Воробьева еще не увезли, и он заседал в камере.
Заявлений пока не было. Кивинов поставил чайник и достал бутерброды. Радио передавало концерт по заявкам женщин-ветеранов. В основном, песни строевых лет. Кивинов убавил звук и снял трубку местного телефона.
– Игорь, там Воробьев подает признаки жизни? Проснулся? Я заберу его сейчас, поговорить хочу.
Повесив трубку, он сходил в дежурную часть и повел к себе Воробьева. Добирались они до кабинета добрых пять минут. Вороьбев еле-еле тащился, Кивинову даже пришлось напомнить ему, что они не на экскурсии в Эрмитаже, на что Воробей и глазом не моргнул. Абстинентный синдром. Ломка. Хорошо бы выжить.
– Ну что, Гена? Доигрались, – констатировал факт Кивинов, усадив задержанного на стул. – До «Мокрухи» приехали.
– Я не убивал, – выдавил из себя Воробьев, поплотнее запахнул куртку и съежился на стуле.
– Ты чего? Не боись, бить не буду, ты и так еле живой.
– Холодно.
– Серьезно? А девке той уже не холодно. И не жарко. Ей все равно.
– Я не убивал. Андрей Васильевич, вы же меня знаете, я никого пальцем не трону. Воровать – да, было. Но убивать… Тем более, Ленку.
– Ты что, знал ее?
– Да, знал, – со стоном ответил Воробьев, – одноклассница моя.
– Чего стонешь?
– Плохо.
– То тебе холодно, то плохо. Ширяться меньше надо, и не будет плохо.
– У меня воли нет. Не завязать.
– Кончай эти разговоры. У всех воли на это нет. Воровать да убивать зато воля есть.
– Я не убивал, – в третий раз сказал Воробьев.
– Послушай. Я не собираюсь тебя колоть и выяснять, убивал ты, не убивал. Хочешь, колись, не хочешь, не колись – дело твое. Я тебе одно могу сказать. Тебе вменят эту «Мокруху», что бы ты ни говорил. Понимаешь? Вменят! И ни один адвокат не спасет. Слишком все очевидно. А твои запи-ранья будут рассматриваться только с одной точки зрения – стремление избежать ответственности. А по «непризнанке» тебя максимум ждет, потому как это убийство. А какой у нас максимум, ты и сам прекрасно знаешь. Это я тебе не как опер говорю, ты сам сказал, что я тебя давно знаю, так что вот тебе дружеский совет – явка с повинной. Тогда есть шанс выжить. В противном случае – стенка.
– Да не убивал я Ленку, Андрей Васильевич, – зарыдал Воробей. – Не убивал! Она уже лежала, когда я поднялся на этаж. Ну как мне это доказать? Как?
– Тебе не надо ничего доказывать. Это нам надо доказывать, что ты убил. А доказательства уже есть. Но хорошо. Я не слышал твоей официальной версии и хочу послушать. Валяй, Воробышек.
Воробьев поморщился, выпрямился на стуле и попросил закурить.
– Я не курю, а в дежурке не дадут. Потому что злятся на тебя очень.
Воробьев вздохнул.
– Мне с утра долбануться надо было очень. Ломало страшно. Я проблевался и к Ленке пошел. Она меня выручала иногда.
– Во сколько пошел?
– Не знаю, часов в двенадцать, наверное.
– А что значит выручала? Наркотой, что ли?
– Да нет. Она в медицинском учится, вернее, училась, а по вечерам халтурила процедурной сестрой на дому – банки там ставила, уколы делала, не знаю, что еще.
– Понятно. Дальше.
– У нее колеса оставались, лекарства в ампулах всякие. Вот она мне их по дешевке и отдавала. А если предков дома не было, то сама и колола.
– Погоди, наркотические лекарства на строгом учете. Откуда они у нее?
– Я не знаю. Может лишнее оставалось. Да и не наркотики это вовсе, так, успокоительное.
– Откуда ты знаешь? Она сама говорила?
– Она не говорила, просто колола. Мне легче становилось.
– Она за деньги колола?
– Да, но по дешевке и в долг.
– А отдавал чем?
– Когда как. Иногда деньгами, иногда вещами.
– Ворованными?
– Да. Но там заяв нет.
– Почему?
– Я осторожно воровал. Приду в гости к кому-нибудь и стащу золотишко. Но золотишко было тоже ворованное, поэтому и заяв нет.
– Ладно, об этом после. Что дальше было?
– В общем, сегодня я к Ленке снова пошел. Она иногда утром дома бывает. Решил опять в долг. В подъезд захожу, на этаж поднимаюсь, а она перед дверью лежит. Я сначала думал, плохо ей, трясти стал, а она никакая. Ну, готова, одним словом. А у меня опять блевота подкатывает, сам сейчас, думаю, загнусь. Что делать? Я позвонил в квартиру – двери никто не открыл. Ну я и решил – Ленке все равно не помочь, а мне зачем пропадать? Гляжу – у нее на пальце «гайка» моя, ну, не моя, конечно, а за ширево ей отданная. Паленая «гайка». Я ее снял и второе колечко с пальца помыл. В кармане деньгу нашел, но немного там было. Решил к метро сходить, там «рыжье» на дозу обменять. Из подъезда вышел и прямо на ментов нарвался. Честное слово, так все и было. А зачем мне Ленку мочить? Зачем?
