Он хватает бутылку, которую только что прикончил Берю и, увидев, что она пуста, скорчивает мину, от которой грохнулся бы в обморок китайский фарфоровый болванчик.
- Что с вами, дружище? - спрашиваю я.
- В этой бутылке только что был спирт для примуса,-бледнеет бедолага.
Берю хмурит брови:
- Так это, значит, был спирт?
- Ну да!
- Рисовый, вовсе недурственен,-спокойно подтверждает Берю.
Нобон взрывается, видя, что парень остолбенел от удивления.
- Ну, что вы на меня уставились?! Внесите ее в счет, и дело в шляпе! Ведь не ошибается тот, кто ничего не делает!
- Хорошо, месье,-лепечет наш амфитреон 38 (это размер его подкашивающихся ножек).
Берю успокаивается и спрашивает доверительным тоном:
- Вы не могли бы узнать, не завалялась ли у вас где-нибудь бутылочка Божеле? В общем-то, я не против эротической кухни, но у каждого свои привычки...
Когда я веду Берю баю-бай, он уже бухой вдрызг. Амбал в восторге от Японии. Он засыпает со счастливой улыбкой на лице. Я следую его примеру. Чтобы создать себе хорошие стартовые условия, нужно быть свеженьким, как огурчик, друзья!
Я просыпаюсь рано утром. Вычисляю, который час в Париже: что-то около одиннадцати часов вечера. Ноя должен во что бы то ни стало найти Старикана и поэтому рискую набрать его номер. Как всегда, я застаю его на месте. Вы ведь знаете все эти слухи в нашей конторе по поводу Папаши? Говорят, что он даже дрыхнет в своей берлоге. Я думаю, что на самом деле все обстоит гораздо проще. Наверняка, когда он возвращается домой, телефонная служба переключает его рабочий номер на домашний. Эта версия кажется мне самой подходящей, а вам, пучки кудели? Тем хуже для вас! Итак, Старикан на проводе. Мы не тратим время на пустой базар, так как минута переговоров стоит около 35 тысяч старых франков (я же не стану просить вас оплатить наш разговор).
Я рассказываю ему о том, что случилось с Фузи Хотъубе и о нитроглицерине. Он в свою очередь говорит мне, что ничего не знает ни о Пино, ни о моем кузене. Посольство Японии в Париже сгорело дотла. Тяжело ранены два человека; стало известно, что это умышленный поджог; установлена тщательная слежка за Хелдером. Таково положение вещей на данный момент. Я прощу Пахана предупредить мою славную Фелиси, он мне говорит, что это уже сделано. Душечка! Он успевает подумать обо всем. Мы кладем трубки. Наш разговор через весь мир длился всего лишь семьдесят две секунды.
Я захожу в клетуху Берю. Сначала я думаю, что дал маху и попал в комнату японца, но знакомый для моих евстахиевых лопухов храп подсказывает мне, что я не ошибся. С интересом склоняюсь над кроватью Амбала. Толстяк поменял цвет кожи. Он стал насыщенно канареечножелтым. Я бужу его, и он улыбается мне.
- Как ты себя чувствуешь?-беспокоюсь я.
- Ништяк! - зевает Берю.
- У тебя не болит печень?
- Чего это ты? Какого ляда она должна у меня болеть?
- Да потому что ты желт, как тропический понос, дружище!
Он встает и, яростно почесывая самую неблагородную часть своей демократической фигуры, направляется созерцать свою афишу в зеркале ванной. От этого его бросает в дрожь.
- Что это со мной?
- Это вчерашний спирт для примуса. Своей желтизной ты полностью обязан ему.
Это его не очень волнует.
- Может быть и так. Теперь я не буду бросаться в глаза. Чтобы позволить себе желтизну, нужно жить в Японии. Так что, нет худа без добра.
- И все-таки не мешает свистнуть лекаря!
- Ты думаешь?
