– Пойдемте в холл, – решаю я и закрываю дверь.
Я смотрю на троицу, и от вида этих физиономий мне хочется заржать.
– Сколько здесь слуг?
– Четверо, – отвечает Альбер. – Не хватает только моей жены.
– Сходите за ней.
Он выходит.
– Вы кухарка? – спрашиваю я жену сторожа.
– Да.
– Я раньше был капралом жандармерии, – шепчет Эктор.
Зачем это? Чтобы дать мне справку о своем высоком моральном облике? Или показать, что мы вроде бы коллеги и, принимая во внимание обстоятельства...
– Вечером у месье Оливьери были гости, не так ли?
– Нет, никого не было, – уверяет дуэт.
– Но ведь не по телефону же его шлепнули!
Сторож упрямо мотает головой.
– Никто не звонил, никто не приходил. Или же он перелез через решетку, а вы заметили, какая она острая?
– Здесь есть второй вход?
– Черный.
– Где он?
– На задней стороне дома. Около кладовой.
– Когда Альбер и его жена вернулись из кино, через какую дверь они вошли?
– Через черный ход, естественно.
Возвращаются те, о ком мы говорим. Горничная белобрысая женщина с лицом, усыпанным веснушками. Ома прячет в складках ночной рубашки свои груди в форме капли масла.
– Это невозможно! Я не могу в это поверить, – говорит она. – Где он? Я хочу его увидеть!
– Момент! – перебиваю ее я.
Она спохватывается и здоровается со мной испуганным кивком.
– Вы вышли через черный ход, – говорю. – Вы закрыли за собой дверь?
– Естественно, – отвечает Альбер.
– А ключ?
– Ну...
Его конопатая половина поднимает руку, как школьница, собирающаяся попросить разрешения сходить в туалет.
– Да? – приглашаю я.
– Я хотела вам сказать одну вещь: когда мы вернулись, дверь не была закрыта на ключ. Я ничего не сказала Альберу, чтобы он на меня не ругался, потому что подумала, что сама забыла запереть дверь, когда мы уходили. Но теперь я уверена, что это не так!
Эта детка льет воду на мою мельницу. Я благодарю ее доброжелательной улыбкой, которая смущает ее до глубины души.
Вечером Оливьери позвонили люди, с которыми он хотел встретиться тайно. Он впустил их через черный ход, чтобы не привлекать внимания сторожа и его жены. Визит закончился его смертью, а убийцы ушли тем же путем, но дверь за собой только захлопнули.
– Прекрасно, – бормочет знаменитый Сан-Антонио, – давайте перейдем к следующей главе... Ваш хозяин был любителем виски, насколько я знаю?
Они смотрят на меня, совершенно ошарашенные, поскольку мой вопрос в такой момент кажется им совершенно неуместным.
– Да, точно, – отвечает наконец Альбер.
– Откуда он получал виски?
– Прямо с фабрики. У него был друг шотландец, поставлявший ему скотч. Мне кажется, он платил дешевле и считал, что эта марка лучше остальных.
– Я хочу увидеть это виски.
Альбер кивает, бесшумным шагом идет в салон и возвращается с едва начатой бутылкой «Мак-Геррела». Я снимаю пробку и нюхаю виски. Это хорошее, без примесей.
– Других нет?
– Есть, в погребе... Нам привезли партию на прошлой неделе.
– Кто?
– Национальная компания железных дорог.
– Ладно! Пошли в погреб.
Эти люди понимают все меньше и меньше.
В два часа ночи является полицейский, будит их, они обнаруживают, что хозяин убит, а он, не занимаясь убийством, расспрашивает их о виски... Согласитесь, что для лакеев этого многовато.
Меня по-прежнему ведет длинный Альбер.
Мы проходим в кладовку и спускаемся по каменной лестнице в подвал. В винном погребе со сводчатым потолком свежо, все аккуратно расставлено. Вдоль одной стены лежат почтенные бутылки в ящиках с этикетками. В глубине высятся ящики с шампанским и ликерами.