– Не знаю. Но ведь может и по-другому было? Пришел ты к ней, а она тебя послала подальше, вот ты в наркотическом угаре ее и придушил, а теперь обставляешься. Свидетелей-то нет.
– Не было такого! Если бы она дома была, то в халате бы вышла и в тапочках. А она в верхней одежде была и в сапогах. И сумка ее рядом валялась.
– Ну, может, ты ее в подъезде караулил. Кстати, и время смерти совпадает. Тик в тик. Так что плохи твои дела, Гена.
Воробей снова заплакал.
– Ну что же, что мне делать? Все наркота проклятая. Как чувствовал, не надо было к Ленке идти.
– Вряд ли ты что чувствовал. Ты об одном думал – где бы ширнуться. Все, кончай реветь. Если тебе больше нечего сказать, пошли в камеру. Между прочим, мне из-за тебя тоже по голове надают. Я ведь тебя в первый твой влет отмазал, думал, за ум возьмешься, а ты за «Мокрухи» взялся.
– Да не убивал я! О, Господи! Что же мне делать?
– Ты сам-то себе веришь? Что, святой дух спустился и у тебя под носом девицу задушил? – не выдержав, гаркнул Кивинов. – Будь хоть здесь мужиком! Я с тобой без протоколов беседую! Самому легче станет!
Воробей вдруг перестал рыдать, а потом серьезно произнес, глядя в глаза Кивинову:
– Нет, не святой дух. Вспомнил. Я ведь в подъезде с мужиком столкнулся. Он бегом вниз бежал, я еще удивился, ведь лифт в доме есть.
– А, вот и мужик появился! Думаю, через час ты про какой-нибудь топор или пистолет у него в руке вспомнишь. Кончай версии строить. Даже если и бежал там мужик, это ие значит, что он Ленку убил.
– Вы не верите?
– Не знаю.
– Конечно, вам проще все на меня повесить. Явку с повинной пиши. А действительно помочь никто не хочет.
– Ладно, черт с тобой. Что там за мужик был?
– Я плохо запомнил, мне не до него было. Ростом с меня, то есть метр семьдесят где-то. Лет двадцать пять – тридцать, крепкий. Одет, кажется, в черную куртку. Лица не видел, в подъезде темно.
– Так и куртка, может, не черная?
– Черная. Он когда со второго этажа сбегал, я увидел. Там окно.
– Это все?
– Да, все. Больше ничего не запомнил.
– Маловато. Вернее, совсем ничего.
– Мать твою, что же мне делать? А, погодите. Он когда меня толкнул, я его мудаком обозвал. Другой бы среагировал, а этот даже не обернулся. А когда он дверь открывал, я у него на спине крест вышитый увидел. Кажется, эмблема клуба хоккейного, я раньше такие видал.
– А поточнее?
– Не знаю я. Крест кривой и надпись в нем.
– Понятно. Я не очень в хоккее волоку, но, кажется, это «Лос-Анджелес Кингс». У них такая эмблема.
– Наверно.
– Вообще-то это тоже примета не фонтан. Таких курток сейчас много. Так что ничего хорошего я обещать тебе не моту.
Зазвонил местный телефон.
– Андрюха, давай Воробьева назад. Машина пришла, отправляем.

ГЛАВА 2

Окна кафе выходили на Садовую. Но не фешенебельную ее часть, расположенную в центре, а на ту, что пролегала ближе к окраинам, недалеко от площади Репина.
Из-за близкого расположения к проезжей части окна постоянно подвергались обстрелу брызг и льдинок, вылетавших из-под колес машин. Расстояния в тротуар явно не хватало чтобы уберечь стекла, так что два раза в день кто-нибудь из персонала вынужден был их мыть. Кафе было небольшое полугосударственное, но ближе к частному, со всей полагающейся таким заведениям атрибутикой: парой цветных фонарей, негромкой музыкой, табачным дымом и продажей спирт-ного в разлив. Мелкоаморальная публика его не жаловала по причине высоких цен на алкоголь, поэтому посетителей там было немного.
Она сидела за дальним столиком, грела пальцы о чашку с кофе и смотрела в забрызганное окно. Часики на руке показывали четыре часа дня. Она постоянно приходила сюда в это время. Во-первых, не хотелось сразу после занятий идти в снимаемую по дешевке убогую комнатенку, а во-вторых, ее в этом кафе уже хорошо знали, и иногда она могла здесь перекусить в долг, заплатив все потом, когда появлялись деньги. Вся стипендия уходила на оплату квартиры, а присылаемые родителями копейки шли на еду, хозяйственные нужды и крайне редкие удовольствия типа кино и дешевенькой дискотеки. Помимо всего, здесь она могла отдохнуть от институтской суеты, посидев с полчасика просто так, задумчиво глядя в окно.
