. Не знаю, насколько правдива эта история, но не подлежит сомнению, что больница Св. Варфоломея сначала была церковной постройкой и оставалась ею до той поры, пока Генрих VIII не отобрал ее именем короны, а затем и не разрушил (как и во всех других подобных случаях) большинство собственно культовых частей сооружения. Сама же больница подверглась лишь незначительной перестройке. Лет за двадцать до того, как я начал учебу, рядом с больницей Св. Варфоломея находился Смитфилдский рынок и огромные бойни. Смрад, исходивший от туш, заглушал все остальные запахи на несколько миль вокруг. Мне повезло, что, когда я появился в больнице, Смитфилдский рынок уже снесли, и на том месте, где когда-то пространство оглашалось предсмертными криками животных и кровь струилась в сточные канавы густыми потоками, построили приличные питейные заведения и магазины. Я не был в больнице Св. Варфоломея вот уже лет пятнадцать — говорят, место это почти не изменилось.Когда я в тот день, 25 апреля, въехал в больничные ворота, то размышлял, однако, не о древней родословной этого здания. И конечно же, не стал изучать его архитектурные вычурности и изыски, которые то радуют глаз, то вызывают сильное раздражение. Я расплатился с возницей и направился прямо на факультет патологии в поисках Стэмфорда.Путь мой лежал через настоящий лабиринт коридоров и поворотов; несколько раз мне приходилось спрашивать дорогу — так много времени прошло с тех пор, как я в последний раз бродил в этих местах. Никакого смрада Смитфилдского рынка не было и в помине. Вместо него в нос ударяли пары карболки и спирта, к чему мне не привыкать, так как эти два неразлучных спутника врачебного дела сопровождали меня ежедневно в моей работе. Тем не менее должен признаться, что их концентрация здесь, в больнице Св. Варфоломея, была значительно более сильной.Оказалось, что Стэмфорд читает лекцию, и мне пришлось занять место в последнем ряду, на самом верху аудитории, и ждать, пока он закончит. Я был так занят своими мыслями, что никак не мог сосредоточиться на том, что он говорит, — кажется, темой лекции было кровообращение, хотя и не могу поручиться. Однако я помню, что он стоял за кафедрой с таким видом, будто она принадлежит ему всецело. Я вспомнил, как много времени прошло с тех пор, как я сам сидел вот на этих самых скамьях и внимал такому же, пользующемуся всеобщим почтением ученому зануде, который вбивал в наши тупые головы медицинскую премудрость. Постойка, сказал я себе, разве Стэмфорд не стал уже сам походить на того брюзгу? Как же его звали?Лекция закончилась, я спустился и окликнул Стэмфорда, когда он уже направлялся к двери.— Бог ты мой, Ватсон! — воскликнул он, подошел ко мне и крепко пожал руку. — Какими судьбами вы оказались здесь и именно сегодня? Слышали мою лекцию? Бьюсь об заклад, вы и не предполагали, что я до сих пор держу в голове весь этот вздор. Ведь так?Он продолжал болтать в том же духе еще несколько минут, пока, взяв меня под локоть, вел через лабиринты пристройки в свой кабинет — просторный, но совершенно забитый двойным количеством всяческих атрибутов врача, который к тому же еще и преподает. В молодости Стэмфорд был веселым малым, и я был рад, что он остался все тем же беззаботным говоруном. С возрастом он стал элегантнее и сохранил чувство юмора, хотя и несколько потерял в весе; профессиональная въедливость и занудство также стали его второй натурой — они давали ему повод для шуток; в то же время у него хватало дел, не позволявших целиком поддаться склонности к «умничанью», как он выражался.Я дал ему наговориться всласть и сам поведал о себе: женитьбе, подающей надежды практике и тому подобном. На неизбежные расспросы о Холмсе старался отвечать как можно осторожнее.— Ну кто бы мог подумать, что вы так сработаетесь? — со смехом сказал он и предложил мне сигару, которую я с удовольствием принял. — А вы, скажите на милость, вы стали почти так же известны, как и он! Чего стоят ваши записки — «Этюд в багровых тонах» или «Знак четырех», — у вас настоящий дар рассказчика, Ватсон, и прекрасное чутье на броские заглавия, уж поверьте. Ну, а теперь скажите по чести — мы одни, и я не обмолвлюсь и словом ни одной живой душе — неужели ваш и мой друг, старина Холмс, способен творить чудеса, о которых вы пишете? Ответьте как на духу!Я сдержанно ответил, что, по моему мнению, Шерлок Холмс — лучший и умнейший из всех известных мне людей.— Ну да, конечно, конечно, — немедленно согласился Стэмфорд, почувствовав свою бестактность. Откинувшись на спинку кресла, он продолжал:— Ну кто бы мог подумать? То есть я хочу сказать, что я всегда считал его умным человеком, но я никогда не мог даже и подозревать, что... Да, ну и дела. — Мне показалось, он наконец сообразил, что я пришел к нему по делу, и решился спросить о нем: — Я могу быть вам чем-то полезным, друг мой?