Альбер замирает, как только что в кабинете, когда увидел, что его хозяин отбросил копыта.
Он смотрит на меня с таким мучительным выражением, будто забыл орфографию своей фамилии.
– Эй, Альбер, у вас что, головокружение?
– Это немыслимо... – говорит он.
– Что?
– Недавно здесь стояли четыре ящика скотча, а сейчас они исчезли!
Я хватаю его за руку:
– Что вы говорите, барон?
– Клянусь, это правда, господин комиссар. Я спускался сюда перед ужином за бутылкой бургундского, и они тут стояли... Вот здесь, видите?
«Здесь» пусто. На квадрате земли выделяются следы, оставленные тяжелыми ящиками, которые волокли.
– Они были открыты?
– Всего один. Месье Оливьери подарил шесть бутылок одному своему другу.
– Месье Пти-Литтре, издателю?
Зенки у шестерки становятся размером с тарелку.
– Откуда вы знаете? – бормочет он.
Я отвечаю ему загадочной улыбкой.
Глава 3
Четыре часа! Старик сидит в своем кабинете в зеленом свете лампы, безукоризненный, чисто выбритый, при галстуке. Он полон внимания.
Я только что сделал ему полный отчет о происшедших событиях, и он задумчив. Есть от чего.
– В общем, – резюмирует он, – этот Оливьери получил бутылки скотча, содержащего героин. Он об этом не знал, поскольку подарил несколько штук своему другу. Возможно, эти бутылки служат для контрабанды наркотиков?
– Это очевидно. Те, кто их получали, должны были затем извлекать героин при помощи химических процессов, которые вам с радостью опишет Фавье. Возможно, выпаривая виски. Или, что также возможно, наркоманы пили виски таким, каким оно было, что усиливало действие наркотика.
– Гениально, – соглашается Лысый, гладя свой кумпол.
Наступает молчание.
– Продолжим наши рассуждения, – решает Старик. – Эти ящики с «приправленным» виски были отправлены Оливьери по ошибке.
– Контрабандисты заметили свою ошибку и захотели ее исправить. Дела для Оливьери обернулись плохо. Они его убили и завладели ящиками.
В общем, дело несложное.
– Эта история относится к компетенции Скотленд-Ярда, – с сожалением вздыхает Старик. – Утром я позвоню старшему инспектору Моррисону.
Я смотрю на него, он на меня, все в самой глубокой тишине. Наконец я начинаю смеяться, как тип, который составил себе состояние, создав фабрику для производства рюкзаков для горбатых.
– Что с вами? – удивляется Безволосый, стараясь сохранить серьезность.
– Я думаю, патрон, что наши мысли параллельны, как два рельса...
– То есть?
Лысый уже улыбается.
– То есть нам обоим хотелось бы ради престижа французской полиции довести расследование этого дела до конца и принести парням из Ярда решение в виде подарка, обвязанного трехцветной ленточкой.
Босс встает, проходит по кабинету и кладет свою изящную руку (не могу назвать ее клешней) на мое мощное плечо.
– Мы друг друга поняли! – говорит он. – Итак?
– Итак, я совершу поездку в Шотландию, – отвечаю. – Вы этого хотите?
– Да, мой дорогой друг. Но я вам рекомендую действовать с крайней осторожностью. Вы будете там находиться неофициально, совершенно неофициально.
Старик всегда боится скандала. Он любит, чтобы мы совершали наши подвиги тихо и с достоинством.
– Эта необычная контрабанда начинается с завода, где производят это виски, поскольку бутылки, содержащие героин, имеют ненарушенную оригинальную пробку.
– Возможно...
– Съездите туда. Разоблачите преступников, раскройте все ходы и сообщите мне. Наши коллеги с того берега Ла-Манша слишком часто насмехаются над нами.
