Французы утверждают, что стоит заговорить о волке, как увидишь его хвост. Именно это с Вадимом и случилось: достаточно было о волке вспомнить — и хвост тут как тут. Однажды в пятницу — шел уже июнь, в городе начиналась жара, и он стал подумывать, не податься ли куда из Питера на месяц-другой, — ему вдруг позвонила Жанна.— Слушай, тебе тут привет передают от нашего общего знакомого, — объявила она. — Ну помнишь, я вас зимой на Ленкиных именинах познакомила?— А-а, — сказал он. — Помню, как же… А он что — снова здесь или?..— Да нет, приехала тут одна его приятельница, говорит, хорошо бы встретиться. Если, конечно, ты не против.— Есть хоть на что посмотреть? — Он попытался отшутиться, охваченный странным чувством неуверенности; ему и интересно, пожалуй, было встретиться с приятельницей Векслера, но в то же время вроде бы что-то внутри предостерегало.— Так себе, — ответила Жанна, — не экстра. Одежка, правда, соответственная, ну и макияж — это они умеют, ничего не скажешь. А умой, раздень — будет баба как баба. Ты попробуй, проведи сам эксперимент, чего спрашивать-то?— Упаси бог, тут от отечественных не знаешь куда деваться, а ты мне импортную подсовываешь.— Не паникуй, никто на твою невинность не покушается Так что, мне договариваться о встрече или нет?— Можно вообще-то. Как там Сашка, что она про него рассказывает?— А ничего не рассказывает, сам все расспросишь. Давай тогда приходи в районе семи к Казанскому, мы где-нибудь возле Барклая будем…Жанна была явно несправедлива к заморской гостье — та оказалась интересной женщиной, во всяком случае на первый взгляд; внешность ее была, правда, довольно стандартной, Карен (как она отрекомендовалась) трудно было бы выделить среди молодых иностранных туристок, которых летом так много в Ленинграде.Вся она была какая-то усредненная, типизированная, и еще была в ней некая неопределенность. Вадиму она показалась его сверстницей, хотя могла быть и старше, и моложе, и он никак не мог определить ее национальности — то ли немка, то ли англичанка, то ли откуда-то из Скандинавии. По-русски говорила неплохо, хотя и с акцентом (опять-таки неопределимым); наверное, славистка, решил Вадим.Жанна, представив их друг другу, тут же слиняла, сказав, что опаздывает. Такого варианта Вадим не предвидел, он рассчитывал, что они пообщаются втроем, и был обескуражен, чуть было не взмолился, чтобы его не оставляли наедине с этой красоткой, но было уже поздно — красный свет перекрыл движение, Жанна сделала ручкой и побежала по переходу к Дому книги. «Вот черт, — подумал он в унынии, — вдруг она в коктейль-бар намылится, а я и денег с собой не взял… «— Немношечко погуляем, — сказала Карен, словно прочитав его мысли, — здесь так много люди, мошет, пойдем туда? — Она указала вдоль набережной канала, близоруко прищурилась. — Там золотые крылья — это что, Пегасус?— Нет, не Пегасы, просто львы, — объяснил он обрадованно, — это мостик такой… красоты неописуемой, идемте посмотрим вблизи, отсюда не разглядеть.— О да, в Ленинграде много уголков неописуемой красоты, Алекс мне говорил, — подтвердила Карен.— Ну как он там?— О, спасибо, очень хорошо. Много работает! Алекс есть отличный работник, очень — как это говорится… — Карен покрутила кистью руки, — перспективный, да?— Да, он… толковый парень, мне тоже показалось. Как там эта линия, крутится?— Линия? — чуть настороженно, видимо не поняв чего-то, переспросила Карен.— Ну да, на Розе Люксембург, из-за которой рекламации шли.— О, это! — Она рассмеялась. — Это крутится, да, насколько я знаю.— Вы с ним коллеги? Тоже инженер, да?— Немношечко коллеги, но я не инженер, нет! Я занимаюсь славистикой, господин Кротов.— Я так и подумал. Только не называйте меня «господином», у нас это не принято. Вадим — и все, я ведь не намного старше вас, — добавил он, отваживаясь запустить комплимент.— О, не станем выяснять, кто есть старше, я боюсь сделать вам разочарование… К тому же, Вадим, возраст дамы — это такой секрет, о-о-о!— Ну вам-то еще… Вы здесь в аспирантуре?— Нет-нет, я туристка. Совсем недолго, увы, одна неделя — и адьё! Я еще хочу видеть Москву, Киев…— Да, программа плотная, — согласился Вадим.Зря, пожалуй, он запаниковал, с этой Карен не так уж трудно общаться. Имя тоже какое-то неопределимое, корень вроде германский…— Ну вот, отсюда лучше видно, смотрите, — сказал он, когда подошли ближе к Банковскому мостику.