Черные веревки, подумал Конан и подавил улыбку. Несмотря на свою молодость, он уже довольно долго был вором, чтобы научиться скрывать свои чувства.
– Возможно, – произнес он задумчиво.
– Возможно, – проворчал хозяин. – Помяни мое слово. Это она. Мы в расчете, киммериец.
Конан допил вино тремя большими глотками и громко поставил пустую кружку.
– Если только это та самая женщина, что я ищу. Вопрос лишь в том, где ее найти, чтобы убедиться.
Абулет взмахнул коротенькими руками:
– Ты думаешь, я слежу за всеми женщинами в Пустыне? Я не могу уследить за потаскухами даже в собственной таверне!
Конан повернулся спиной к скрипящему зубами хозяину таверны. Тамира и Лиана, он был уверен, – одно и то же лицо. Должно быть, ему сопутствует удача, ибо он ожидал потратить дни на расспросы, чтобы выйти на след. Обитатели Пустыни оставляли так же мало следов, как и животные, живущие в местности с тем же названием. Определенно, то, что он так быстро столь многое узнал, было добрым предзнаменованием. Без сомнения, он выйдет утром из таверны и встретит ее, когда она будет проходить мимо по улице. И тогда уж они посмотрят, кто из кого сделает дурака.
В это мгновение взгляд его упал на Семирамиду, сидящую за столом вместе с тремя кофскими контрабандистами. Один, с усами, закрученными как рога, и большими позолоченными серьгами в ушах, месил рукой обнаженное бедро Семирамиды и что-то настойчиво ей говорил. Быстро приняв решение, Конан зашагал к столу, где сидели все четверо.
Кофиты подняли глаза, а Семирамида нахмурилась.
– Конан, – начала она, протянув к нему предупредительно руку.
Огромный киммериец схватил ее за кисть, нагнул и, пока никто не успел пошевелиться, взвалил Семирамиду на плечо. Скамьи с грохотом попадали, когда кофиты вскочили на ноги, потянувшись руками к рукоятям оружия.
– Ты, северный олух! – орала Семирамида, яростно извиваясь. Кулак ее безрезультатно барабанил по широкой спине. – Отпусти меня, ты, верблюжий выкидыш! Митра разорви твои глаза, Конан!
Тирада ее продолжалась, ругательства становились все более изощренными, и Конан замер в восхищении, чтобы послушать. Кофиты колебались, наполовину вытащив клинки, смущенные тем, что на них не обращают внимания. Мгновение спустя Конан посмотрел на них, изобразив на лице любезную улыбку. Это явно смутило всех троих еще больше.
– Моя сестра, – сказал он мягко. – Она и я должны посовещаться по семейному вопросу.
– Чтоб Эрлик содрал с тебя шкуру и выставил твой труп тухнуть на солнце! – кричала извивающаяся женщина. – Деркето иссуши твои яйца!
Конан спокойно встретился взглядом с каждым из троих по очереди, и каждый контрабандист поежился, поскольку улыбка Конана не затрагивала ледяных голубых глаз. Кофиты измерили ширину его плеч, подсчитали, насколько ему будет мешать женщина, и бросили в уме жребий.
– Не буду вмешиваться в отношения между братом и сестрой, – пробормотал тот, у которого в ушах болтались кольца, отводя взгляд. Все трое вдруг оказались поглощены тем, что ставили свои скамейки на место.
Крики Семирамиды стали еще яростнее, когда Конан направился к шаткой лесенке, ведущей на второй этаж. Он шлепнул ладонью по круглой попке.
– Твои сладкие стихи наводят меня на мысль, что ты меня любишь, – сказал он, – но твой нежный голосок оглушил бы и быка. Замолчи.
Тело ее начало дрожать. Конану потребовалось некоторое время для того, чтобы понять, что она смеется.
– Можешь отпустить меня теперь, ты, зверь неученый? – спросила она.
– Нет, – ответил он, улыбаясь.
– Варвар! – пробормотала она и нежно прижалась щекой к его спине.
Смеясь, он шагал через две ступеньки. Ему действительно везло.

Глава 3

Катара-базар являл собой калейдоскоп цветов и какофонию звуков. Это была большая, мощенная плитами площадь рядом с Пустыней, где холеные князьки оказывались бок о бок с неумытыми приказчиками, которые ехидно скалились, когда толкали благородных. Одетые в шелка дамы, сопровождаемые вереницей подобострастных рабов, несущих покупки, прогуливались здесь, не обращая внимания на толпы оборванных беспризорных ребятишек, путающихся под ногами. Некоторые торговцы выставляли свой товар на изысканных столиках под тенью. У других не было ничего, кроме одеяла, расстеленного под жарким солнцем. Коробейники, продающие сливы и ленты, апельсины и заколки, звонко выкрикивали название своего товара, продираясь сквозь толпу. Радужные ткани, резная слоновая кость из Вендии, медные котлы от собственных шадизарских мастеров, переливающиеся жемчуга с Моря Запада и поддельные украшения, в неподдельности которых клялись торговцы, – все переходило из рук в руки за одно мгновение. Часть товаров была ворованными вещами, часть – контрабандой. Мало за что была уплачена даже царская пошлина.
