— Рахим твой тоже едва ли успел оглянуться хоть раз, — помогая Парфену Вершкову, отозвался наконец со своего бревна Зазыба.
Мужики захохотали.
— Рахиму, с его ростом, наверное, пришлось делать по два шага вместо твоего одного, — не переставая смеяться, сказал Силка Хрупчик.
— А что? — вскочил Роман Семочкин. — Ты не гляди, что он мал ростом. Бывает маленький, да удаленький. Вот увидите, Рахим приживется у нас. Теперь в деревне мужиков не хватает, так пускай обслуживает молодух. А там, может, еще и власть передадим ему. Походили в начальниках Чубарь да Зазыба, теперь нехай Рахим.
— А сам что, будто и не хочешь? — подмигнул Парфен Вершков.
Роман отрицательно замотал головой.
— Боязно? — усмехнулся Вершков.
— Я, сам знаешь, не очень пугливый. Да и некого, следовательно, бояться.
— Значит, тебе прямая дорога в начальники, — сказал Иван Падерин.
— Начальником я не хочу быть, — вполне серьезно сказал Роман.
— Так уж и не хочешь? — прищурившись, поглядел на него Парфен Вершков.
— И не хочу!
— А может?
— Что — может?
— Да то, что голову еще крепкую надо иметь, чтоб начальником быть.
— Ну, это мы посмотрим!
— А что смотреть? — уже явно поддразнивал Романа Парфен Вершков. — Раз считаешь, что голову хорошую имеешь, так бери в свои руки власть, зачем отдавать кому-то? Что этот Рахим тебе, брат или сват?
— Мне власть не нужна.
— Экий ты осторожный! Кажется, человек, как и все мы, а тоже кумекаешь — власти теперь искать, так все равно что петлю на шею. Потому ты и привел вот Рахима. Все же не своя шея!
От Парфеновой откровенности Роман даже глазами захлопал, ища поддержки у остальных веремейковских мужиков. Силка Хрупчик и Падерин Иван поглядывали друг на друга, и в глазах их таилась скрытая усмешка, которую трудно было заметить. Из всех только Зазыба не скрывал своего удовлетворения: Парфен говорил Роману то, что мог высказать и он, Зазыба, но тогда все выглядело бы по-другому и воспринималось бы не так категорично. Парфен выждал немного, как раз столько, чтоб не очухался Роман, потом снова начал:
— Ты вот говоришь, будто некого бояться. Но это ты своей головой думаешь так, а я своей так по-другому маракую. Да и баба моя вчера на сковородке ворожила, выходило, что наши вернутся.
Роман Семочкин молчал. Тогда спросил Иван Падерин:
— Скажи, а заместо кого ты своего Рахима ставить хочешь? Заместо Чубаря или заместо Зазыбы?
— Почему заместо Чубаря? — будто удивился Роман, — Колхоза при немцах не будет, следовательно, и должности такой не будет.
— Ага, значит, волостным? — подсказал Силка Хрупчик.
— И это еще неизвестно, — сказал Роман Семочкин. — Это как немцы сами скажут. Но могу об заклад биться, больше ни сельсовета, ни колхоза не будет!
— Много ты знаешь!
— А тут и знать нечего. Тут уже все ясно.
— Значит, у нас теперь будет командовать Рахим? — спросил Парфен Вершков.
— А чем он хуже Чубаря или Зазыбы? — уставился на Вершкова Роман.
— Так я не говорю. А если вдруг Денис возьмет да не захочет отдать Рахиму власть?
— Ну, об этом, допустим, спрашивать у него не будут. Теперь орден Зазыбин не играет.
Вершков взглянул на Зазыбу.
— Роман, видать, продумал все.
— Еще бы, — засмеялся Иван Падерин. — Времени ведь хватало, пока где-то на чердаке прятался!
— Вот только поздно, — сказал вдруг Парфен Вершков.
— И правда, никак поздно, — засуетился Силка Хрупчик. — Пора домой идти, а то мы что-то сегодня разболтались.
