Вызвать ветеринара нужно? "Скорую помощь"? Хорошо. А вы не могли бы приехать? Нет, я не шучу! Да, такси действительно поймать трудно. Ну, извините! - Начальник манежа повесил трубку и вычеркнул первую фамилию. Он сделал это так ожесточенно, что карандаш порвал бумагу... Панама видел цветные сны и от удовольствия причмокивал губами, когда в квартире зазвонил телефон. Папа нащупал босыми ногами тапочки и пошел в переднюю.
- Да! - сказал он хриплым сонным голосом. - Он спит. Ему завтра рано вставать. Да что вы, товарищи, ночь на дворе... Ну ладно, попробую... Да я понимаю! Панаме снились солнце, синее небо, зеленое поле, и по этому полю они скакали на конях. Он, Маша, Юля и даже Столбов. Кони плавно неслись, словно по воздуху, потому что трава под ними не приминалась. "Как же вы так скачете?" - спросил Панама у коня. Тот повернул к нему голову и вдруг сказал папиным голосом:
- Игорь, Игорь, позвонили с манежа - Конус заболел...
- Что? - Панама с трудом разлепил веки. - Что? - вскрикнул он, когда до него дошел смысл сказанного. - Счас, счас... Он начал торопливо хватать одежду.
- Что с ним? - закричал он в трубку. - Ложится? Опять, наверное, обкормили. Я сейчас приеду... Трубка что-то возражала, но Панама не слышал.
- Ты с ума сошел! - В дверях стояли родители.
- Ребята! - умоляющим голосом сказал он. - Ведь конь может умереть... Родители переглянулись.
- Я поеду с тобой! - сказал отец. - Во-первых, ночь... А во-вторых, может быть, я тоже чем-нибудь пригожусь.
- Да! А я, по-вашему, буду сидеть здесь и волноваться? - сказала мама. - Я тоже поеду. Хоть теперь посмотрю, что это за манеж такой. Каким он медом намазан, что единственный сын скоро дом на конюшню променяет... Они быстро оделись, выскочили на улицу. Им повезло: они вскочили в проезжавшую мимо машину.
- Что с Конусом? - ввалился в кабинет начальника манежа Панама. Все сидевшие в кабинете обернулись. Воцарилось неловкое молчание.
- Все хорошо! - весело сказал Денис Платонович. - Все хорошо, мальчик. Ты - молодец. Это твои родители? Честь. имею представиться... У вас хороший, добрый мальчик... - Что же, сказать ему? - нерешительно спросил начальник манежа.
- Нет, вы в самом деле думаете решать таким нелепым образом такой серьезный вопрос? - возмущенно спросил один из тренеров.
- Отчего же нелепым? - сказал Денис Платонович. - Самый правильный способ. Но, я думаю нужно обставить это торжественнее... После экзаменов, я думаю... Извините нас, вышла маленькая несуразность, - раскланялся Денис Платонович перед родителями Панамы. Никогда еще мальчишка не видел своего тренера таким веселым. "Чем же старик так доволен? - подумал он. - Ох, неспроста все это!" Они вышли на улицу. Стояла непривычная для города ночная тишина. Из темноты над головами медленно падали большие пушистые хлопья. Они серебрились в свете фонарей и плавно ложились на плечи, на дома.
- Веселенькая шутка, - сказал папа, - поднять людей в два часа ночи за здорово живешь. Черт знает что!
- Мне кажется, здесь что-то непросто! - сказала мама. - Но Игорь поступил правильно! Вспомни, как тренер его прямо расплылся весь от удовольствия...
- Ребята! - сказал Панама. - Вы посмотрите, какая ночь красивая! Как будто Новый год! Это хорошо, что нас разбудили, а то бы мы спали и ничего не видели. Как тихо! И снежинки медленно падают, словно письма от снежной королевы... Мама остановилась и, поймав снежинку на рукавицу, сказала:
- Отец, тебе не кажется, что твой сын становится поэтом?
- Мне кажется, что он еще и не такую ночную тревогу нам устроит. Этот бег на конюшню - цветочки, а ягодки впереди...
