинает пищать.
— Да-да, передам. Он говорит, что его зовут Рикки.
Ребёнок радостно визжит, услышав своё имя, а затем срыгивает Тане на ногу.
— Фу! — говорит Таня, снимает с него вязаную пинетку и вытирает ногу.
Она смотрит на меня. У неё узкие зеленые глаза.
— Прогуливаешь?
— Нет.
— Кончай врать. Ты же в школьной форме, дурочка.
— Ну ладно. А ты тоже прогуливаешь?
— Я временно не учусь. Социальные работники все ещё решают, как со мной поступить. Только не спрашивай почему. Моё дело и без того занимает несколько шкафов. — Она говорит с гордостью, задрав подбородок. — Ну и зачем ты пришла? Тебе нужна Пэт?
— Я… не знаю, — бормочу я. — Пэт? Патриция… Уильямс?
— Она самая. Тётушка Пэт, любительница детей. А, все ясно. Ты одна из них? — Таня смеётся. — Я схватываю на лету. Только что-то ты непохожа на приютскую. И говоришь не как все.
Я сглатываю. Переехав к Мэрион, я научилась следить за своей речью.
— Люблю пускать пыль в глаза, — говорю я с интонацией приютской девчонки.
Таня смеётся:
— А ты тоже быстро схватываешь, Эйприл. Ну так как — зайдёшь к Пэт?
Внезапно мне становится страшно.
— Уже не знаю, хочу или нет, — бормочу я.
— Да она нормальная тётка, говорит Таня. — Пошли.
Она встаёт и сажает ребёнка на бедро. Берет меня за руку. Я позволяю ей подвести себя к входной двери.
Дверь на защёлке. Таня открывает её ногой. Она обута в босоножки на высоком каблуке. Обои в коридоре исчёрканы карандашом, по ковру разбросаны детали конструктора и машинки. Пахнет свежим хлебом, подгузниками и тальком. Я вдыхаю эту смесь, пытаясь вспомнить запах.
— Пэт, у нас гости! — кричит Таня и тащит меня по коридору на кухню.
У плиты стоит женщина. У её ног двое малышей играют с кастрюлями. Она именно такая, как я и представляла: мягкая, уютная, розовощёкая; ни грамма косметики, старый свитер, вытянутая юбка, сбитые туфли. Но моё сердце не ёкает. Я её не узнаю. И по её добродушной улыбке понимаю, что она меня тоже не помнит.
— Здравствуй, детка, — говорит она. — Кто ты такая?
— Эйприл, — говорю я. И жду.
— Эйприл, ласково повторяет она. — Чудесное имя. И очень подходит к сегодняшнему дню.
— Поэтому меня так и назвали. Вы меня не помните? Я Эйприл, ребёнок со свалки.
Мне трудно это произносить. Глупое, жалкое признание. Я чувствую себя так, будто меня вновь окунули в мусорный бак, полный очисток.
— Это ты о чем, Эйприл? Какая ещё свалка? — спрашивает Таня.
Та, где меня нашли. В день, когда я родилась, — бормочу я.
— А-а-а… Ясно. Уютное местечко. — Танины брови ползут вверх.
— Ах да, конечно. Теперь я вспомнила, — говорит Пэт, встряхивая головой и улыбаясь. — Маленькая, но очень крикливая девочка. Ты плакала ночи напролёт. Я ходила с тобой по комнате взад-вперёд, взад-вперёд, но ты не унималась. Младенческие колики… Они мучили тебя дольше обычного.
— Может быть, она просилась к маме, — говорит Таня. Эйприл, она что, правда выбросила тебя на свалку?
Я киваю, стараясь не зарыдать.
— Н-да, любящая у тебя была мамочка, — цедит Таня. — Чем же ты ей так не приглянулась?
— Таня, уж кто-кто, а ты могла бы понять Эйприл. Нельзя ругать чужих родителей. Кто мы такие, чтобы судить других? — говорит Пэт. — После родов у некоторых женщин мутится рассудок. Они ничего не могут с собой поделать. Они бросают детей там, где родили. В телефонных будках, например. Я знала одного бедного крошку, которого бросили в туалете.