- Да, так будет лучше. Я звоню администратору и прошу прислать к нам лучшего тубиба квартала. Он не заставляет себя долго ждать.
Это маленький фруктик с бородёнкой похотливого козла, тощий, как велосипедная спица, и отягощенный очками в золотой оправе.
Пока он осматривает моего собрата, я спускаюсь взять интервью у портье. Показываю ему конверт, найденный в кармане Фузи Хотъубе и прошу его перевести с японского. Парень нежно теребит мочку уха (вы, наверное, догадались, что этот жест означает у японцев высшее интеллектуальное напряжение).
- Это не по-японски? - спрашиваю я.
- По-японски, но...
- Но...?
- Это старо японский. Я не очень-то понимаю... Сейчас так уже не пишут иероглифы и...
- Но он не так уж и стар, так как на этом конверте наклеена марка!
- К сожалению, я не в силах помочь вам, месье. Но вы можете проконсультироваться у букиниста на соседней улице. Он торгует старинными книгами и, может быть, сможет помочь вам.
Я благодарю футцана, даю ему чаевые и поднимаюсь узнать, как идут дела у Берюрье. Выходя из лифта, я слышу вопли, стоны, удары... Они исходят из комнаты Толстомясого. Я сломя голову врываюсь в номер.
Какой спектакль! Доктор плавает на четвереньках посередине комнаты в разодранной рубашке, с порванным галстуком и без рукава на пиджаке. Под его правым глазом синеет огромный фонарь, очки превратились в две кучки стекла с торчащим из них концом золотой проволочки, наподобие хвостика от пробки с бутылки шампанского.
Громила, более желтый, чем его жертва, мечется по комнате, потрясая своими кулаками ярмарочного бойца.
- Что здесь происходит?-удивляюсь я.
Мой компаньон брызжет слюной:
- Что это за страна, где тубибы-додики?! (16)
Он подлетает к доктору и лягает его под ребра своим копытом. Тот стонет. Мне приходится срочно вмешаться.
- Прекрати, Толстяк! Объясни, в чем дело!
- Ты же не знаешь, какую мерзость предлагал мне этот удод! И это мне, Берюрье! Как будто я похож на такого! Разве по мне не видать, что я-нормальный мужчина?! Что мои нравы заодно с природой, а не против, а? Я тебя спрашиваю!
- Успокойся! Что он тебе сказал?
- Это настолько гадко, что я не осмеливаюсь повторить это даже тебе, Сан-А, хоть ты-- мой друг до гроба!
Поняв, что мне так и не удастся ничего вытянуть из этой псины, я склоняюсь над врачом.
-Что случилось, доктор?
- Я хотел сделать ему акупунктуру,-лепечет несчастный.
- Ты слышишь?-визжит Толстяк.-И он еще осмеливается повторять это! Подумать только, что у японцев такие замашки! Чего стоит один их флагкрасный кружок на белом фоне! С ними все ясно! Это даже не эмблема, это целая программа!
Я спешу объяснить Толстяку, что такое акупунктура. Он слушает, фыркает, произносит "Ну, ладно!", а затем взрывается снова:
- Я плачу тубибу не за что, чтобы он вгонял мне иглы под шкуру! Убери отсюда этого поганца! Я лучше приму аспирин.
Теперь остается самое сложное - успокоить тубиба и помешать ему обратиться за помощью к нашим японским коллегам. Я сочиняю для него роман о нервном расстройстве Берю и сую ему пригоршню долларов. Он прихлопывается и, наконец, причитая, убирается восвояси. Через секунду за дверью раздается дикий вопль.
Без своих диоптрий несчастный передвигался наощупь. и вошел в лифт, не заметив, что его кабина находилась этажом ниже.
В целом он отделался сломанной ногой, вывихнутым плечом, расплющенным носом и оторванным ухом. Могло быть и хуже!
