- Такие слова только мятежникам и говорить...
Я сурово сказал ему, что ведь именно он и вызвал мятеж. Но Брокендорф представлял себе дело иначе.
- Весь шум поднялся из-за того, - объяснил он, - что испанцы свои дублоны и дукаты прячут под каменным полом в соборе и теперь испугались, что я пойду и заберу их оттуда... Ох, это такие лисицы, эти испанцы!
Наконец он выпустил мою руку. Я поднялся в канцелярию и прежде всего уставился на полковника.
Он опять стоял у постели Гюнтера, и выражение напряженного ожидания не сходило с его лица. Ничего до сих пор не было выболтано. На улицах разрастался мятеж, а полковник упорно стоял здесь, слушал бредовые откровения и хотел прочесть видения путаного больного сна...
Состояние Гюнтера стало, пожалуй, еще тяжелее, и дело могло подойти скоро к концу. Но он все еще бормотал. Непрерывно, короткими, рваными фразами и отдельными словами, то хрипя, то всхлипывая. Лоб и щеки горели, губы совсем пересохли и потрескались. Он то переходил на шепот, то вскрикивал, но все речи его были о прошлом любовном приключении, о котором я не знал.
- Ты свистнешь из окна, придет конюх. А свистнешь два раза - придет прелестная, юная девчонка...
- Что это он говорит? - тихо спросил я Эглофштейна. Вместо ответа он взял меня за руку и увлек подальше от кровати.
- Вас долго не было, - нервно зашептал он. - Теперь делайте, что я вам скажу. Не спрашивайте и слушайтесь! И сказал уже громко и спокойно:
- Лейтенант Йохберг! Я обнаружил среди документов полка приказ начальника штаба дивизии, который относится к выплате солдатского содержания. Переберите корреспонденцию последнего месяца и прочитайте мне письма и рапорты по порядку.
Я ясно понял, зачем ему это нужно. Мне следовало читать громко. Так громко, чтобы полковник не мог внимательно следить за бредом больного. Я взял пакет бумаг, выложенный на стол, и начал читать.
Это была странная ситуация. В том, что я читал, развертывалась передо мной картина всего похода. Усилия, заботы, бои, неудачи, приключения и опасности, и всё - только к тому, чтобы заглушить последние слова умирающего.
"Приказ от 11 сентября.
Господин полковник! Так как по воле Его Величества Императора части на гарнизонном положении должны снабжаться не менее чем в лагерях, то полагается ежедневная выдача на человека 16 унций мяса, 24 унций основного пайка хлеба, 6 унций хлеба к супу..."
- А это дерьмо из гессенского полка! - перебил меня выкрик Гюнтера. Он порывался встать с постели. - Они поладили друг с другом, да не пощадит их дьявол!
- Следующее письмо! - быстро приказал Эглофштейн. - Это здесь ни к чему!
"От 14 декабря.
Передано через лейтенанта Дюретта из штаба дивизии. Маршал Сульт желает, чтобы Вы, господин полковник, составили мемуар о состоянии крепости Ла Бисбаль, поскольку Вы ее занимаете. Сколько орудий потребно для ее полного..."
- Милая! Привет, сердце мое, привет! - вновь громко прорвался Гюнтер, и Эглофштейн зло шепнул:
- Громче! Черт побери!
- "...Полного оснащения? - почти кричал я, а слова на бумаге неистово плясали в моих глазах. - Достаточно ли воды, широких проездов? Имеются ли высокие постройки? Можно ли устроить депо, пекарни, склады..."
- Отчетливей, Йохберг! Я не разбираю слова! - крикнул Эглофштейн,
"...Арсенал для вооружения, - неистово повысил я голос, - лагеря для размещения армейского корпуса? Произведите, господин полковник, изыскания, подходит ли город и его окрестности для этой цели". Там шрифт стерся, господин капитан, следующая строка...