— Надеюсь, ты хорошенько сполоснула его, прежде чем принести домой, — говорит Таня. — Ты слышишь, Рикки? Прекращай мочиться в пелёнки, а не то отправишься прямиком в унитаз.
— Таня! — всплескивает руками Пэт. — Помешай соус, а я принесу вам обеим попить.
— Мне ром с колой, Пэт. А тебе, Эйприл? — спрашивает Таня.
— Ром с колой? Жаль, у нас как раз кончился ром, — говорит Пэт. — Будешь колу, Эйприл?
— Да, спасибо.
— Где ты живёшь, детка? Твоя семья знает, что ты тут? — Она делает вид, что спрашивает просто так, но на самом деле проверяет, не сбежала ли я. — Ты ведь не ушла из дома без разрешения?
— Что вы, конечно нет! Я ходила к зубному, это рядом, и решила заодно посмотреть, где я когда-то жила.
— Как мило с твоей стороны! Ну конечно, я отлично помню тебя, Эйприл.
Пэт лжёт. Она совершенно меня не помнит. Для неё я — одна из десятков младенцев, чьи голоса слились в сплошной пронзительный плач.
— С кем ты живёшь, а? спрашивает Таня. — Эта твоя мама… Она за тобой вернулась?
— Нет, меня удочерили.
— Хм-м-м… — вздыхает Таня. — Мою младшую сестрёнку тоже удочерили. Маленьким и хорошеньким куда проще.
— Ты с ней видишься?
— Нет. Точнее, да, но редко. Они говорят, сестрёнка после этого плачет. Ещё бы! Она по мне ужасно скучает. А я по ней.
— Мы знаем, как тебе тяжело, Таня, — говорит Пэт, обнимая её за плечи.
Таня стряхивает руку.
— Все хорошо. Не надо меня жалеть. У меня есть Мэнди. Она живёт напротив. Она мне как младшая сестра. Эйприл, у тебя есть сестры? Сводные?
Я качаю головой.
5
Нас было трое, только трое. Они меня удочерили. Дженет и Дэниел Джонсон. Они дали мне свою фамилию — Джонсон. Они хотели дать мне новое имя — Даниэль, в честь приёмного отца. Но я не отзывалась на это имя, даже не поднимала глаз, как бы они ни старались. Они со смехом рассказывали мне об этом, когда я подросла, но я видела, что им до сих пор слегка обидно.
— Ты была совсем крошкой, и такой покладистой во всем, кроме имени, — говорила мамочка.
— Ты не хотела быть папиной дочкой, — добавлял Дэниел, сильно дёргая меня за косичку.
Совершенно верно. Не хотела. Ни его дочкой, ни её дочкой, если уж на то пошло.
Так ли это? Быть может, я их любила. Дженет мне до сих пор иногда не хватает.
Таня смотрит на меня.
— Идём ко мне в комнату, Эйприл, — предлагает она. — Я только что купила себе потрясные туфли. Сейчас покажу.
— Тебе дали денег на школьную форму, — напоминает Пэт, чересчур усердно размешивая соус. — Уж не думаешь ли ты, что тебе дадут надеть их в школу?
— Ну, раз у меня пока нет школы, что толку тратить деньги на всякую ерунду? — фыркает Таня. — Идём, Эйприл.
Она сажает Рикки на пол, суёт ему в рот соску и тащит меня наверх.
Таня спит в одной комнате с младенцами. Здесь сиреневые обои, кружева, телефон в виде овечки и ночник в виде крошки Бо Пип. Неужели я здесь когда-то спала? Неужели старая кроватка в углу была моей?
Таня перехватывает мой взгляд и вздёргивает бровь:
— И не говори! Отвратная комнатка. Ну ничего, вот будет у меня своя квартира, тогда увидишь. Я мечтаю о двухэтажной, переделанной из чердака. Полированное дерево, белые ковры, чёрная мебель — минималистский шик.
— То, что надо, — вежливо говорю я, будто квартира в самом деле существует.
— Ага, — вздыхает Таня. Её глаза встречаются с моими. — Мечтать не вредно!
Я сочувственно смеюсь.