Карен согласилась, что вид и в самом деле хорош, достала из сумочки крошечную камеру и принялась щелкать спуском.— Мошет быть, я это еще продам, — сообщила она деловито. — Если хорошо получилось! Есть ревю, которые хорошо платят за интересные фото. Пойдем близко, хорошо? Но вы еще долшны рассказать мне о ваша работа, Алекс специально рекомендовал знакомство с вами.— В каком смысле?— Я занимаюсь современной русской литературой, причем изучаю один сектор — иначе невозмошпо, да? — слишком огромный материал. Мой сектор — это писатели-нонконформисты, советская «новая волна».— Да я не считаю себя нонконформистом. — Вадим недоуменно пожал плечами.— О, дело не в дефинициях, тем более — в авторских, здесь возмошны ошибки. Если вас не печатают, значит, ваша работа не есть то, что надо государству; литература конформизма имеет всегда — как это у вас говорят? — зеленая улица, не так ли.— При чем тут государство, я не с государством имею дело, а с мелким чинушей, который боится собственной тени!— Да-а, конешно, но этот чинуша поставлен государством — не правда ли? — у вас ведь нет «частная лавочка». Не будем спорить, я тоше могу где-то ошибаться, — примирительно сказала Карен. — Алекс мне так хвалил ваши маленькие новеллы, я бы ошень хотела, если возмошно, что-нибудь читать ваше. О, не долго, одна только ночь, день, Я быстро читаю по-русски, хотя говорю плохо и медленно.— Да нет, что вы, вы очень хорошо знаете язык… — Он вдруг подумал, не дать ли ей прочитать «Чокнутую». А что? Интересно, как покажется. Язык она, конечно, знает слабовато, это уж он ей польстил. А впрочем, для иностранки… — Насчет того, чтобы почитать… ну, можно, конечно, только я не думаю, что вам будет интересно. Да это и никакие не новеллы, я пишу самые обычные рассказы.— Да-да, Алекс мне говорил. Мне будет интересно, — заверила Карен, глядя ему в глаза. — Мне хочется понимать, почему не публикуют некоторых ауторов; это ведь получается немношко вроде «беруфсфербот» — запрет на профессия, да? Мошет быть, мы теперь поедем к вам прямо, и вы мне дадите два-три рассказа, а завтра я их верну?Вадим содрогнулся, представив себе эту холеную дамочку в коридоре их коммуналки или — того хуже — в своем «пенале».— Вы знаете, я бы с удовольствием, — забормотал он, — но к себе я вас пригласить не могу, там… не убрано совершенно и вообще — ремонт, у нас летом всегда ремонт…— О нет-нет, зачем? — Карен рассмеялась. — Я не думала заходить ваша квартира, я просто погуляю немношко по улице там рядом, а вы принесете манускрипт, хорошо?— Можно, — согласился он покорно. — Тогда пошла обратно, в метро придется нырнуть…На станции «Василеостровская» Карен с любопытством оглядела вестибюль и сказала, что лучше подождет здесь — много людей, это хорошо, она любит наблюдать толпу. Вадим, слегка удивившись (у Казанского она, напротив, поспешила уйти на довольно безлюдную набережную канала Грибоедова, пожаловавшись на то, что у собора «так много люди»), пошел за рукописью. Надо было еще решить, что ей дать. Ну «Чокнутую» — сама собой, потом, наверное… «Подари мне собаку» и еще можно «Солдатушек». Чтобы представить, так сказать, все грани таланта — юмор, лирику, ну и нечто проблемное.Он и сам не знал, почему, отобрав три рассказа, не вложил их, как обычно, в тонкую полиэтиленовую папочку с эмблемой Олимпиады-80, а скрутил рулончиком и завернул в старый номер «литературки». Только на обратном пути к станции метро сообразил, что сделать так его побудило неосознанное нежелание, чтобы его кто-нибудь увидел передающим рукопись этой интуристке. Сообразил — и сам удивился: а что тут, собственно, такого? Какие-то мы все стали зацикленные, шагу не можем ступить без опасения — как бы чего не вышло…Новая его знакомая, странное дело, восприняла эту конспиративность как нечто само собой разумеющееся. Едва он вошел в вестибюль, Карен уже оказалась рядом и, подойдя вплотную, как-то очень ловко взяла у него из руки свернутую газету и опустила ее в свою уже раскрытую сумку.— Благодарю вас, Вадим, теперь я поеду к себе в отель и буду очень внимательно читать, — сказала она, улыбаясь как на рекламе. — Увидимся завтра на том же месте — катедраль, около монумента, да?