- Да брось ты ворчать! - сказала мама, скатала снежок и хлоп - папе в спину.
- Стой! - сказал отец. - Есть предложение! Давайте слепим снеговика и поставим его на перекрестке, вместо милиционера. А?
Глава двадцатая. ТЫ НИЧЕГО НЕ ПОНИМАЕШЬ!
Панама шел по заснеженной улице, и в руках у него были завернутые в несколько слоев бумаги цветы. Рядом с ним с одной стороны шла Маша Уголькова, а с другой Юля Фомина. Они шли домой к Борису Степановичу. Собственно, собирался идти один Пономарев, но Маша заволновалась, разахалась: "Как же так идти с пустыми руками. Нужно обязательно цветов купить! Да ты сам выбрать не сумеешь! Я с тобой пойду, хотя мне ужасно неловко". А Юля Фомина просто подошла и сказала: "Вы к Борису Степановичу? Я с вами". Светило солнце, плясали солнечные зайчики. Они прыгали на стенах домов, на боках автобусов, норовили заскочить в глаза, а прохожие морщились, отворачивались, и у всех были очень забавные лица.
- Открыто! - прозвучал за дверью знакомый голос. - О Вот это сюрприз! Проходите. И цветы! Ну спасибо, спасибо. . Борис Степанович сидел в кресле, худой, с землисто-желтым лицом, и нога у него была неестественно вытянута. но он улыбался так радостно, что ребята скоро забыли про его болезнь. Они весело рассказывали, как идут дела в школе. Никогда еще Панама не видел, чтобы Юля смеялась так заливисто. "Какая она красивая, - думал он, - и глаза смеются, и волосы такие густые. И вся она какая-то совсем взрослая".
- Хотите, я вам кофе сварю? - сказала Юля. - Мы ездили в Швецию на состязания, и там меня научили такой кофе варить. Все шведы пьют такой кофе по утрам...
- Да не стоит, - сказал Борис Степанович. Но Юля уже гремела посудой на кухне.
- У вас "Арабика"?
- А бог его знает, - ответил Борис Степанович, - я его от случая к случаю покупаю.
- Ну что вы, кофе обязательно должен быть в доме. Борис Степанович наклонился к Маше и заговорщически спросил:
- А ты умеешь кофе варить?
- Нет, - тихо ответила она. И вообще она все молчала и сидела в сторонке.
- Я тоже, - подмигнул ей Борис Степанович и засмеялся.
- Я зато борщ умею! - просияла Маша. - И блинчики с мясом, и пирог.
- Красота! Вот у меня нога новая вырастет, и мы с Игорем придем к тебе обедать. Хотя его сильно .кормить нельзя, а то будет мучиться, как Фред Палмер. Он за пятнадцать лет работы на ипподромах мира вынужден был выпарить в бане пять тонн веса. Но тебе, Игорь, это, по-моему, еще не грозит.
- Вот и кофе! - Юля внесла поднос с маленькими чашечками. - Берите сахар. Хлопнула дверь в прихожей.
- О! Да у тебя гости! - сказала красивая девушка, входя в комнату. - А я еще на лестнице подумала: "Где это так вкусно кофе пахнет?"
- Это вот у нас мастерица Юля, - сказал Борис Степанович. - Ну, иди мой руки да садись с нами.
- Это ваша сестра? - спросила Юля, и голос ее показался Панаме каким-то странным.
- Нет, - ответил Борис Степанович. Девушка вернулась, и они с Борисом Степановичем о чем-то весело заговорили.
- Да! Я же не представил тебе гостей, - сказал учитель. - Это наш знаменитый конник Пономарев, это Юля - можно сказать, будущее фигурного катания. А это Маша.
- Ничем не знаменитая, - засмеялась Маша.
- Неправда. Ты моя самая любимая ученица.
- Извините. Мне нужно на тренировку, - сказала Юля, - я пойду.
- Да выпей хоть кофе.
- Нет, я пойду, мне нужно! - Она быстро ушла.
- Чего она убежала? - спросил Панама, когда они шли по улице с Машей. По-моему, никакой тренировки у нее нет.
- Эх, ты! - ответила Маша - Ничего ты не понимаешь...