— Может, мне ещё повезёт. Таких, как я, не удочеряют. Слишком поздно. Но ещё пара лет — и глядишь, я встречу богатого мужчину, который подарит мне стильное жильё. Я позову к себе сестрёнку или даже Мэнди из дома напротив. Мы с ней так играем. Воображаем то, чего нет. И не смейся.
— Я тоже воображаю.
— Так что твои новые мама и папа? Те, что тебя удочерили? Что-то подсказывает мне, что вы не стали жить долго и счастливо, — говорит Таня.
— Это точно. Мы уже давно не живём вместе, — говорю я, прислоняясь к кроватке.
Я опускаю прутья, чтобы присесть, и подавляю в себе безумное желание съёжиться и забраться в кроватку целиком. Разглаживаю покрывало с паровозиком Томасом.
— Новая мама не отправила тебя на свалку, а? — спрашивает Таня.
— Нет. Она была вполне ничего, — говорю я, загибая складку. Труба паровозика сминается.
— Была? — В Танином голосе звучат новые нотки. Она садится рядом со мной. — Она умерла?
— М-м-м…
— У неё был рак или что-то такое?
— Нет, она…
— Ясно, — тихо произносит Таня. — Моя мама покончила с собой.
Мы обе молчим. С Таней мне не нужно притворяться. Я могу быть откровенной. Но есть вещи, о которых не скажешь вслух.
— А твой папа? — наконец говорит Таня.
— Не напоминай!
— Ясно, — говорит Таня. — И с кем ты теперь живёшь? Ты же не приютская.
— Сейчас нет. А раньше… где я только не жила. Теперь у меня новая опекунша, Мэрион. Она нормальная. Но она мне не мама.
Я умолкаю и вновь разглаживаю покрывало. Паровозик Томас смят в лепёшку.
— Потому ты и пришла к Пэт? — спрашивает Таня.
— Я подумала… Знаю, это глупо, я ведь была совсем маленькой… Но я подумала — вдруг я её вспомню. Какая она, Таня? Она кажется… хорошей.
— Наверное, она действительно хорошая. Ворчливая, конечно, но такие ведь все мамы, правда? Пэт умеет обращаться с детьми. Не злится даже, когда они вопят как полоумные, и не кричит на меня. Но это, наверное, потому, что в конечном счёте ей все равно. Я трудный подросток, которого ей временно навязали. Она делает все, чтобы я чувствовала себя как дома, но, когда я уеду, Пэт не станет скучать.
Думаю, она и по мне не скучала. Я прожила здесь одиннадцать месяцев, но не стала ей родной. Я — лишь одна из множества детей, которых ей пришлось кормить, купать и растить.
— Куда тебя отправят дальше, Таня?
Она пожимает плечами:
— И не спрашивай. Это временный дом, пока мне не подыщут другой. — Она грызёт ноготь и искоса смотрит на меня. — Эта твоя Мэрион… она берет к себе подростков?
— Не думаю. Только меня. Мы были знакомы раньше. Но могу спросить…
— Нет, не надо, мне и здесь неплохо. Я не хочу терять Мэнди. Я говорила, что мы как сестры?
— Может, её маме взять над тобой опеку?
Таня ухмыляется:
— Её мама меня не выносит. Я плохо влияю на её драгоценную крошку.
— Про меня тоже говорили, что я плохо влияю на других.
— Про тебя?! Таня взрывается смехом. — Да ты ангелок с открытки.
Я ухмыляюсь в ответ:
— Я хорошая актриса. Кстати, где обещанные туфли?
— А, точно.
Таня демонстрирует мне пару потрясающих розовых туфель под крокодиловую кожу.
— Ого! Да уж, в таких только в школу, — говорю я, глядя, как Таня вышагивает на каблуках. — Можно примерить?
— Конечно.
Я надеваю туфли и делаю осторожный шажок. Ловлю своё отражение в зеркале и не могу сдержать смех.
— Это нечестно. На тебе они смотрятся отлично, а на мне глупо.
— Да нет, все нормально, только не выпячивай зад. Покачивай бёдрами.
— Нет у меня бёдер, — возражаю я, ковыляя по комнате.
