Еще лучше, если вы сумеете вернуть ее домой. Может быть, вам это и удастся. Братец у меня всегда был трусоват, а вы, насколько мне известно, человек находчивый… Заранее благодарен.С этими словами Куколев достал из кармана и положил поверх планчика десятирублевую ассигнацию.— Что, — не прикасаясь к ней, спросил Иван Дмитриевич, — прямо сейчас?— Да, голубчик.— Отчего такая срочность, если вашей матушке ничто не угрожает?— Моя Оленька сегодня весь день проплакала. Она без бабушки жить не может.— Извините, Яков Семенович, но за десять рублей я в это поверить не могу.— А за сколько можете?— По крайней мере, за половину той суммы, которую унесла Марфа Никитична.— Хорошо, — вздохнул Куколев, — признаюсь вам честно. В бумажнике вместе с деньгами лежала одна вещица, не предназначенная для посторонних глаз.— Что же это такое?— Для вас не имеет значения. Для нее, впрочем, тоже. Я не хочу, чтобы вещица попала в руки моего брата.Такая секретность подействовала на Ивана Дмитриевича едва ли не сильнее, чем соблазнительно красневшая на столике десятка. Наряду с мстительностью, любопытство лежало в основе его характера, как замковый камень.— Ладно, — сдался он. — Еще одну красненькую накиньте, и я к вашим услугам.Просьба исполнена была немедленно: поверх десятирублевой ассигнации легла вторая такая же.— И на извозчика, — велел Иван Дмитриевич.— Прошу.Куколев добавил к двадцати рублям еще полтинник, два двугривенных и гривенник.— Ой, хватит ли? Ваньки обнаглели, дерут, ироды.— Не сомневайтесь. Достанет два раза туда и обратно съездить.— Верю, верю. Давайте еще пять рублей, и я готов ехать.— Не многовато? Пять рублей-то на что?— Так. Для ровного счета.— Десять, десять, рубль мелочью и пять, — сосчитал Куколев. — Получается двадцать шесть рублей. По-вашему, это круглая сумма? Тогда уж давайте мелочь назад. Или нет, возвращайте мне все, а я вам выдам четвертную, и дело с концом.— Нет, оставим как есть, — твердо сказал Иван Дмитриевич. — Мне приносят удачу те числа, что делятся на тринадцать.В прихожей он незаметно сунул двугривенный Евлампию, исполнив тем самым свое обещание, и вышел. 2 Жена терпеть не могла, когда Иван Дмитриевич по вечерам отлучался из дому. Даже двадцать пять рублей не смягчили ее сердце и не вырвали у нее прощальный поцелуй. Десятку он утаил, оставив себе на расходы. Все равно она ничего не изменила бы. Жена была из тех женщин, чью любовь и прощение нельзя купить ни за какие деньги.Иван Дмитриевич сошел на улицу, дошагал до людного перекрестка, там кликнул извозчика и часов около девяти, сверившись по планчику, уже стучал под воротами опрятного деревянного домика за Охтинской заставой. Не открывали долго. Наконец неласковый женский голос спросил из-за ограды:— Кто?— Полиция, — традиционно ответил Иван Дмитриевич.Калитка отворилась, он увидел высокую, статную даму в домашнем капоте. Возраст ее в глубоких сумерках определить было трудно.— У вас что, прислуги нет? — поинтересовался он, предъявляя свой жетон полицейского агента.— Сегодня суббота. В субботние вечера наша прислуга пользуется полной свободой.Сказано было тем тоном, каким высказываются заветные политические убеждения, не вполне согласные с линией правительства.— Ваша фамилия, мадам? Или, простите, мадемуазель?— Мадам Куколева. Как же так? Стучитесь в дом и не знаете фамилии хозяев?— Какая приятная неожиданность! — воскликнул Иван Дмитриевич. — Неужели вы супруга Семена Семеновича Куколева?— Да…— Того самого?— Вы знакомы с моим мужем?