Я говорю Толстяку о последствиях его нетерпимости но он в ответ лишь пожимает плечами:
- Мне сразу не понравилась его рожа! Красивый фланелевый пиджак (как ни странно, до сих пор белый) бесстрастно подчеркивает желтизну моего ангелочка. Прямо-таки, белоснежная лилия с золотыми тычинками!
- Куда пойдем? - справляется любезный поросенок.
- Сначала к библиотекарю, к которому мне посоветовали обратиться, а потом махнем в Кавазаки, по адресу парня, распотрошившего себя в самолете.
-Что мы забыли у библиотекаря?
- Дать ему расшифровать адрес на конверте... Собирайся и не ломай себе голову, остальное я беру на себя!
Книжный магазин являет собой маленькую лавочку с витринами, где выставлены редкие издания. Нас встречает крупный, убеленный сединами старик в европейском костюме, но со странным колпаком из черного шелка на голове. Он не говорит по-французски, но трекает несколько фраз поанглийски. Я показываю ему конверт и спрашиваю, не может ли он перевести нам текст.
Он берет в руку наш бумажный прямоугольник, напяливает на нос очки с толстенными стеклами, смотрит, затем вооружается лупой, и когда я уже задаюсь вопросом, сможет ли он обойтись без большого телескопа токийской обсерватории, он вдруг вскрикивает и роняет лупу, швыряет конверт на лакированный столик так, как будто тот обжег ему пальцы, и мчится в подсобку.
- Ты только посмотри,-говорю я Толстяку,-ну и реакция у нашего книжного червя!
- Ты же знаешь, что у поноса свои причуды,-философски замечает мой друг.
Мы томимся в ожидании не менее десяти минут, а старой библиотечной крысы все нет. Я начинаю волноваться: Наверное, что-то случилось: старикана-япошку аж передернуло после того, как он ознакомился с текстом на конверте. Я зову его:
- Hello! Sir, please! (17)
Но в ответ-тишина. Тогда я захожу в подсобку: никого.
Следующая дверь ведет в комнату. Я продвигаюсь вперед, продолжая звать хозяина. И вдруг мои слова застывают в горле.
Старый торговец книгами сидит на подушках в строгом костюме. Он только что сделал себе харакири. Та же самая церемония, что накануне в самолете: кинжал с обернутой в белый платок рукояткой.
Его кровь стекает на подушки и образует на полу лужу. Старик еще жив, но лучше бы он был мертв. Его пергаментное лицо исказила предсмертная конвульсия, глаза уже закатились.
Толстяк у меня за спиной застывает от удивления.
- Что это он сделал?! И он - тоже!
- И он тоже. Берю. Пойдем, а то я потеряю дар речи.
Прежде чем выйти из магазина, я забираю роковой конверт.
На улице все спокойно. Воздух пахнет геранью, прохожие наслаждаются жизнью.
Мы проходим сотню метров, не проронив ни слова, затем останавливаемся и обмениваемся долгим взглядом, полным взаимной тревоги.
- Все это происходит наяву или же нам снится кошмарный сон?
- Этот старый бумазей с ума что ли спятил?
- На это нам надо будет дать ответ, Толстяк.
- Это на него нашло после того, как он прочитал конверт?
- Да.
Мы снова замолкаем. Увидев такси, я поднимаю руку.
- Куда едем? - вздыхает мой друг.
Вместо ответа я сажусь в пеструху.
- Агентство Франс-Пресс,- бросаю я водителю- Вы знаете, где это?
Он утвердительно отвечает по-японски и жмет на газ.
Глава 6
Помещение агентства "Франс-Пресс" находится по соседству с редакцией крупной токийской вечерней газеты "Нерогоносктобдит".
Меня встречает восхитительная блондинка, чей взгляд игрив, как неотредактированное издание Гамиани. Я спрашиваю, француженка ли она, что, впрочем, абсолютно излишне, так как и слепой сразу поймет, что эта мышка с головы до пят славная дочь Парижа.
Она кокетливо, чудесно и обворожительно одета в легонький костюмчик-двойку с альковами, от которых так и хочется найти застежки.