— Я не про это, — удержал его Парфен Вершков, — я полагаю, что Роман с Рахимом, наверное, уже опоздали. Браво-Животовский опередил их. Еще на рассвете в Бабиновичи пошел. Может, как раз с немцами договаривается там.
— Так и Браво-Животовский в Веремейках? — удивился Силка Хрупчик.
— А ты думал, один я? — обрадовался Роман.
— Ну-у-у, — развел руками Силка.
— Они с Романом с одного насеста слетели, — засмеялся Иван Падерин.
— Все мы тут, следовательно, с одного шестка, — возразил Роман Семочкин, — это, может, только Зазыба с другого.
— Однако ж Браво-Животовский! — как бы в восторге сказал Иван Падерин.
— Не надо было так долго сидеть Роману, — сказал тем временем Парфен Вершков. — Теперь не быть Рахиму начальником у нас. Все Браво-Животовскому немцы отдадут.
Между тем кто-то из подростков подсказал вдруг:
— А Животовщик не один в Бабиновичи пошел. Он к Миките Дранице заходил.
Мужики переглянулись.
— Правда, как это мы не подумали? — сказал Иван Падерин. — Сколько сидим, а Микиты Драницы нету. Этого ж еще не бывало с ним; Должно быть, подался-таки в Бабиновичи с Браво-Животовским. Ну-у-у, асессора отхватит! Новая власть не пожалеет! Хотя что я говорю, это ж, наверное, переводчиком при Браво-Животовском Микита пошел!
Все засмеялись. Микита знал много слов по-немецки, выучился у своего тестя, который был в германском плену в ту войну, «шпрехать» целыми предложениями и задавался в деревне этим, особенно перед школьным учителем немецкого языка.
— Потянуло Микиту на волокиту, — сказал Силка Хрупчик. — Теперь к его носу и с кукишем не подступишься. Однако недавно он тоже куда-то бегал. Потом прятал что-то на огороде. Баба моя сказала. Говорит, глянь, чего это они с Аксютой по огороду ходят.
— Так они и правда что-то сховали там, — загомонили разом, перебивая друг друга, подростки, которые будто ждали своего часа.
Мужики замолчали, как уличенные в чем-то, а Парфен Вершков спросил строго, но с безразличным видом:
— Кто это видел?
— Федька Гаврилихин, — ответил за всех Иван Гоманьков, который раньше Зазыбы отнес на место хомут, да так и остался со взрослыми. — Мы его посылали подсмотреть.
— Тоже мне шпионы! — сдвинул брови Парфен Вершков.
— Где ваш Федька? — оглянулся Силка Хрупчик.
— Так он дома, — засмеялись почему-то дети.
Мужики призадумались. Но вскоре Иван Падерин заметил Роману Семочкину:
— Видишь, как некоторые делают!
— А он рот нараспашку да язык на плечо, — насмешливо сказал Парфен Вершков про Романа Семочкина. — Не зря говорят, ранний зайчик точит зубки, а поздний только глазки продирает.
— Ничего, — положил Роману руку на плечо Силка Хрупчик, — для тебя это, может, и хорошо оно, что в Бабиновичи пошли Драница с Браво-Животовским, потому как по теперешнему времени идти туда, так все равно что сгребать на перекрестке попел: пошел по попел, а черт и ухопил!
— Умные все стали! — с укором, но уже не крикливо, сказал Роман. Он был рад, что постепенно внимание всех, переключилось на другое.
— Но что это Рахим твой молчит? — вдруг вспомнил Силка Хрупчик. — Мы вот болтаем что попало, а у него или языка нет, или слушает да на ус мотает?
Роман Семочкин сказал:
— Рахим все понимает. — И это прозвучало как угроза наперед, хотя Роман делал вид, что просто шутит.
После этого Силка Хрупчик зевнул, заложив обе руки — и больную, и здоровую — ладонями за шею.
— Так это будем мы сегодня делать что в колхозе? — спросил он, поглядывая на небо.
— Хмурится ведь, — прищурил глаза в ответ Иван Падерин.