— Лично— нет, но весьма наслышан. Он ведь служит по Министерству финансов?— Да.— В наше время вопросы государственной экономии касаются всех. Надеюсь, вы не думаете, что в полиции служат сплошь невежды?— Вот уж не знала, что мой муж пользуется такой известностью среди полицейских.Иван Дмитриевич кивнул в сторону освещенных окон:— И он сейчас там?— Где же ему быть? Час поздний.— А кто с вами еще?— Больше никого.— Деток не имеете?— Они с горничной на городской квартире.— Да-а, худо дело.— А что, собственно, случилось? Что вам нужно?Иван Дмитриевич понизил голос:— По нашим сведениям, где-то неподалеку скрывается бежавший из-под караула арестант. Убийца! Страшное, потерявшее человеческий облик существо.— Господи! — ужаснулась Куколева.— Мы проверяем все дома вблизи Охтинской заставы, а у вас, я вижу, ни собаки, ни прислуги. Он мог перелезть через забор и спрятаться в вашем саду или в погребе.— Входите, входите. Я позову мужа.Через минуту появился Куколев-старший. Это была копия младшего брата, но уменьшенная и как бы усушенная. В руке он держал зажженный фонарь. Иван Дмитриевич двинулся вперед, супруги за ним. Пошарили в кустах сирени у забора, заглянули в надворную кухоньку, в погреб. При этом Семен Семенович старался держаться поближе к дому и время от времени говорил:— Эх вы, полиция! Взятки берете, а разбойники у вас бегают. Пропьянствовали небось!Жена его, надо отдать ей должное, вела себя с несравненно большей отвагой.— Ч-черт! — хлопнул Иван Дмитриевич себя по макушке. — Как же я не предусмотрел!— Что такое? — забеспокоился Куколев.— Пока мы тут возимся, этот человек в темноте мог проникнуть в дом. Дверь открыта…Сказал и понял, что малость переусердствовал: мадам взглянула на него с подозрением. Очевидно, версия о беглом каторжнике, который засел в ее собственном доме, не показалась ей убедительной.Тем не менее дачку следовало бы осмотреть изнутри. Может быть, Марфа Никитична увидела его из окна, догадалась, кем он послан, и прячется, а супруги по какой-то причине скрывают ее присутствие. Чутье подсказывало, что этой мадам не стоит верить на слово, а Иван Дмитриевич привык честно исполнять взятые на себя обязательства. Тем более если заплачено… Он стремительно взлетел на крыльцо. Одна комната, другая, третья. Пусто.Хозяйка побежала за ним, но остановить его не успела.— Фу-у! — как бы с облегчением сказал ей Иван Дмитриевич. — Слава богу, никого.— Я прочитала на жетоне вашу фамилию, — ответила она, — и завтра наведу справки о вас, господин Путилин, а заодно и о сбежавшем арестанте, если он вообще существует. Кто послал вас ловить его в моем доме?— Сударыня! Ради вашей же безопасности…— У меня достаточно связей, чтобы завтра все выяснить у вашего начальства.— Завтра воскресенье.— Ну так послезавтра. Боюсь, мы с вами еще встретимся.— Буду счастлив, — ответил Иван Дмитриевич, отступая за ворота.Извозчику он велел ждать за углом и всю обратную дорогу запоздало корил себя за излишнюю старательность. Полученные от Куколева-младшего деньги грозили обернуться не прибылью, а серьезными убытками. За такие дела запросто и со службы полететь.На звонок вышел сам Яков Семенович.— Вероятно, — сказал он, выслушав доклад, — Марфа Никитична поехала к ним на городскую квартиру.— От меня еще что-то требуется?— Нет, спасибо. Туда я могу и сам съездить, коли мой брат с женой на даче. Спокойной ночи. Глава 2ЗНАК СЕМИ ЗВЕЗД 1 На следующий день, в воскресенье, Иван Дмитриевич проснулся в мрачном расположении духа. Спал он отдельно от жены, не спустившей ему вчерашней отлучки, и на одиноком ложе его сильнее мучила мысль об ожидающих служебных неприятностях. И чего так-то старался?