Она заверяет меня в своей принадлежности к французской столице; подтверждает, что я - ее соотечественник и что месье Рульт будет очень рад принять меня, для чего мне достаточно показать свою визитку.
Вместо своей визитки я отделываюсь полицейским удостоверением. Малышка смотрит на него, хмурит бровки, окидывает меня удивленным и одновременно заинтересованным взглядом, после чего удаляется, выписывая своей ломбадкой цифру 8.888.888.888 в благоухающем воздухе приемной.
Спустя двадцать три секунды меня принимает Рульт (я предпочел оставить Берю за дверями приемной).
Это крепкий парень с серебрящимися висками. - Атлетичный, симпатичный и жизнерадостный, он протягивает мне ладошку шириной с капустный лист и восклицает:
- Привет французским легавым, прибывшим покорять Японию!
Мы обмениваемся теплым хрящепожатием, после чего он кивает мне на кресло и подталкивает ко мне коробку с сигаретами, огромную, как сундук иллюзиониста.
- Вы курите?
- Иногда, но никогда не сосу заводские трубы,-улыбаюсь я в ответ.
Он смеется и хлопает меня по спине. У меня стальные мышцы, во мне требуется напрячь свою стальную волю, чтобы сдержать стон.
- Пропустим по глоточку?
Я Отвечаю: "с удовольствием", спрашивая себя, что он имеет ввиду под "глоточком".
Рульт отодвигает картину на стене. Оказывается, что это дверца, хитроумно срывающая содержимое маленького бара.
Он берет два больших стакана, наполняет их на две трети виски и протягивает мне один из них.
Я говорю ему, что явился от Старикана. Корреспондент ничуть не удивлен. Он лукаво подмигивает мне.
- Я вас ждал: Ощипанный дал мне телеграмму. Мне кажется, что я должен обязательно помочь вам. В чем загвоздка?
- В моих мозгах,-говорю я-Вот уже два дня, как они объявили сидячую забастовку.
- Вздрогнем, чин-чин! Я вас слушаю!
- Яп-яп! - отвечаю я.
Он хохочет от всей души, демонстрируя мне универсальную клавиатуру с тридцатью двумя клавишами из натуральной кости, а затем опрокидывает свой стакан так, как если бы в нем была чистая прохладная вода и, не откладывая в долгий ящик, наполняет его вновь. Я принимаюсь излагать ему все дело от А до Я. Он слушает, урча, как мишка-сладкоежка в предвкушении бочонка меда. "Как только едва", как говорит Берю, я заканчиваю, Рульт щелкает пальцами.
- Покажите мне этот конверт.
- Повинуюсь.
Он берет бум-конверт, осматривает его так же, как это недавно делал книготорговец, морщится и возвращает мне.
- Надеюсь, что вы сейчас не сделаете себе харакири? - спрашиваю его я. Рульт качает головой.
- Конечно, нет. Но должен сказать вам, что не понимаю того, что на нем написано. Кажется, это действительно японский, но древний японский язык...
- Древний! Но конверт-то с маркой!
- Эта марка мне незнакома. Жаль, что печать почти не видна, и нельзя прочитать дату, это могло бы помочь нам.
Он с удивлением смотрит на меня и спрашивает:
- О чем вы думаете, дорогой комиссар?
А я думаю о том, что парень Хелдер, который обхаживал японочку, укокошенную Фузи Хотьубе, является экспертом филателии. Не играет ли эта загадочная марка на еще более загадочном конверте ключевую роль в этом таинственном деле?
- У меня голова идет кругом. Это японское приключение - настоящая китайская головоломка.
Рульт наливает очередную порцию гари в мой сосуд.
- Послушайте, приходите-ка этим вечером к моей славной подруге, мистресс Ловикайфмен. Она устраивает небольшой прием, на который приглашен профессор Ямамототвердолобо, специалист по древним языкам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17