- Оставьте это письмо, давайте следующее! Я развернул бумагу, но она выпала на пол. И пока я ее поднимал, мы слышали голос Гюнтера:
- Я умолял тебя, милая, прийти вовремя! Он не отпускает тебя из дома? Ах, ты следуешь за ним повсюду!
Это было о ней! Это - Франсуаза-Мария! По лицу полковника скользнула дрожь, а Эглофштейн побледнел как воск. Я же начал читать так исступленно, что Донон, вошедший в комнату, остановился с раскрытым ртом, не понимая, что это все может означать...
"...Господин полковник! 25-й драгунский полк, входящий в мою дивизию, имеет в составе кавалерийского депо сто пятьдесят человек без лошадей. Вам нетрудно закупить в вашей местности лошадей по умеренным ценам, чтобы обеспечить моих людей. Позаботьтесь о доставке в полк (который имеет лишь 500 лошадей) как минимум еще ста, чтобы..."
- Да это давно уже сделано! - вмешался Донон. - Я сам...
- Замолчите! - гневно вскричал Эглофштейн. - Йохберг! Следующее!
"От 18 декабря.
Подготовлено лично маршалом Сультом.
Господин полковник! Рапорты, полученные мною из Бискайи, такого рода, что я не имею возможности отозвать оттуда ни одного солдата. А по данным разведки..."
Я невольно перевел дыхание и услышал из уст Гюнтера свое имя:
- Ты! - шипел он злобно. - Это Йохберг научил тебя новым приемам? Этим сладостям? Или Донон? Отвечай!
- "...Разведки, - заорал я, - противник серьезно намеревается осадить город. Известно, что за последние два месяца он создал базы с большими магазинами и непрерывно пополняет их...
Письмо начальника штаба от 22 декабря.
Господин полковник! Я, как и всякий офицер, сознаю, что для славы Франции и интересов императора лучше было бы действовать против армии лорда Веллингтона, нежели бандитских вожаков. И все же я не могу рекомендовать господину маршалу исполнение Вашей просьбы, так как не знаю..."
- Что там пишет полковник Денюэт? - вдруг заинтересовался наш полковник. - Он написал - "не рекомендовать"? Так?
- "...Не могу рекомендовать исполнение Вашей просьбы, - повторил я. Так как я не знаю, чего следует ожидать зимой текущего года в Астурии. И у нас слишком мало хорошей пехоты, чтобы ею разбрасываться, что Вы должны понять, и..."
- Стойте! - гневно буркнул полковник. - Как вы сказали? "Чтобы ею разбрасываться"? Этот Денюэт пишет - "разбрасываться", "рекомендовать"?! Да он в равном со мной звании! Эглофштейн! На это наглое письмо уже ответили?
- Нет еще, господин полковник!
- Возьмите перо! Запишите, что я вам продиктую, и отправьте письмо при первой возможности! Тоже мне, Денюэт!
Он гневно прошелся широкими шагами по комнате и начал диктовать:
"Господин полковник! Прошу ограничиться в будущем тем, чтобы передавать мои предложения господину маршалу без Ваших рекомендаций, и известить меня об этом..." Нет! Это еще недостаточно резко!
Он остановился, беззвучно шевеля губами, и обдумывал вызывающую фразу. Мне пришлось ждать, и я стоял в нерешительности, не зная, что делать, и в этот злополучный миг Гюнтер совсем отчетливо, громко и медленно выговорил:
- Ты! Дай мне поцеловать свою голубую родинку!
Я не вспомню, что в эту минуту делалось со мной. Был ли я оглушен? Или в моем мозгу пронеслись сотни видений ужаса, которые я тут же позабыл? Знаю только, что, придя в сознание, я ощутил бурную дрожь в ногах и руках, а на спине - ледяные струйки... Опомнившись, я сказал себе: ну, пришел час, перед которым мы тряслись целый год, пришел - теперь мужайся! Держись твердо! И я решился взглянуть на полковника.