Утром после первой попытки завладеть кубком Самарида – одна мысль об этом заставляла его морщиться – Конан обходил базарную площадь по периметру, высматривая кого-то среди нищих. Попрошаек не допускали на саму площадь, но они выстраивались по ее краям, умоляя прохожих подать им монетку. Между оборванцами было определенное расстояние, ибо, в отличие от других районов Шадизара, здесь нищие скооперировались до такой степени, что точно установили этот промежуток. Попрошаек слишком много, и если стоять слишком близко, то это снизит доход каждого.
Купив на медяки во фруктовой лавке два апельсина, огромный киммериец сел на корточки рядом с попрошайкой в грязных отрепьях, у которого одна нога была гротескно вывернута в колене. Испачканная тряпка закрывала глаза, а перед ним на мостовой стояла деревянная плошка с единственным медяком на дне.
– Подайте бедному слепому, – громко ныл нищий. – Подайте монетку слепому, милые люди. Подайте бедному слепому.
Конан бросил в плошку один апельсин и начал чистить другой.
– Не думаешь снова стать вором, Пеор? – спросил он тихо.
слегка повернул голову, чтобы убедиться, что никого нет рядом, и сказал:
– Никогда, киммериец. – Его веселый голос звучал настолько тихо, что достигал лишь ушей киммерийца и ничьих больше. Апельсин исчез под заплатанной рубахой. – Не стану. Нет, я плачу десятую часть городской охране и сплю по ночам спокойно, зная, что моя голова не будет выставлена у Западных ворот. Тебе стоит подумать и перейти в нищие. Это надежное занятие. Не то что воровство. Проклятое Митрой горное дерьмо!
Конан замер, не донеся до рта дольку апельсина.
– Что?
Едва заметным движением головы Пеор указал на группу из шести кезанкийских горцев в тюрбанах и с бородами; их черные глаза были широко раскрыты от удивления перед большим городом. Они прошли по базару будто в тумане, щупая вещи, но ничего не покупая. По хмурым взглядам, провожающим их, было видно, что торговцы рады, что те убрались, независимо от того, сделали они покупки или нет.
– Это уже третья группа грязных шакалов, какую я видел сегодня, а до того, как полностью поднимется солнце, песочные часы должны перевернуться еще два раза. Им следует поспешить убраться под камни, из-под которых они выползли, если учесть то, о чем мы узнали сегодня утром.
У нищего практически не было возможности между восходом и заходом произносить что-нибудь, кроме жалобного крика и время от времени подобострастных благодарностей. Так что пусть выговорится, подумал Конан и спросил:
– Что вы узнали?
Пеор фыркнул:
– Если бы это был новый способ кидать игральные кости, киммериец, ты знал бы это еще вчера. Думаешь ли ты о чем-нибудь, кроме женщин и азартных игр?
– Что вы узнали, Пеор?
– Говорят, что кто-то объединяет кезанкийские племена. Говорят, что горцы точат свои сабли. Говорят, это может означать войну. Если это так, то Пустыня первой почувствует удар, как всегда.
Конан выбросил остатки апельсина и вытер руки о штаны.
– Кезанкийцы далеко, Пеор. – Улыбка его показала крепкие белые зубы. – Или ты думаешь, что племена оставят свои горы, чтобы грабить Пустыню? Я бы на их месте выбрал район побогаче, но ты старше меня и, безусловно, разбираешься лучше.
– Смейся, киммериец, – сказал горько Пеор. – Но когда объявят войну, толпа начнет охотиться на горцев, чтобы перерезать им глотки, и если не насытится кровью, то обратит свое внимание на Пустыню. И армия будет здесь –. То есть будут зарубать любого беднягу, который решит противиться толпе. Так уже случалось, и так же будет снова.
На них упала тень, отброшенная женщиной, чьи мягкие одежды из изумрудного шелка, будто ласкающие руки, обводили изгибы грудей, живота и бедер. Вокруг талии был повязан пояс, сотканный из золотых нитей. На запястьях и шее были нитки жемчуга, и еще две жемчужины, огромные, как ноготь большого пальца мужчины, висели в ушах. За ее спиной стоял высокий шемит с рабским ошейником и выражением усталости на лице, нагруженный свертками с базара. Она бросила в плошку Пеора серебряную монету, но ее жаркий взгляд был устремлен на Конана.
Мускулистому молодому человеку обычно доставляли удовольствие взгляды, какие бросали на него женщины, но эта оглядывала его так, будто он конь, которого продают. И что было еще хуже, шемит нахмурился, будто узнал соперника. Лицо Конана вспыхнуло гневом. Он открыл рот, но она заговорила первой:
– Мой муж не одобрил бы этой покупки. – Она улыбнулась и пошла прочь, покачивая бедрами. Шемит поспешил следом, бросив на Конана через плечо самодовольный взгляд.