Но Силка Хрупчик, будто не слыша, продолжал:
— Давали наряд куда-нибудь?
— Это по Денисовой части, он должен знать, — сказал Иван Падерин.
— Так и по твоей. — Силка Хрупчик перевел взгляд на Зазыбу: — А может, Денис, пока гонял коров, так прозевал. Иван теперь ведь тоже в начальниках у нас. Счетоводом стал.
— Это при мне было, — кивнул головой Зазыба.
— Мое дело писать, — будто открещиваясь от чего-то, сказал Падерин.
— Я потому о работе, — объяснил Силка Хрупчик, — что вспомнил: остались в лесу клепки мои. — Силка немного мастерил по бондарному делу и несколько дней назад пощепал осину, а привезти не успел. — Так, может, коня какого взять?
— Одноглазку, — шутя подсказал Иван Падерин.
— Это уж ты сам вози на одноглазой! — отмахнулся Силка Хрупчик.
— Смотри сам, какого, — сказал Зазыба, — я теперешних коней не знаю.
— А зачем тебе, Силантий, клепки? — поинтересовался Иван Падерин. — Не ко времени. Бочки теперь ведь некуда будет сбывать.
— Это поглядеть еще надо, — сказал Силка Хрупчик.
— Раньше, так на ильинки…
— А теперь на воздвиженье! В Медведи поеду и продам. Думаешь, в войну людям и бочки не нужны?
— Когда это ильинки нынче были?
— Они завсегда припадают на август, на второй день, — подсказал Парфен Вершков.
— Такая кутерьма, — вздохнул Иван Падерин. — Тут и про святых забудешь.
— А то без этого ты крепко о них помнил! — засмеялся Силка Хрупчик. — Теперь, должно, и попы толком не знают, какой праздник за каким идет. Я сам про ильинки помнил, следил, чтоб на базар в Бабиновичи попасть…
Парфен Вершков, вспомнив прежний разговор, сказал Роману Семочкину, кивнув на Рахима:
— Раз привел в деревню человека, позаботиться должен. Пока он власти дожидаться будет.
— Так теперь бабушка надвое сказала, — засмеялся Иван Падерин. — Браво-Животовский явно не уступит ему власть, раз сам пошел в Бабиновичи. Как пить дать, не уступит.
Но Парфен Вершков не обратил внимания на то, что вдруг встрял в разговор счетовод. С присущей ему серьезностью продолжал:
— Так пока он власти дожидаться будет, пристроил бы его к своей свояченице.
— К какой еще свояченице?
— Ну, к Акулине. Ведь давно без мужика живет. Сколько это прошло, как Евдоким помер?
— Лет семь уже, — подсказал Силка Хрупчик.
— Ну вот! Зачем же ей без мужика пропадать? Сам говоришь, Рахим твой мастак по этой части. Зачем ему со всей деревни бабы? Свояченицы твоей хватит.
— Ты это, следовательно!.. — метнул на Парфена злой взгляд Роман Семочкин:
Мужчины засмеялись.
— Может, еще зря Роман хвалит Рахима, — подначил Иван Падерин.
— Не зря! — повысил голос Роман. — Следовательно, знаю, раз говорю.
— Что, вместе сходили уже куда-нибудь? — не отставал от него Иван Падерин.
— Сам рассказывал. В тюрьме был за это. Взял там одну силой, а ему припечатали, следовательно.
— Правильно сделали, — сказал Парфен Вершков.
— Значит, научен уж вежливому обращению со слабым полом?.. —добавил, смеясь, Силка Хрупчик.
— Так то было при Советской власти, а теперь… — будто усомнился Иван Падерин.
— Понятливому человеку наука завсегда впрок бывает, — сказал Парфен Вершков.
— Ну, а если непонятливый попадется? — посмотрел на него Иван Падерин.
— Так говорят — горбатого могила исправит, — солидно ответил Парфен Вершков и обратился к Роману Семочкину: — Откуда он сам-то?
— Из-за Волги, — сказал Роман.
— Так Волга большая. Там вон сколько народу живет.
— Я не допрашивал, следовательно.