Он стоял, выпрямившись, только губы плотно сжались, словно от приступа головной боли. И - одним рывком обернулся к Эглофштейну... теперь должен был грянуть взрыв...
Совсем спокойно, без волнения, почти отрешенно, он продолжил:
- "Вы поступите правильно, полковник, если впредь... ограничитесь..."
Возможно ли? Мы украли у него жену, он точно узнал это - и спокойно диктовал свое письмо до конца, будто ничего не случилось... Мы не сводили с него глаз. Эглофштейн перестал записывать. Но Гюнтер добавил еще:
- Голубая родинка! Слушай! А Донон ее целовал, и Эглофштейн, и Йохберг тоже?!
Ни один мускул не шевельнулся в лице полковника. Он стоял весь напрягшись, слушая, и на его сжатых губах застыла складка боли, а быть может - насмешки... Потом он резко прошагал к окну и отворил его. С улицы донесся далекий шум, гудение, и он, кажется, слушал только эти звуки.
Теперь Эглофштейн вскочил с внезапной решимостью. Он отбросил перо и встал перед полковником - прямой как свеча.
- Господин полковник! Я признаю себя виновным. Что я - в вашем распоряжении, это разумеется. Жду ваших приказаний, господин...
Полковник прервал его.
- Мои приказания? Я думаю, момент слишком серьезный, чтобы я из-за вздора лишил полк хотя бы одного офицера!
- Из-за вздора?! - еле выдавил Эглофштейн, остолбенев. Легкое пожатие плеч. Презрительный взмах рукой.
- Важно мне было только узнать правду, и теперь я ее знаю. Она меня не потрясла. Дело кончено!
Я ничего не мог понять. Мы ждали взрыва ярости, гневного приказа уничтожить всех нас, а услышали холодные, спокойные, почти мудрые слова.
И полковник продолжал при общем молчании:
- Никогда я не обманывался, будто это сходство, поразившее мои чувства, - не просто внешнее... И лицо, и осанка, и цвет волос - да, все это одинаковое. Но верности я ничуть и не ожидал от нее, от несчастной игрушки бессмысленного случая...
Шум снаружи усилился и явно приближался; мы уже могли различить отдельные голоса. И Гюнтер все еще бормотал, но никто уже не обращал на него внимания.
- Вы так удивленно смотрите на меня? - почти добродушно улыбнулся полковник. - Вы всерьез ожидали, что я буду играть роль ревнивого Панталоне из-за твари, которая столь многим из вас понравилась? Ну да вы просто смешны, господа. Эглофштейн, идите, выясните, что происходит на улицах.
Тот повиновался, а полковник отворил обе створки окна и выглянул, склонившись, наружу. Шум, крики наперебой... Потом - потише. Порыв сквозняка взметнул со стола бумаги.
Эглофштейн вернулся почти сразу.
- Толпа на рынке прорвала кордон, - доложил он. - Лейтенант Ловассер сброшен с коня и покалечен...
- А мы стоим и толкуем о бабах и любовных шашнях! - зло обронил полковник. - Идемте, Эглофштейн!
Они схватили сабли, накинули плащи и поспешно вышли. Но через секунду Эглофштейн вновь возник в дверях.
- У меня нет времени, - бросил он мне. - Вы должны увезти ее, слышите? Он не должен ее встретить, когда вернется.
- Кого? - спросил Донон.
- Монхиту!
- Ее? Так он говорил о Монхите?!
- К дьяволу, да о ком же еще? Думаете, если бы речь шла о Франсуазе-Марии, так кто-нибудь из нас вышел бы отсюда живым? Он ни секунды не думал, что его жена обманула его!
- Но - голубая родинка!
- Ты еще ничего не сообразил? Ну и ослы же вы! Я понял с первой секунды. Он вытравил на теле Монхиты искусственную родинку, чтобы иллюзия стала полной, это же ясно!
- По коням! - прозвучал внизу голос полковника. И за ним - звяканье стремян и шпор, лязг обнаженных сабель.