— Попробуй эти, они не такие высокие, — говорит Таня, протягивая мне блестящую синюю пару. — Видишь, они с ремешком, тебе будет легче. Они классно смотрятся с джинсовой мини-юбкой. Примерь. Фирменная. — Она показывает мне ярлык.
— Тебе её Пэт купила?
— Шутишь? Да она понятия не имеет о половине этих вещей.
Я вспоминаю старших ребят из «Солнечного берега» и то, как они пополняли гардероб.
— Ты их украла?
— Нет, конечно, — говорит Таня, а сама подмигивает: — Ну, может быть, вещь-другая случайно завалилась в мою сумку. Что, не одобряешь?
Я усмехаюсь, пытаясь сохранить хладнокровие. Таня смеётся:
— Эйприл, ты тоже крадёшь вещи?
Я пожимаю плечами. Я не хотела красть. Даже маленькую шоколадку. Даже кусочек картошки с чужой тарелки. Но мне пришлось. Какая разница, ворует Таня или нет. Как говорит Пэт — не нам судить.
Представляю, что сказала бы Мэрион.
Мэрион…
Интересно, что делают учителя, когда ребёнок не появляется на занятиях? Звонят родителям? Да нет, вряд ли. Они даже не заметят, что меня нет. Вот Кэти и Ханна удивятся, сегодня ведь мой день рождения. Они могут позвонить Мэрион на большой перемене.
Мне пора идти.
Но я не ухожу. Я остаюсь с Таней и меряю половину её гардероба. На мне её вещи смотрятся дико. Я до сих пор выгляжу как маленькая девочка. Даже Танины короткие топы на мне болтаются. У меня нет груди, и они не хотят сидеть как положено.
— Может, тебе подкраситься? — предлагает Таня.
Я накладываю косметику и собираю волосы в высокий хвост. Несколько прядей обрамляют лицо. Я запихиваю в лифчик скомканные носки, надеваю убийственные розовые босоножки, упираюсь рукой в бедро и смотрю на себя в зеркало.
Я по-прежнему выгляжу как десятилетняя.
— Может, ты ещё не готова к клубным вечеринкам, — говорит Таня.
— Все равно Мэрион меня не отпустит, — говорю я, стирая макияж.
— Ты её слушаешься?
— Когда как. У неё странные понятия. Она не от мира сего. Когда я проколола уши, она просто взбесилась. Зато потом подарила мне на день рождения серёжки, — виновато признаюсь я.
— Ах да, я и забыла, что у тебя день рождения. — Таня копается в косметичке. — Где же этот блеск? Ага! — Она достаёт маленький тюбик. — Держи. Я им почти не пользовалась. С днём рождения!
— Это правда мне? Спасибо!
— Ну конечно, правда. Сейчас я тебя накрашу.
Щеки у меня блестят, я кручусь перед зеркалом в Таниной одежде… А затем я вздыхаю и натягиваю школьную форму.
— Мне пора.
— Брось, оставайся на обед. Пойдём.
Я сажусь за стол с Таней, Пэт и тремя малышами в детских стульчиках. Двое старших сами уплетают кашу, капая себе на колени, а Пэт кормит с ложечки Рикки. Когда-то она кормила и меня. Рот сам собой открывается, как у голодного птенца. Я представляю себе, как она вытирает мой испачканный подбородок, а затем берет на руки, чтобы сменить подгузник и уложить в постель.
«Кап-кап, ням-ням, пора бай-бай», — ворковала она надо мной. Я пускала пузыри, пытаясь повторить звуки. Именно ей я сказала первое слово, но вряд ли называла мамой.
Пэт учила меня сидеть, укладывала спать, подбрасывала в воздух. Смотрела, как я ползаю на этом ковре, и целовала мои ушибы. Она разрешала мне барабанить по кастрюлям, давала слизывать пенки с варенья, катала меня по саду в коляске и щекотала живот, пока я не заходилась от хохота. Она вела себя как моя мама, но стоило мне уехать — и она меня забыла.
Моя настоящая мама тоже меня забыла.
Мамочка меня бы помнила.
Я её никогда не забуду.
6
После обеда я прощаюсь с Пэт. Она кивает и улыбается, не отрываясь от малыша, испачкавшего волосы тестом. Она не прижимает меня к себе, не целует.
Таня обнимает меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12