— Как же это, привел человека, а сам не знаешь о нем толком?
— Что надо знать — знаю.
— А из тюрьмы он давно? А то как-то получается непонятно — будто из тюрьмы да в армию сразу? Что-то я сомневаюсь. Так нe бывает. В армию такого не возьмут.
— Так то было давно. Он уже, следовательно, лет пять как отсидел.
— Ну, это другое дело. Это понятно, Могли призвать. Решили, что человек исправился.
— Как же, исправился! — осуждающе покачал головой Иван Падерин. — Ежели б исправился, так не сидел бы с нами на бревнах. Воевал бы где-то.
— Его ж Роман привел. Сам сбежал и его привел, — уточнил Силка Хрупчик.
— Ежели б упрямился, так не привел бы, — ответил ему Парфен Вершков.
— Верно Парфен говорит — горбатого могила исправит, — сказал Иван Падерин.
После этого мужчины некоторое время молчали.
— А помните того летчика, что за Прусином схоронили? — вдруг нарушил тишину Силка Хрупчик. — Его, кажись, тоже звали Рахимом?..
— Нет, летчика звали как-то по-другому, — возразил Парфен Вершков… — Это я точно знаю. Сам разговаривал с Рипиновичем и могилку видел. Прямо у дороги, что от Прусина к Крутогорью идет. Рипинович ведь первым к самолету тогда прибежал. Нет, летчика звали иначе. Это я точно помню. А вот что и тот татарин и что из-за Волги родом — это правда. Значит, Рахимов земляк был. А вот же чудно как-то жизнь устроена. Очень уж непохожи люди друг на друга. Вот Рахим… Ну, что про него хорошего скажешь? А тот — летчик, герой. Да, герой, самый настоящий герой. Выходит, один народ, одна земля и героев может давать и… — Парфен почему-то не захотел точнее сказать о Рахиме, только сощурил глаза и долго не сводил их с дезертира.
Веремейковские мужики вспомнили действительный случай, что произошел в июле месяце за Крутогорьем, недалеко от деревни Прусин. В жаркий день завязался в небе бой нашего истребителя с двумя немецкими самолетами. Бой длился недолго. У всех на виду вспыхнули и рухнули на землю оба фашистских стервятника. Но и наш «ястребок» качнулся и потянул над лесом ближе к прусинскому полю. Летчик сумел посадить самолет во ржи, но когда прибежали из деревни колхозники, герой сидел в кресле уже без дыхания. Его осторожно извлекли из кабины, положили на землю рядом с самолетом. На гимнастерке пилота под кожаной курткой были прикреплены два ордена Красного Знамени и медаль «XX лет РККА». Председатель местного колхоза тут же позвонил в Крутогорье, и вскоре на прусинское поле приехали откуда-то на легковой машине военные. Хоронили героя с речами, вспоминали его заслуги перед Родиной — оказывается, до этого он воевал и в Испании, и на Халхин-Голе.
Примчались мальчишки — те уже успели незаметно сбегать на огород к Дранице. Там действительно была раскопана земля, и они быстро нашли тайник. Под деревом лежала завернутая в рваный мешок брезентовая торба.
Иван Падерин взял торбу, взвесил на большом пальце.
— Ого! — сказал он весело.
Мужики повставали с бревен, обступили Ивана Падерина, однако глядеть при этом друг на друга не могли. На месте остались только Денис Зазыба, которому сделалось неприятно, что взрослые люди начали дурачиться, да еще Романов Рахим, который, казалось, был безразличен ко всему окружающему. Иван Падерин расстегнул торбу, сунул туда руку и вытащил целую стопку бумаг. Подержал в вытянутой руке, потом, разочарованный, отдал их Роману Семочкину. Тот тоже посмотрел на бумаги и с еще большим разочарованием передал Парфену Вершкову.
— Вынимай все! — сказал Силка Хрупчик. Иван Падерин перевернул торбу, встряхнул.
— А я — то думал, — покачал головой Силка Хрупчик, — может, деньги какие они прятали… А тут во-он что!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41