- Увозите, поняли? Он не должен ее увидеть, не то он доберется до правды...
- Но куда?
- Ваше дело. Из дома. Из города. К герильясам! У меня времени нет!
И он исчез. Через минуту сотни подков застучали по мостовой, удаляясь в сторону рыночной площади.
Глава XVII. ПОСЛЕДНИЙ СИГНАЛ
Мы нашли Монхиту на лестнице; она стояла, прислонившись к перилам и неподвижно глядя перед собой. Когда мы приблизились, она попятилась. Глаза ее были мокры от слез.
По ее растерянному личику мы угадали, что она успела встретить полковника, когда он выезжал из дома. Возможно, ее поразило презрительное слово из его уст, или только враждебный взгляд, либо жест, которым он указал ей: прочь с дороги, но она не могла понять поведения своего возлюбленного.
Донон подошел к ней и объявил, что она должна покинуть дом; он де уполномочен отвезти ее в более безопасное место. На следующую ночь приходится ожидать нового обстрела города.
Монхита едва ли слышала хоть слово из того, что он говорил.
- Что случилось? - воскликнула она, - Он был в таком гневе, я никогда его таким не видела... Куда он поскакал и когда вернется?
Донон ответил, что она может ему довериться и пойти с нами, так как ей оставаться в доме бессмысленно и опасно.
Монхита смотрела на него во все глаза, ничего не понимая.
Ее смятение вдруг перешло в гнев.
- Вы донесли господину полковнику, что встретили сына портного у моего отца! Вы или кто-то из ваших друзей! Вы скверно поступили, господин офицер, ведь полковник теперь думает обо мне самое худшее...
Мы с удивлением посмотрели на нее, так как понятия не имели ни о каком сыне портного. А она продолжала:
- Это правда, и господин полковник об этом знал: у меня уже был прежде любовник, но я не встречалась с ним уже более полугода... И это не моя вина, что вчера я встретила его в мастерской у отца. Он согласился изображать Иосифа Аримафейского за полтора реала, а на самом деле - чтобы меня увидеть...
И сегодня утром я подошла к окну - а он стоит перед домом и делает мне знаки, но я на них и внимания обращать не стала. И это - все, и ничего худшего не было. Проводите меня к господину полковнику. Я сумею его убедить, что не сделала ничего неправильного...
- Господин полковник - на форпостах, - возразил Донон. - И он весь вечер, ночь, а может - и завтрашний день проведет на позициях.
- Отведите меня к нему! - просила Монхита. - Скажите только, как к нему добраться, и Бог воздаст вам добром на тысячу лет!
Мы с Дононом встретились глазами, и обоим было стыдно, что мы должны, исполняя несправедливое поручение, лгать и вводить девушку в заблуждение. Но мы понимали, что иначе - нельзя, выбора у нас нет, полковник не должен иметь случая поговорить с Монхитой.
- Хорошо, - сказал Донон. - Пусть будет по вашему желанию! Но идти далеко, и это - вблизи от неприятеля!
- Куда угодно! - радостно вскричала Монхита. - Хоть на дно реки, если это нужно!
Но похоже было, что в ней тут же пробудилось недоверие к нам: она не забыла, как мы всего за день до этого приставали к ней со своими желаниями. Она долго испытующе глядела на нас, сперва на меня, потом на Донона, и, очевидно, боялась, как бы мы не отказались от своих намерений.
- Подождите меня здесь, - сказала она, подумав. - Я хочу подняться и забрать некоторые вещи. То, что мне надо на ночь. Я сейчас же вернусь.
Она действительно вернулась через полминуты с маленьким узелком. Я взял его у нее, хотя она немного поколебалась - доверить ли мне его нести.
Он был легкий, я почти не чувствовал веса. Но если бы я знал, что в нем - тот самый кинжал, завернутый в ночную рубашку, что я несу в руке гибель полка - последний сигнал!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23