Напротив тормознула серебристая «иномарка», вышел водитель, обежал машину и галантно открыл дверь пассажиру. Изнутри выпорхнула девица лет восемнадцати в короткой кожаной куртке и такой же юбке, максимально открывающей стройные ножки. Девушка подняла капюшон с меховой отделкой, взяла под руку спутника, уже успевшего закрыть машину, и оба они направились в проходной двор.
Она поежилась, опять на мгновение обхватила ладонями чашку, но затем, взглянув на ноги, резко одернула свое байковое пальто. Ее вздоха никто не расслышал из-за музыки. Она достала из сумки-портфеля, набитого конспектами, небольшое зеркальце и стала внимательно изучать свое лицо. Человек, умеющий читать мысли, увидел бы сейчас отразившуюся на ее личике обиду. Обиду на то, что кто-то, обладая полученной от природы – то есть на халяву – привлекательной внешностью, может неплохо пристроиться в жизни, не прилагая особых усилий. Другие же должны добиваться всего путем огромных духовных затрат и отступлений, хотя в итоге все равно ничего у них не выходит. Еще один вздох был поглощен музыкой. Она спрятала зеркальце и опять взглянула в окно.
Он зашел в кафе, расстегнул на ходу длинное драповое пальто, стряхнул с модно уложенной прически капли мгновенно растаявшего снега и, остановившись у стойки, начал изучать меню. Заказав наконец кофе и бокал некрепкого вина, он осмотрелся и направился к дальнему столику.
– У вас свободно?
Вопрос удивил ее. Три ближайших стола пустовали. Но она согласно кивнула, скорей, от неожиданности.
Он поставил чашку и бокал на столик, снял пальто и повесил на стоявшую рядом вешалку. Серый клубный пиджак был сшит строго по фигуре и сидел на нем как влитой.
Он был красив, по крайней мере, с ее точки зрения. Красив как мужчина, то есть мужественной красотой голливудских кинозвезд. Она видела его здесь впервые и в общем-то удивилась его приходу именно сюда. Она считала, что избранные для посещения заведения общепита должны соответствовать внешнему облику проголодавшегося.
Как бы угадав се мысли, он неожиданно спросил:
– Вам нравится здесь?
Она сначала подумала, что вопрос был обращен не к ней, поэтому опять немного рассеянно кивнула головой.
– Странно. По-моему, здесь не очень удобно. Ваше здоровье. – Он отпил немного вина.
Она не знала, как себя вести. В такую ситуацию она попала впервые, потому как до него никто из мужчин не заводил без причины разговора с ней. Она уставилась в полупустую чашку с кофе и боялась поднять голову.
– Вы не здешняя?
Она промолчала.
– Вы извините, что я глупые вопросы задаю. У меня не приятности кое-какие, хочется немного отвлечься. Вот, спря-тался сюда. Хотите выпить?
Она покачала головой.
– Как хотите. Вино неплохое. Давайте за женский день.
Она снова покачала головой.
– Вы всегда так молчаливы?
Она опять проигнорировала его вопрос, искоса взгляну на него.
Ей вдруг захотелось уйти. Ведь он не мог подойти к не как к женщине. Она была некрасива. Зачем тогда нужно за тевать всякие разговоры? Но что-то удержало ее. Может по-тому, что она впервые почувствовала себя женщиной. Как чарующих снах про прекрасных принцев, снившихся ей поч-ти каждую ночь. И ей так не хотелось просыпаться.
Он улыбнулся.
– Альберт, – протянул он руку.
– Инга, – ответила она.
– Прекрасное имя. Знаете, Инга, у вас ведь тоже, наверное, куча проблем или неприятностей. Забудьте о них, всего лишь на полчаса. Давайте поболтаем, как старые знакомые, которые не виделись много лет. Вы удивлены моему предложению? Напрасно. Многие известные психологи утверждают, что проще всего найти общий язык с едва знакомым человеком и рассказать о своих сокровенных тайнах ему, нежели какому-нибудь старому приятелю. Я, конечно, не прошу вас раскрывать свою душу, а предлагаю просто поболтать.
Она улыбнулась.
– Кто вы? – чуть погодя спросила она.
– Человек. В общих чертах. А в остальном – смотря что вас интересует. Если профессия – я коммерсант, если образ мысли – я поэт, если характер – нигилист. Хотя точнее – просто независим.
– Разве характер может быть независимым? Независимым может быть только положение.
– Вы не правы. Прежде всего независимый характер. Именно характер. Но оставим это на долю ученых-психологов. А кто вы?
– Человек.
Он усмехнулся.
– Достойный ответ,
– А помимо этого студентка.
– Кораблестроительный?
– Почему вы так решили?
– Он тут неподалеку.
– Нет, нет. Я просто живу здесь рядом. А учусь в 1-м медицинском.
– Вы врач?
– Пока нет. Но надеюсь им стать.
– Интересно. А специальность?
– Терапевт.
– Здорово. Первый раз общаюсь с медицинским работником в обыденной обстановке. А то как-то все в поликлиниках да в поликлиниках. «На что жалуетесь? Дышите-не-ды-шите, принимайте по таблетке три раза в день после еды, следующий».

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3