А что, если...
Я резко торможу. Если я позволю вовлечь себя в одолевающую меня игру воображения, моя голова станет такой же большой, как тыква, превратившаяся по велению феи в карету для Золушки.
Мое воображение также подчиняется волшебной палочке. Подхватываешь обрывок фразы, случайно уловленной сонным и взбешенным Берю, и воображение трансформирует его в многосерийную историю!
Вот каков я!
Глава VIII
Ресторан, который Берю назвал «Большой Педок», на самом деле называется «Королева Педок». Надеюсь, вы сообразили, что к чему, и внесли в свои суждения соответствующую поправку. Я прекрасно осведомлен о вашем уме, вашей эрудиции и вашей находчивости, чтобы в них сомневаться более полутораста лет! Это изысканная харчевня. В тринадцать часов по французскому времени я занимаю здесь место, а в тринадцать двадцать ко мне присоединяется ликующий Тучный, в голубом галстуке в красный горошек и в шляпе, скрепленной вверху булавками.
– Ты похож на Людовика XI, – говорю я, – Только упитанней.
– Почему ты так считаешь?
– Из-за твоей шляпы с булавками. Ты мог бы купить другую. Ты бесчестишь сейчас полицию.
– Полицию, – отвечает он, – с... я хотел на нее.
И он садится напротив меня.
– Ты не только на полицию с..., но ты мог нас... и на свои подтяжки, грязный мусорщик.
Он вскакивает, ощупывает задницу и обнаруживает на ней подтяжки.
– Так вот почему прохожие оглядывались на меня все время!
– Именно поэтому, – говорю я и протягиваю ему меню. – У тебя есть новости и, наверное, стоящие?
– Да, месье.
– И чего ты ждешь, чтобы предложить мне хороший товар?
– Жду, пока ты закомпостируешь мое меню.
И, обращаясь к неподвижному официанту, который ждет наших распоряжений, он командует:
– Принесите мне колбаску на шампуре, сосиску...
Он умолкает и обеспокоено спрашивает вполголоса:
– А они не припахивают, ваши сосиски?
– Господин шутит! – возмущается официант,
– Жаль, – вздыхает Берю. – Сосиски – это все равно что дичь, они должны припахивать. Я все же попробую! Затем вы подадите мне тушеную говядину, грибы с чесноком (и чтоб побольше чеснока), сыр и слегка поджаренный омлет.
Я заказываю более человеческое меню, и разносчик съедобных блюд удаляется.
– Слушай, приятель, – атакует меня Мамонт, – это божье благословение, что я заснул у мадам Монфеаль и подслушал ее телефонный разговор. Представь, что после ухода из магазина Беколомб отправился в церковь.
– Ax вот как?
– Я думал, что он пошел помолиться, но на самом деле он встречался со вдовой.
– Не может быть!
– Честное слово! И в таком темном уголочке, что ты смог бы там проявлять пленку. Там не было ни души. Ни души! Кроме меня, естественно! Какое-то время они говорили шепотом, потом брызнули в разные стороны. Согласно твоим распоряжениям, я продолжил слежку за малым. Он отправился в ресторан с фиксированным меню, в котором в этот самый момент, когда мы с тобой говорим, потчует себя жалкой порцией скверно приготовленного блюда,
Я хлопаю его по плечу:
– Хорошую работу проделал, Толстый!
Он подмигивает мне:
– Раз ты мною доволен, может, отдашь мне фотографию?
Я достаю снимок из бумажника и протягиваю ему. Он смотрит на него и смеется, собираясь разорвать его, но неожиданно передумывает.
– Прежде чем его уничтожить, покажу-ка я его Пино, – говорит он, засовывая снимок в свой карман, напоминающий скорее мусорную корзину.
День продолжается, не принося ничего нового. Никаких новостей от Ляплюма. Ничего нового о садовнике. Я наношу визит в особняк покойного графа, но оба ископаемых раба не могут мне сказать ничего такого, чего бы я уже не знал. У меня складывается впечатление, что эти два дела раскрыть будет очень трудно.
– Что будем делать? – беспокоится Берюрье к концу дня.
– Вернемся в Сен-Тюрлюрю, – решаю я. – Нужно дать делу отстояться.
Когда мы занимаем места в моем авто, мое внимание привлекает предвыборное панно. Недавно отпечатанная желтая афиша гласит: "Сегодня вечером в 20 ч 30 мин Ахилл Ляндоффе, независимый кандидат, проводит большое публичное и дискуссионное собрание. Не взирая на кровавого безумца, который безжалостно убивает тех, кто предстает перед суверенным народом!"
– Ты не едешь? – удивленно спрашивает Тучный.
Я указываю ему на афишу. Он читает по слогам и бормочет:
– Вот кому повезет, говорю тебе. Если ему удастся выкарабкаться из этого дерьма, он точно выиграет выборы!
– Послушай, Толстячок, а не пойти ли и нам на это собрание?
Берю морщит нос.
– Ты что, спятил? Лично я терпеть не могу политики!
– В данном случае она, кажется, играет главную роль в нашей мрачной истории. Как раз на следующий день после подобных собраний все кандидаты погибали.