– Я сделаю все возможное и невозможное.
– Я знаю...
Он придвигает к себе бутылку виски и внимательно всматривается в маленькую белую этикетку, приклеенную с обратной стороны.
– "Мак-Геррел" производит дама, – говорит он. – Некая ХеленДафна Мак-Геррел, проживающая в Майбексайд-Ишикен возле Глазго.
Я записываю имя дамы в записную книжку. Босс уже листает расписание авиарейсов.
– Есть самолет компании «Эр Франс» на Глазго в семь двадцать две. Я велю забронировать вам место.
– Два места, – поправляю я.
Он хмурится, что составляет его единственное физическое упражнение за день.
– Вы собираетесь взять с собой помощника?
– Поскольку я не могу рассчитывать на помощь британской полиции в моем неофициальном задании, а помощь мне может понадобиться, мне нужен напарник.
– Вы правы. Кого вы возьмете?
Мои раздумья длятся недолго.
– Берюрье.
Старик кивает, потом спрашивает с легкой двусмысленной улыбкой:
– Скажите, мой милый, почему вы все время берете себе в помощники инспектора Берюрье? Слава богу, в нашей Службе хватает людей.
Месье Голова-как-задница впервые задает мне этот вопрос, и я смущен.
– Ну, – бормочу, – это трудно объяснить. Видите ли, босс, Берю не особо умен. Он грубиян, выпивоха, драчун, но вместе с тем имеет качества, которые делают из него самого ценного помощника. Во-первых, он предан мне как собака; во-вторых, он добрый, смелый, упрямый. А иногда его хитроватый здравый смысл не хуже гениальности. Кроме того, он мне нравится. Я его поддразниваю, и это успокаивает мои нервы...
Старик поднимает руку:
– О господи, да остановите вы ваш панегирик! Берите с собой Берюрье. Я велю забронировать два места.
– Мне бы хотелось иметь машину по прибытии в Глазго, – говорю.
– Я это улажу. Билеты и валюту вам доставят в аэропорт.
– Хорошо.
Пожав друг другу руки, мы расстаемся.
Заря начинает разбрасывать искры солнца, когда я покидаю контору. Смотрю на часы. Мне осталось три часа, чтобы съездить собрать чемодан и заехать за Берю.
Доезжаю до Сен-Клу. Дверь дома открыта, что внезапно напоминает мне, что я приютил у себя киску. Черт возьми! Хорош я хозяин. Привожу девицу домой, бросаю в тот момент, когда уже собрался сыграть с ней в почтальона и прачку, и в четыре утра собираюсь вытащить ее из постели и выбросить на мокрую парижскую мостовую...
Так не делают.
Поднимаюсь в спальню. Ирэн, ровно дыша, спит блаженным сном, натянув одеяло до подбородка.
У меня не хватает мужества ее разбудить. Я вынимаю из шкафа два костюма и смокинг, опустошаю ящик комода, чтобы взять самое лучшее белье. Прежде чем убежать, пишу записку для провинциалочки:

Дорогая Ирэн,
Уехал в деловую поездку. Очень сожалею. Оставляю Вам ключ в почтовом ящике в саду.

Кратко, сильно, красноречиво, и сказано все, что хотел сказать. Это первый раз, когда Сан-Антонио, приведя к себе бабу, сматывается, не организовав ей космическое путешествие на борту его корабля с твердотопливным двигателем. Не надо об этом думать, иначе...
Я уезжаю. Курс – дом Берю.
Когда я останавливаюсь возле дома Толстяка, консьержка в бумазейном халате и с волосами, обвязанными платком, волочит по тротуару мусорный контейнер.
Заметив меня, она чешет пониже спины. Это зрелая дама, но ее явно никто не хочет срывать.
Я на всякий случай заглядываю внутрь контейнера – вдруг там Толстяк. Но его нет, и я направляюсь в подъезд, весело бросив церберше: «Что, дышите свежим воздухом?»