Я сказал, что может, и, собравшись с духом, вкратце рассказал ему об одном из своих пациентов, находящемся во власти кокаина, а также осторожно упомянул о тех кошмарах, которые преследуют его в самые худшие минуты дурмана. Мне надобно знать, что можно сделать, чтобы избавить этого человека от его недуга.Стэмфорд, надо отдать ему должное, слушал меня с неослабным вниманием, сложив руки на столе и покуривая, пока я излагал ему все подробности.— Так, так, — сказал он, когда я закончил. — Значит, вы говорите, что ваш пациент не осознает истинную причину того ощущения, будто кто-то хочет причинить ему вред? Разве он не понимает, что это — бред, результат действия наркотика, который он продолжает употреблять?— По-видимому, нет. Я полагаю, что он уже в таком состоянии — если это возможно, — когда человек уже не осознает того, что принимает кокаин.Стэмфорд поднял брови и шумно вздохнул.— Я буду откровенен, Ватсон. Не знаю, возможно ли то, о чем вы просите. По правде говоря, — продолжал он, встав из-за стола и подойдя ко мне, — медицина вообще располагает весьма скудными сведениями о такого рода пристрастиях. И все же если вы продолжали почитывать медицинскую литературу, то должны были заметить, что не далек тот день, когда такие наркотики, как кокаин и опиум, будут запрещены к употреблению без рецепта.— Не думаю, что это мне сможет чем-то помочь, — с горечью воскликнул я. — К тому времени мой пациент просто умрет. От одной этой мысли у меня дрогнул голос, и это не осталось незамеченным. Мне следовало держать себя в руках.Стэмфорд внимательно смотрел на меня некоторое время, и я сделал все, чтобы выдержать его взгляд. Он вернулся на свое место.— Даже и не знаю, что сказать вам, Ватсон. Вот если бы вы смогли убедить вашего... вашего пациента, что он должен полностью поступить под ваше наблюдение...— Исключено, — перебил я, постаравшись сделать непринужденный жест рукой, держащей сигару.— Ну тогда... — он беспомощно развел руками. — Впрочем, погодите, погодите. — Он снова поднялся с кресла. — У меня, кажется, есть нечто, что могло бы вам пригодиться. Куда же я это положил?Он принялся рыскать по комнате, беспорядочно роясь в бумагах и вздымая клубы пыли. С горечью я вспомнил о таком же беспорядке, царившем в бумагах Холмса на Бейкер-стрит, где розыск материалов по старым делам или наведение справок заканчивалось тем, что мы оба, чихая и кашляя, выбирались на улицу переждать час-другой, пока осядет пыль.— Нашел! — воскликнул Стэмфорд, радостно отдуваясь, распрямился у шкафа, стоявшего на полу у окна, и протянул мне номер журнала «Ланцет».— Десятое марта, — пропыхтел он. — Читали?Я сказал, что не читал, слишком был занят приемом больных, однако, видимо, у меня есть этот номер дома.— Все равно возьмите, а то вдруг ваш потерялся, — настаивал Стэмфорд, буквально вложив журнал мне в руки. — Там есть статейка одного малого — кажется, он живет в Вене, — у меня не было времени прочесть все, но, во всяком случае, мне помнится, он лечит от наркомании. Не помню его имени, вы посмотрите сами, и, может быть, что-нибудь из того, что он пишет, вам пригодится. Прошу меня простить, старина, но, боюсь, это все, что я могу для вас сделать.Я сердечно поблагодарил Стэмфорда, и мы распрощались, пообещав отобедать как-нибудь вместе, познакомить друг друга с женами и так далее и тому подобное. Ни один из нас не имел ни малейшего намерения выполнить то, что мы наговорили, и вскоре я уже пулей мчатся на вокзал Ватерлоо. У меня было не больше надежд, чем у Стэмфорда, что крохотная статейка в «Ланцете» сможет спасти моего друга и вытащить его из пропасти. Еще меньше я думал о том, что во второй раз за десять лет Стэмфорд — дорогой, бесценный Стэмфорд! — ответил на молитвы — мои и Холмса. Решение принято — Джон, дорогой, что случилось?Это были первые слова, произнесенные женой, когда я подал ей руку, помогая выйти из вагона. Между нами всегда существовала тесная духовная связь, впервые проявившая себя в ночь нашего знакомства три года тому назад Между исследователями долгое время кипели споры относительно женитьбы (или женитьб) Ватсона. Не вдаваясь в обсуждение вопроса, сколько раз он был женат и на ком, мы можем заключить, что данный абзац, а также следующий за ним не оставляют никакого сомнения в том, что женщина, о которой он говорит, была Мэри Морстан — клиентка Холмса в расследовании, получившем название «Знак четырех». Это единственная женщина, о которой сам Ватсон со всей определенностью отзывался как о своей жене.