Одевшись, он прошел в детскую, где и подоконник, и стол, и постель сына — все было загажено вольно порхающим по комнате щеглом. Ванечка повадился открывать клетку, чтобы не лишать Фомку свободы. Назвать это новостью для себя Иван Дмитриевич не мог, но поскольку настроение было как с похмелья, птичье безобразие привело его в бешенство. Он ловко накинул на щегла платок, схватил бедную птицу и понес к окну. Сей же момент вышвырнуть ее вон из квартиры! Ванечка, проснувшись, завыл, кинулся к отцу. Прибежала жена, которая, видимо, за ночь отчасти осознала свою вину, поэтому против обыкновения встала на сторону мужа.Напрасно Ванечка в одной рубашонке падал на колени, рыдал, хватал родителей за руки. Ни мать, ни отец не поддались на его мольбы, слезы и клятвенные заверения никогда-никогда не выпускать щегла из клетки. Пакостник Фомка присужден был к изгнанию. Правда, сжалившись над сыном, Иван Дмитриевич уступил ему в одном: согласился отпустить Фомку не в городе, а в его родной стихии.После невеселого завтрака они взяли клетку с щеглом и на извозчике отправились в пригородный лесок. Ванечка успокоился, но еще икал от недавних рыданий. Наконец добрались до места, где и решено было даровать Фомке вольную. Лес тут был негустой, дачный. Никаких коршунов, о которых тревожился Ванечка, зато червяки наверняка есть. К тому же стояла такая теплынь, что снова повылазили из каких-то щелей комары и бабочки. В ближайшее время голодная смерть Фомке не угрожала. Когда открыли клетку, он бодро выпорхнул из нее, что-то пропищал напоследок, что Ванечка истолковал как обещание вечной памяти и любви, и растворился в прозрачном воздухе последнего летнего дня.Вскоре сын утешился найденным грибом. Он было оставил его белочкам, заготовляющим себе припасы на зиму, но, увидев затем еще один, этот гриб уже сорвал и вернулся к первому. Класть их было некуда, кроме как в клетку. Через полчаса в ней лежало несколько трухлявых груздей, две сыроежки и подосиновик. Ванечка не мог на них налюбоваться, но потом он ушиб ногу, устал, закапризничал, и в наказание ему все эти сокровища были безжалостно вытряхнуты на землю у дороги.— Вот тебе, вот тебе, раз не умеешь себя вести! — приговаривал Иван Дмитриевич, высыпая из клетки остатки грибной трухи. — Домой немедленно!Он схватил за руку остолбеневшего от горя Ванечку и поволок его за собой. Тот лишь тихо всхлипывал, а Иван Дмитриевич, поостыв, начал сомневаться в правомерности столь жестокой кары.— Почему ты так себя ведешь? — говорил он все неувереннее. — Не стыдно, что вывел меня из себя? Тебе должно быть стыдно так себя вести.Ванечка помалкивал, а Иван Дмитриевич одну за другой сдавал свои позиции:— Мне, например, стыдно, что я не сдержался и вышел из себя. Я сознаю, что виноват. А ты? Тебе не стыдно? Ты меня вывел из себя своим поведением, мне стыдно, а тебе, выходит, не стыдно? Нет, брат, мы оба должны признать…Шагов через полсотни он увидел на опушке две фигуры, мужскую и женскую: эта парочка что-то искала в траве. Женщина, видимо, не сильно было огорчена потерей, она лениво тыкала перед собой зонтиком, зато мужчина, присев на корточки, старательно утюжил землю ладонями. Не без удивления Иван Дмитриевич узнал в нем Куколева-младшего, который сейчас должен был бы искать не упавший кошелек или дамский платочек, а пропавшую матушку.