– Что касается меня, мне бояться нечего. Похоже, что вокруг меня сколько угодно ангелов-хранителей.
– Я это хорошо знаю... Но все-таки я поприсутствую на этом собрании.
Берю колеблется.
– Я обещал унтер-офицеру Морбле выиграть у него партию в белот, – вздыхает он.
Я размышляю.
– В конце концов, ты мне не очень нужен, можешь вернуться. Попросим коллег найти тебе машину.
Толстяк расцветает от радости. Морбле для него – родственная душа. Рядом с ним он себя чувствует королем! Это как бы любовь с первого взгляда. В нашем бренном и хрупком существовании возникают порой немотивированные симпатии. Они не подлежат обсуждению!
Мы возвращаемся в комиссариат. Нам удается раздобыть старый автомобиль марки «пежо-403», за руль которого и усаживается Берю. Что его особенно восхищает, так это то, что модель снабжена экспериментальным ремнем безопасности из экстрагибкой стали, а салон обит кожей.
– У меня такое впечатление, будто я сажусь в самолет, – говорит он, прилаживая ремень вокруг своего брюха. – Ты думаешь, это надежно?
– Похоже.
Я прошу его, чтобы он успокоил Фелицию и заглянул к садовнику – посмотреть, не объявился ли вдруг... Он обещает, пытается тронуться с четвертой скорости, но это у него не получается. Тогда он включает первую и исчезает.
В двадцать двадцать зал дискуссионных собраний Белькомба архиполон. Белькомбежцы явились толпой не столько для того, чтобы оценить красноречие и программу кандидата, сколько для того, чтобы посмотреть, убьют ли его. Это зрелище, которое нельзя пропустить. Представьте себе, на следующий день объявят, что кандидата убили из автоматической винтовки в то время, когда он излагал свои политические убеждения. Они бы очень сожалели, если бы прозевали подобное.
Ахилл Ляндоффе – человек лет сорока с посеребренными сединой висками. Это крупный мукомол, который намолол много муки и денег, ибо выглядит очень элегантно. Он высок, выигрышно сложен (он выиграл три кубка по теннису и один по водному поло), у него открытый взгляд, резкий, напористый голос, повелительные жесты. В нем невольно проступает мужчина, созданный, чтобы командовать и зарабатывать деньги.
Его выход на эстраду встречен шквалом аплодисментов, предназначенных прославить его мужество. Он простирает руки, прося тишины. Затем проникновенным тоном и во взвешенных выражениях отдает должное памяти своих столь трагически ушедших из жизни соперников. Он говорит о том, насколько тяжело видеть гибель двух человек, которые не разделяли его идей, но которые тем не менее заслуживали уважения. Ему аплодируют.
Он делает заявление, касающееся его веры в эффективность действий полиции. Виновный будет найден и наказан! Здесь, мне кажетс, он слишком далеко забросил поплавок.
Сумасшедший, который как Джек-Потрошитель рыщет по городу в жажде новой крови, не помешает Франции жить спокойно!
Что касается лично его, он выполнит до конца свою миссию, чем бы ему ни угрожали. И если ему суждено погибнуть, то он отдаст свою жизнь стране, надеясь, что она разумно ею распорядится и что грядущие поколения... тра-ля-ля!
Новые и новые аплодисменты.
Затем Ахилл Ляндоффе излагает основные направления своей программы. Отныне и впредь он намерен поступать, как и прежде, но значительно лучше!
Ему устраивают овацию.
Он выпивает стакан минеральной воды и начинает развивать проблемы градостроительства в своем избирательном округе. Он говорит о прачечных, о дорожной службе, об асфальтированных дорогах, школах, клубах, стадионах, столовых на производстве, о пенсионерах и т. д. и т. п.
Лучше бы я пошел в кино и посмотрел фильм «Рука моей подружки в штанах сутенера». Собрание заканчивается «Марсельезой», которая, хотя и звучит громко, не обходится без фальшивых нот.
Покидая зал, я думаю, что Тучный был прав: никаких проблем – на сей раз именно Ляндоффе выиграет прогулку в Бурбонский дворец. Смерть его противников позволит ему заполучить депутатское кресло. Тут меня озаряет. Стоп-стоп, а вдруг в самом деле!
И в который раз я наношу удар в щиколотку моему воображению, чтобы помешать ему нестись галопом. Что же это такое приходит мне в голову! Мы же не в Чикаго, в те славные времена, когда запросто убивали одного за другим кандидатов в губернаторы.
Я подхожу к коллегам, которым поручена охрана доблестного кандидата. Они внимательно наблюдают за ним, в то время как он вовсю пожимает руки белькомбежцам.
– Не спускайте с него глаз, ребята, до самых выборов, – рекомендую я.
– Не беспокойтесь, господин комиссар. Мы постоянно попарно следим за ним и спим в его прихожей.
– Ладно. Если с ним что случится, нам всем придется, сколько нас тут есть, изучать объявления в «Франс-суар» о найме на работу.
Я бросаю последний взгляд на Ляндоффе. Этот мукомол по-прежнему окружен толпой. Его поздравляют, ему пожимают руку. Короче, он предстает как герой.