, когда волею судьбы мы оказались в самом центре запутанного узла людских судеб и событий, в котором были и беглые каторжники, и дикари с Андаманских островов, и опустившиеся армейские офицеры в отставке, и восстание сипаев в Индии, и легендарные сокровища Агры. Мы стояли рядом той темной, ужасной ночью на первом этаже особняка Пондишери Лодж, а Шерлок Холмс и экономка отправились наверх вместе с Тадеушем Шолто и обнаружили там тело его несчастного брата Бартоломью.Во время того ужасного происшествия мы, ни слова не говоря и еще совершенно не зная друг друга, крепко взялись за руки. Как испуганные дети, старались утешить и успокоить один другого, настолько быстро возникла между нами приязнь.Это непостижимое подсознательное взаимопонимание снова дало себя знать, едва жена ступила на перрон тем апрельским вечером и беспокойно заглянула мне в глаза.— Так что же случилось? — повторила она.— Ничего особенного. Пойдем, я все расскажу дома. Это твой багаж?На некоторое время я отвлек ее внимание, пока мы протискивались через вокзальную толпу, лавируя между чемоданами, саквояжами, зазывающими клиентов носильщиками и родителями с детьми, пытающимися уследить за своими вопящими отпрысками. С грехом пополам мы выбрались из этой сумятицы, нашли кэб, расплатились с носильщиком (но лишь после того, как багаж был уложен и стянут ремнями), разместились на сиденье и оставили позади картину вечного хаоса, которую являл собой вокзал Ватерлоо.В пути жена попыталась возобновить расспросы, но я избегал отвечать, переводил разговор на пустяки, напускал на себя беззаботный вид или отшучивался. Я спросил ее, как ей понравилось в гостях у бывшей хозяйки, миссис Форрестер, в чьем доме она служила гувернанткой, когда мне посчастливилось с ней познакомиться.Поначалу жену озадачило мое упорство, но, увидев, что ей никак не удастся его перебороть, она уступила и живо, в подробностях, рассказала о том, как гостила в загородном доме семьи Форрестер в Гастингсе, а также о детях — своих бывших подопечных, которые теперь подросли и вполне могли обходиться без гувернантки.— По крайней мере, так бы им хотелось думать, — усмехаясь добавила жена. Мне кажется, я никогда не любил ее так, как в ту минуту. Она знала, что меня что-то тревожит, но, заметив, что я не хочу пока об этом говорить, стала с готовностью отвечать на мои расспросы и развлекала меня подобным образом с неподражаемым изяществом, пока я наконец не собрался с духом, чтобы встретиться с невзгодами лицом к лицу. Она была замечательной женщиной, и разлука с ней мучает меня по сей день.Когда мы приехали, нас уже ждал ужин, за который мы принялись, поддерживая все тот же легкий разговор и стараясь развлечь друг друга разными забавными происшествиями, случившимися за время разлуки. К концу ужина, однако, жена почувствовала легкую перемену в моем настроении и опередила меня. — Послушай, Джон, будет тебе ходить вокруг да около. Не думаю, что тебя и в самом деле занимают эти ужасные детки. Проводи меня в гостиную, — продолжала она, встав и протянув мне руку, которую я тут же принял. — Надо разжечь камин. Потом мы устроимся поудобнее, ты выпьешь бренди с содовой, если захочешь, и закуришь трубку. Вот тогда ты и расскажешь мне, что же случилось.Я последовал совету жены безропотно, как малый ребенок, хотя и не стал добавлять в бренди содовую. В свое время, когда мы только-только познакомились, на мою жену произвел неизгладимое впечатление портрет генерала Гордона. Рассказывают, что он любил бренди с содовой больше других напитков. Как моя жена узнала о таком пустяке, для меня навсегда осталось тайной (вполне возможно, что в кругу военных, к которому принадлежали ее предки, это было общеизвестно). Жена же, памятуя о том, что я получил боевое ранение в Афганистане, имела несколько преувеличенное представление о месте воинской службы в моей жизни. Она не упускала случая, чтобы всячески развивать во мне вкус к любимому напитку генерала Гордона. Напрасно я возражал, что портрет генерала достался мне по наследству после смерти брата; тщетно я уверял, что генерал никогда не командовал 5-м Нортумберлендским пехотным полком. Она почитала его до безумия, в особенности за то, что генерал сделал, чтобы положить конец торговле китайскими рабами; в ней не умирала надежда, что когда-нибудь я по достоинству оценю напиток, который так любил героический генерал. В тот вечер она, однако, не стала обижаться, увидя, что я, по обыкновению, не стал подмешивать содовую в стакан.— Я слушаю, Джои, — напомнила жена, живописно расположившись на набитой конским волосом софе напротив кресла, где сидел я, того самого, в котором предыдущей ночью заснул Холмс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26