— Э-эй! — издали окликнул он соседа. — Яков Семенович! Женщина стояла к нему спиной, полузаслоненная деревом, и он ее разглядеть не успел. При звуке его голоса она почему-то проворно юркнула в кусты.— Что вы тут потеряли? — подходя ближе, спросил Иван Дмитриевич.— Пустяки. Полтинничек обронил.— Тоже деньги. Помочь вам?— Не надо. — Куколев подозрительно сощурился. — И давно вы за мной наблюдаете?— Только что подошел. Ну как, нашлась Марфа Никитична?— Пока нет.— Но вы были у брата на городской квартире?— Послушайте, почему вас так это интересует?— Странный вопрос, Яков Семенович.— Не более странный, чем наша с вами встреча. Как вы здесь очутились?— А что вас удивляет? Гуляю с сыном. День воскресный, решили насобирать грибов.— Куда же вы собираетесь их класть? Я не вижу корзины.— Да хоть сюда можно, — помахал Иван Дмитриевич бывшим Фомкиным узилищем.— Вы всегда ходите по грибы с птичьей клеткой?— Спросите еще, не ношу ли я воду в решете. В клетке сидел щегол.— И где он теперь?— Мы его выпустили.— Чтобы освободить место для грибов?— Получается так. Хотя, конечно…— А грибов не нашли?— Нет, нашли, — покосился Иван Дмитриевич на Ванечку. — Нашли хорошие грибочки.— Тогда, простите, где же они?— Я их выбросил.— Нашли, говорите, хорошие грибочки и выбросили?— Да, пришлось.— Чтобы вместо них опять посадить щегла, за которым вы в настоящий момент и охотитесь. Понимаю, — кивнул Куколев. — Вот теперь наконец вы мне все очень доступно объяснили. В логике вам не откажешь. Каждый ваш последующий поступок легко и естественно вытекает из предыдущего, а взятые вместе, они просто поражают своей целесообразностью.— Вы не верите мне? — растерялся Иван Дмитриевич.— А вы на моем месте поверили бы?— Но зачем я врать-то стану?— Кто вас знает. Помнится, вчера вы мне и за красненькую поверить не захотели. Потребовали пятьдесят рублей.Иван Дмитриевич улыбнулся:— У вас не было свидетелей.— А у вас есть?— Пожалуйста, сын подтвердит… Ванечка, скажи дяде Яше. Но тот опустил головку и мстительно молчал, ни в чем не желая помогать своему обидчику. Недаром считалось, что характером Ванечка пошел в отца.— Не учите ребенка говорить неправду, — усмехнулся Куколев. — Лучше скажите честно, кто поручил вам шпионить за мной.— Чего-о?— Скажите, и я даю слово, это останется между нами.— Яков Семенович, дорогой…— Не скажете, — предупредил Куколев, — я все равно узнаю. Вам только хуже будет.— Вы с ума сошли! — рассвирепел Иван Дмитриевич. Вдруг осенило:— Шагов полста всего, Яков Семенович, там они и лежат.— Кто они? — встрепенулся Куколев.— Кто-кто! Грибы, что я выбросил.— А-а…— Пойдемте, если не верите, я их вам покажу.Куколев охотно принял предложение:— Что ж, пойдемте.Он и прежде-то вел себя, как перепелка, заманивающая лисицу в сторону от своего гнезда: за разговором настойчиво, хотя и незаметно, пытался отвести Ивана Дмитриевича подальше от того места, где засела в кустах женщина с красным зонтиком. Все это время она не подавала признаков жизни.— Пойдемте, пойдемте.Дошагали до старой придорожной березы с вывернутым корневищем, возле которой, как точно помнил Иван Дмитриевич, они вывалили эти злополучные грибы, но их там почему-то не оказалось. Кое-где жалко серела разлетевшаяся по ветру грибная труха, однако на нее Куколев даже смотреть не захотел. Действительно, эту пыль трудно было признать за доказательство.— Что за черт! — расстроился Иван Дмитриевич, ощущая себя полным идиотом.
1 2 3 4 5