Костлявые пальцы Пеора выудили серебряный из плошки. Хихикая, что свидетельствовало о том, что он по крайней мере частично вернул себе хорошее настроение, он засунул его к себе в сумку.
– И она заплатила бы в сто раз больше за одну ночь с тобой, киммериец. В двести. Так ведь приятнее зарабатывать себе монеты, чем лазая по крышам, а?
– Ты хочешь, чтобы эта нога была сломана на самом деле? – прорычал Конан.
Нищий расхихикался так, что в конце концов закашлялся. Когда он снова мог ровно дышать, то вытер рот рукой.
– Без сомнения, тогда в мою плошку попадет еще больше монет. Мое колено болит по ночам оттого, что я выворачиваю его весь день, но то падение было самым лучшим, что со мной случалось.
Конан поежился от такой мысли, но, пока Пеор не потерял еще хорошего настроения, поспешил сказать:
– Я пришел сюда сегодня не для того, чтобы угостить тебя апельсином, Пеор. Я ищу женщину по имени Лиана или, может быть, Тамира.
Пеор кивал, когда киммериец описывал девушку, тщательно отредактировав рассказ об их встрече, затем сказал:
– Тамира. Я слышал это имя и видел девушку. Внешность у нее такая, как ты и говоришь.
– Где мне ее найти? – спросил радостно Конан, но нищий покачал головой:
– Я сказал, что видел ее, и не один раз, но о том, где она может быть… – Он пожал плечами.
Конан дотронулся до кожаного кошелька у пояса.
– Пеор, у меня найдется несколько серебряных для человека, который скажет, где ее найти.
– Жаль, что я не знаю, – произнес Пеор огорченно, но затем быстро продолжил: – Но я поговорю со своими – из Братства плошки. Если какой нищий увидит ее, ты об этом узнаешь. В конце концов, ведь дружба что-то значит?
Киммериец прочистил горло, чтоб скрыть улыбку. Дружба, действительно! Сведения поступят к нему через Пеора, а нищему, который их добудет, повезет, если он получит хотя бы один серебряный.
– Конечно, значит, – согласился он.
– Но, Конан? Я не одобряю убийства женщин. Ты ведь не хочешь причинить ей вреда?
– Только ее достоинству, – ответил Конан, поднимаясь на ноги. С помощью нищих он доберется до нее еще до вечера. – Только ее достоинству.
Два дня спустя Конан пробирался сквозь толпу с кислым выражением лица. Не только нищие Шадизара сделались его глазами. Многие потаскухи улыбнулись красивому киммерийскому варвару, трепеща под взглядом голубых глаз, и пообещали помочь ему найти ту женщину, хотя и надувая каждый раз от ревности губки. С уличными беспризорниками, на которых не производили впечатления широкие плечи и лазурные глаза, было сложнее. Некоторые называли их, этих бездомных, оборванных детей, которым не было числа, беспомощных перед ветрами судьбы, но улицы Шадизара были жестокой школой, и дети верили неохотно и требовали награды серебром. Но все эти глаза сказали ему только о том, где Тамира была до этого, а не о том, где она находится сейчас.
Конан рассматривал прохожих, пытаясь проникнуть взглядом сквозь покрывала тех женщин, которые их носили. По крайней мере, под покрывала тех, кто был хрупок и не выше его груди. Что он будет делать, когда найдет ее, было еще неясно; он знал лишь, что потребует возместить ущерб, нанесенный его достоинству; но он отыщет ее, даже если ему придется заглянуть в лица всех женщин Шадизара.
Он был так погружен в свои мысли, что совершенно не слышал звук барабана, который сгонял других с улицы, заставляя даже паланкины прижаться к краю, до тех пор пока вдруг не обнаружил, что стоит один посреди улицы. Обернувшись, чтобы посмотреть, откуда исходит ритмичный стук, он увидел, что на него надвигается процессия.
Во главе ее шли два воина с копьями, такие же высокие, как и киммериец, – мужчины с черными глазами и в накидках из шкур леопарда, чьи когтистые лапы висели поперек их широкой обнаженной груди. За ними следовал барабанщик с инструментом, висящим на лямке на боку так, чтобы можно было свободно размахивать палочками, отбивая ритм. Десятка два человек в остроконечных шлемах и коротких кольчугах без рукавов следовали за барабанщиком. Половина из них несли копья, а половина – луки и колчаны за спиной, и все были одеты в белые широкие шаровары и красные сапоги.
Конан оглядел кортеж лишь до того места, где шествовали всадники. Их возглавляла женщина верхом на гарцующем черном мерине, который был на локоть выше всех коней свиты. Женщина была высокой, с развитыми формами. Ее одеяние, состоящее из узкой рубахи и еще более узких штанов, и то и другое из коричневого шелка, и алой мантии, откинутой на круп лошади, и все это ничуть не скрывало изгибов тела женщины. Светло-коричневые волосы, позолоченные солнцем, вились вокруг плеч и обрамляли гордое лицо с ясными серыми глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26