Глава двадцать первая. БЫВАЕТ В ЖИЗНИ ВСЁ...
Первым уроком была история. Мария Александровна окинула взглядом класс и сказала:
- Фоминой Юли нет. Бедная девочка... Это после вчерашнего.
- А что случилось? - спросил Панама у Столбова.
- Эх ты, Панама! - ответил тот. - Ты что же, телевизор не смотришь?
- Некогда, - виновато ответил Панама.
- Продула вчера наша чемпионка! Три раза упала! Никакого места не заняла. Так и надо, воображать не будет. Ее немка, которую она в прошлом году победила, теперь уделала...
- Столбов!
- Я больше не буду, Марьсанна. "Оно конечно, так ей, в общем-то, и надо, - думал Панама. Он вспомнил Юлькину высокомерную походку, ее любимую фразу "я так хочу". - Она же никого равным себе не считает. И человек неверный. Все только о себе заботится. Как она нас бросила в конюшне! Хорошо, что все обошлось... Вот теперь расстроилась - дома сидит, плачет, наверное. Никто-никто к ней не пойдет... Потому что она всех оттолкнула. Смотрит на всех, будто мы дети, а она взрослая... Вот и сидит одна!" И Панаме вдруг стало ее жалко. С болезненной отчетливостью он вспомнил тот вечер, когда он решил бросить манеж. Ведь если бы не Маша... Бросил бы обязательно! Бросил бы, а потом пропал, потому что теперь Панама не представлял своей жизни без коней... "А ведь и она так же! Если сейчас не окажется кто-нибудь рядом, она тоже спорт бросит. Бросит и всю жизнь будет несчастна. Ах, была не была! Пойду к ней! - решил Пана- ма. - Авось не выгонят!" Он долго стоял у двери, обитой клеенкой, не решаясь позвонить. Наконец нажал пупырышек звонка.
- Тебе чего? - открыла дверь Юлька. На лестнице было темно, но и здесь было заметно, как она осунулась, как опухли у нее зареванные глаза.
- Уроки тебе принес! - сказал Панама. И быстро про- толкнулся в квартиру.
- Ко мне нельзя! А уроки мне не нужны!
- Ну, раз уж я пришел... - сказал Панама. А сам пальто снимает.
- А чего ты раздеваешься?
- Неудобно в пальто в комнату.
- Я тебя в комнату и не зову.
- А здесь темно! - Панама уже проходил в комнату. Там был беспорядок. Вещи раскиданы, постель не прибрана.
- Ты чего, - спросил Панама, - лежишь, что ли?
- Не твое дело. Давай уроки и сматывайся.
- А ты умеешь класть гордость в карман?
- Что?
- Для пользы дела. Вот ты меня обижаешь, а я свою гордость в карман положил, и мне совсем не обидно, потому что ты обижаешь меня напрасно. Я ведь даже не жалеть тебя пришел, тем более что я вчера соревнования и не смотрел... И вообще, пошли в кино!
- Чего я там не висела..,
- А можно в мороженицу сходить. У меня рубль есть!
- Что ты ко мне пристал, что тебе нужно? "Ну-ко, попробуем тебя с ходу взять, как препятствие с шамбарьером", - подумал Панама. Он часто теперь ловил себя на том, что в трудных положениях начинал думать так, словно он ехал на норовистой лошади.
- А то, - сказал Панама, - что ты слюнтяйка: подумаешь, соревнования проиграла! Вон Борис Степанович чуть ногу не потерял, а ничего, улыбается... - И тут же он понял, что так у него ничего не получится. "Закидка! - сказал он про себя. - Не с той ноги начал. Нет, тут нужно как-то по-другому. Ну-ко, начнем все сначала".
- Ну и хорошо, хоть бы он совсем себе шею свернул!
- Эх, ты, а он-то тебя расхваливал! Говорит, какая она хорошая девчонка, волевая, целеустремленная и красивая...
- Так и сказал?
- Так и сказал. И зря ты тогда убежала, мы еще долго сидели. Борис Степаныч фотографии показывал, он во многих фильмах дублером работал. Юлька внимательно слушала.