Я возвращаюсь в Сен-Тюрлюрю. Мне хочется ощутить добрый запах полей и расцеловать мою Фелицию.
Глава IX
Несмотря на поздний час, в комнате моей мамы еще горит свет. Полоска желтого света пробивается из-под ее двери, и, когда мой проворный шаг завершает восхождение по лестнице, дверь эта приоткрывается, и я вижу половину ее робкого силуэта.
Она меня узнает и появляется целиком, такая маленькая, такая успокаивающая в своем сером платье с кружевным воротничком.
– А, это ты, сынок, – тихо говорит она.
Я ее журю:
– Почему ты еще не спишь, мама? Ты сегодня много веселилась или что?
– Я ждала тебя, я была немного обеспокоена.
– Но я ведь тебе передал через Берю, что вернусь поздно.
Она хмурит брови.
– Я не видела господина Берю!
Внезапно мне сводит скулы. Мое астральное сухожилие рвется, образуя трещину в цилиндре и люфт в дифференциале. Я вхожу в ее комнатку, оклеенную обоями, которая с тех самых пор, как ее заняла мама, пахнет альпийской лавандой.
– Не шути, мама! Толстяк не появлялся вечером?
– Уверяю тебя! Господин Морбле ждал его, тасуя карты до десяти часов вечера. Он велел поставить в холодильник божоле, поскольку считает, что так лучше пьется.
Говоря это, она стряхивает пыль с лацканов моего пиджака, пыль, которую могут заметить только глаза матери. Своего сыночка она хочет видеть чистеньким и опрятненьким!
Озадаченный, я шмыгаю носом. Это исчезновение ни о чем хорошем не говорит.
– Послушай, Берю хотел вернуться домой именно из-за Морбле и их белотных планов. Специально для этого он взял машину в комиссариате.
– Только бы он не попал в аварию! – беспокоится Фелиция.
– Сейчас узнаю, – говорю я, бросаясь к лестнице.
Я вхожу в телефонную будку гостиницы и бужу почтовую даму. Она говорит мне «Алла!» вместо «Алло!», потому что зевает так, что у коммутатора отваливается челюсть.
– Соедините меня с жандармерией, – приказываю я.
Она соединяет. Раздается еще один заспанный голос, который произносит «Алле-о!»
– Это жандармерия?
– Ну и что-с-с? По какому деду-с-с-с? – ворчит голос, подтверждая своим произношением, что он принадлежит местной национальной жандармерии.
– Говорит комиссар Сан-Антонио!
Секунда оцепенения, потом торопливый голос:
– А, превосходно! Весьма польщен! Садитесь, господин комиссар!
Его внезапное пробуждение сопровождается испугом.
– Скажите, сегодня сообщалось о каком-нибудь дорожном Происшествии вечером?
– Ни о каком, господин комиссар!
– Вы уверены?
– Абсолютно, мадемуазель!
Он опять засыпает, этот соня. Просто немыслимо!
– О'кэй, спасибо!
– Я полностью к вашим услугам, могу я вам предложить?..
Решительно, дело осложняется. Я внезапно вспоминаю, что советовал Тучному заглянуть по дороге к Матье Матье. Предположим, он так и сделал, а там случилось что-то непредвиденное. Фелиция, склонившись над перилами, тревожно спрашивает:
– Есть что-нибудь новое?
– Никакого несчастного случая сегодня, мама, не зарегистрировано. Я пойду немного пройдусь.
Прежде чем направиться к руинам садовника, я вытаскиваю из кобуры моего дружка «пиф-пафа» и кладу его рядом с собой на сиденье. Обогнув рощицу и выехав на грунтовую дорогу, ведущую к дому Матье Матье, я замечаю при лунном свете автомобиль Берю и с тяжелым сердцем мчусь к нему. Что случилось с Толстяком? Несомненно, что-то серьезное!
Со стороны водителя дверца открыта, и оттуда торчат две ноги. Я останавливаюсь и бегу туда сломя голову.
Тело Берю, точнее, его верхняя часть, неподвижно покоится на переднем сиденье. Нижняя часть его туловища свисает наружу. Мой Берю, мой Берю! Видно, его прихлопнули в тот момент, когда он собирался выйти из машины. Я склоняюсь над ним и кладу ему на лоб руку. Он еще теплый. Неожиданно раздается громкое чихание, и Тучный приподнимается, опираясь на локоть.
– А, вот и ты, наконец, в Господа-бога отца и сына... – взрывается он.
– Что с тобой случилось, золотко мое?
Толстяк более не сдерживается:
– Случилось то, что, если бы мне попался этот олух, который придумал ремни безопасности, он бы их у меня съел. Знаешь, что произошло? Я приехал сюда после того, как мы с тобой разошлись. Ладно! Машинально я вытаскиваю ключ от противоугонного устройства, открываю дверцу и собираюсь выйти. Ты следишь за моей мыслью?
– Мне это делать легко, потому что, кажется, ты приклепан к сиденью, бедняга!
– Я совсем забыл про ремень. Обычно у меня резкие движения, когда я приступаю к действию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18