– Вы к Берюрье? – окликает она меня.
– Да.
– Я вас знаю, – уверяет она. – Вы его начальник?
– Точно.
– Их здесь нет!
Я останавливаюсь в подъезда.
– А где они?
– Летом они живут за городом у свояченицы.
– Где?
– В Нантерре. Желаете адрес?
– Еще бы!
Она закрывает глаза и декламирует:
– Авеню Женераль Коломбей, дом двести двадцать восемь.
– Тысяча благодарностей.
У меня остался час на то, чтобы смотаться в Нантерр, схватить Толстяка и доехать с ним до Орли. Это вполне осуществимо.
Пятнадцать минут спустя я оказываюсь перед домом, находящимся недалеко от старого завода «Симка». Вот, оказывается, что в семье Берюрье называется «жить за городом». Впрочем, воздух здесь действительно отличается от парижского, потому что с другой стороны дома находится химический завод.
Сад в девяносто квадратных сантиметров, полностью заросший резедой, отделяет авеню от двери (или, если находишься в доме, дверь от авеню). Стучу в дверь.
Поначалу никакого движения, затем слышатся ворчание, плевки, чихи, зевки, почесывания спины и пониже. Какой-то мужчина примешивает имя господне к некоему органу дамы, который уже закрыт, видимо по причине возраста. Наконец дверь отворяется. Передо мной оказываются глаза, похожие на пуговицы от ширинки. Смотрю ниже пуговиц и вижу пупок в прекрасном состоянии, а над ним густой волосяной покров, который вяло почесывает рука. Голос спрашивает:
– Какого хрена вам тут нужно в такое время?
Природное любопытство подталкивает меня посмотреть на рот, произнесший эту приветливую фразу, и я замечаю маленькую морду ящерицы.
– Я хочу поговорить с Александром-Бенуа, – говорю. – Я его начальник, комиссар Сан-Антонио.
– О! – отвечает Гигантская Ящерица. – Я слышал о вас от этого придурка. Входите!
Я захожу в комнату, которая поначалу кажется мне кухней, потому что в ней красуются плита, буфет и часы с кукушкой. Но посередине стоит огромный катафалк. Что это такое? Загадка.
– Сандр! – вопит Динозавр.
– Что это за бардак? – спрашивает катафалк голосом, очевидно принадлежащим женщине.
Я подхожу ближе и констатирую, что указанный катафалк в действительности является ортопедическим креслом, которое может принимать горизонтальное положение. На нем лежит нечто огромное, жирное, потное и отвратительное. Это нечто – женщина, завернутая в одеяло величиной с взлетную полосу авианосца «Беарн».
– Доброе утро, мадам, – вежливо здороваюсь с Катафалком.
Тот (никак не могу называть в женском роде столь отвратительное существо) бурчит что-то, что может сойти за ответное приветствие после дезинфекции девяностоградусным спиртом, и добавляет:
– Феликс, подними меня, я хочу видеть!
Гигант с головой микроба нажимает на рычаг, кресло принимает полувертикальное положение, и китообразное в нем оказывается сидящим.
В соседней комнате начинается движение, потом дверь открывается и возникает Берта Берюрье. Удивительное зрелище – ББ в ночной рубашке. Одна из ее недисциплинированных грудей вываливается в вырез.
– О! – восклицает Толстякова корова. – Да это же комиссар! По какому случаю?
– Мне нужен Бенуа, – объясняю я с максимумом сдержанности в словах и жестах.
– Сандр! – снова вопит Ящерица.
– Н-ну! – мычит сонный Берю.
Толстуха указывает мне на катафалк.
– Представляю вам мою сестру Женевьев.
Из-под грязного одеяла высовывается рука. Она толстая, как перина, а пальцы, слипшиеся от пота, уже не помнят времени, когда были автономными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17