- А еще он говорил, что с тебя пример брать нужно, как ты умеешь планировать день... - несло Панаму. - Только ведь это все неправда.
- Это почему же?
- Никакая ты не волевая, вон маленькая неприятность, и все...
- Хорошенькая маленькая... Весь мир видел, как я падала. "Фомина! Советский Союз!" А я ляп об лед, ляп второй раз, и в третий... Как я теперь на улицу-то выйду!
- Знаешь, а давай всей компанией пойдем. Машу позовем, Столбова. В куче-то тебя и не видно будет. А дома нельзя сидеть - нужно прогуляться...
- А ребята пойдут?
- Да они хоть куда пойдут!
- Ну ладно, - сказала Юлька, - ты посиди здесь, я переоденусь. Панама мысленно подпрыгнул. "А все-таки она не такая уж плохая девчонка. Но Маша лучше, Маша умнее да и, пожалуй, красивее..." И Панама вдруг поймал себя на том, что и Маша, и Юлька, и Столбов кажутся ему теперь, совсем другими, будто смотрит он на них из седла. "Что это? - подумал он. - Я повзрослел?"
Глава двадцать вторая. БОЛЬШИЕ СОСТЯЗАНИЯ
- Во - видал! - Конюх протянул Игорю скребницу, всю набитую конской шерстью. - Весна, брат! Весна! Зимняя шерсть сходит. . Весна грохотала льдом в водосточных трубах, рассыпалась воробьиным чириканьем по садам и скверам и, наконец, зазеленела первой травой на газонах. Пономарев разрывался между школой и манежем. И в школе и в манеже заканчивался учебный год. Игорь подрос, у него начал ломаться голос. Денис Платонович уже больше не зовет его. "мальчик", а все больше "Игорь" или "Пономарев".
- Завтра у нас большие состязания, так вы уж, Игорь, придите пораньше, поможете мне одеться.
- Есть, - отвечает Игорь. Помочь мастеру одеться перед соревнованием это старая традиция, такой чести удостаиваются только самые лучшие ученики. Игорь горд и счастлив, когда на следующий день он, только что пришедший от парикмахера, стоит в тренерской, держа вешалку с одеждой Дениса Платоновича. Старик чисто выбрит, напудрен и завит. Он долго расчесывает усы перед зеркалом.
- Брюки, - говорит он, не оборачиваясь, и влезает в белые узкие штаны. - Сапоги... О... о... о... - начинает он кряхтеть, натягивая высокие, тонкой кожи сапоги. - Чертов сапожник, совершил такие немыслимые голенища, это ж какие-то перчатки, а не сапоги... Наконец и сапоги, сияющие черным лаком, на месте. Тренер прохаживается, постукивая высокими каблуками.
- Сюртук! Темно-синий, мягкого сукна сюртук с бархатным воротником и бархатными манжетами ловко лег на плечи. На Игоре такой же костюм, только сюртук ярко-алый.
- Ну что ж, пора! - поправляя кружевной манжет рубашки, говорит тренер. И вот они выезжают на ярко-зеленое поле ипподрома, где пестрят полосатыми боками препятствия. Гремит оркестр, шумят трибуны, и кони нервно переступают точеными ногами. Соревнования шли своим чередом. Наверху, в главной ложе, судья следил за участниками, и на лице у него было такое выражение, точно он съел что-то кислое.
- Это что, все так кататься будут? - спросил он скучным голосом, глядя, как очередной всадник не может послать лошадь на препятствие.
- Они ездят лучше, я не знаю, что с ними такое сегодня. Волнение сказывается... - заступилась за своих женщина-тренер.
- Вот я и говорю: катаются. Им бы по дорожкам в садике кататься... Помощник председателя, маленький старичок во .фраке, снял пенсне и, протирая его, произнес:
- Такое впечатление, что некоторые юноши с трудом различают, где у животного голова, а где хвост... От всего этого хочется лечь и тихо умереть.
- Барьеры высоковаты, - вставил журналист, который тоже сидел в судейской ложе.
- Барьеры стандартные, - возразил Денис Платонович, не меняя позы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9