— Ну давайте, если успеете…— О, конечно, я успею! — заверила Карен. — Пять после полудня вас устроит? Тогда до завтра…Оставшись один, Вадим засомневался: может, не стоило связываться с этой слависткой, она-то уж точно личность двусмысленная? Один интерес к «нонконформистской» литературе чего стоит, да и разговор о государстве тоже получился какой-то странный, прощупывающий, недаром сама вдруг его оборвала, видно, почувствовала, что далеко заходит. А с другой стороны… Это же их, тамошняя точка зрения, они свое собственное государство, «истэблишмент» этот свой, на нюх не переносят; поэтому, может, вообще не представляют себе, что может быть иначе… Действительно, с ними сам черт ногу сломит, подальше бы от них всех. Но интересно, что она скажет о «Чокнутой»; именно потому интересно, что это будет мнение человека со стороны; здесь с рассказом все ясно: в любой редакции его бы за такой опус спустили с лестницы. Но вот свежим глазом… Ладно, что теперь рассуждать, дело сделано. И какая беда, если она прочитает? Выскажет свое мнение, он заберет обратно рукопись — и чао.На другой день он с трудом дождался пяти — волновался, как мальчишка, сам даже не подозревал в себе такой бездны честолюбия. Встретившись же с Карен, принял равнодушный вид, небрежно спросил:— Ну как, не успели небось одолеть мою словесность?— Почему не успела, — горячо возразила она, — я все прочитала и получила столько удовольствия! Вы превосходный писатель, Вадим, и не примите это за комплимент, дамы не очень любят делать комплиментов — даже мужчинам. Самая сильная вещь — это, конечно, «Чокнутая».— Я рад, что вам понравилось… именно это, — пробормотал он.— Мне понравилось все, но — по-разному. «Чокнутая» — это очень сильно! Но я боюсь, Вадим, у вас будут трудности с публикацией.— А, да это и не для публикации вовсе.Карен подняла брови.— Но тогда зачем писать?— Ну как зачем? — он пожал плечами. — Пишешь-то прежде всего для себя…— О, это такая растрата… как сказать? — столько сил и… таланта — впустую, да? Нет, нет, Вадим, это глупо… Кстати, чтобы потом не забыть, манускрипт я принесла и возвращаю с благодарностью. — Она отдала ему тот же рулончик в старой «литературке». — Вы вообще давали кому-нибудь читать «Чокнутую? « Я имею в виду — в редакции?— Нет, я ведь только что закончил. Да ее и давать нечего, это ежу понятно — кто же такое возьмет? У меня «Собаку» и про солдат и то не взяли, хотя там чего уж такого…— Ах вот как, значит, их вы давали? — спросила очень внимательно слушающая Карен. — Но не «Чокнутую»? Два маленьких рассказа мне тоже понравились, но они, конечно… — Она щелкнула пальцами, подбирая слово. — Это не то! А скажите, вы не хотели бы опубликовать «Чокнутую» там, у нас? Алекс, если не ошибаюсь, говорил с вами на эту тему.— Говорил, но я ему ничего не обещал!— Я знаю. Может быть, теперь есть смысл подумать? Это будет иметь большой успех, Вадим, мы напечатаем это в каком-нибудь серьезном журнале, но это потом, журнал готовится долго, вы же знаете; а пока это пошло бы в эфир — немедленно.— Не знаю… По-моему, это не совсем законно, — сказал Вадим, ошеломленный таким предложением.— О, что значит «законно»! И вообще, при чем тут закон? В Хельсинки ваше правительство подписало документ о свободе обмена информацией и культурными ценностями; почему же незаконно, если какой-то рассказ будет опубликован не в этой стране, а в другой? Если бы я просила вас написать, где расположены ваши ракеты, — о, да, тогда это было бы незаконно! — Она рассмеялась. — Но этого у вас не просят, не так ли? Я только посоветовала — если написана хорошая, умная вещь, зачем ей лежать в пыли? Натурально, это надо дать под — как это? — псеудоним. Как видите, все очень просто! Если вы согласны, через месяц это будет в нашей литературной программе — я запишу дни, время, длину волны. А потом журнальная публикация.— Не знаю, — повторил Вадим. Ссылка на Хельсинки показалась ему не лишенной логики. — Но… практически — как это можно осуществить? Вам ведь пришлось бы везти это, — он хлопнул по свертку в газете, — с собой, а в аэропорту спросят: что за бумаги вы везете?— О, — она снова рассмеялась, — это мне везти не пришлось бы! Это вы можете спокойно унести к себе домой и прятать подальше… но крайней мере месяца на два. После всегда можно сказать, что это перепечатано с магнитофонной записи. Все можно ошень легко устроить… если вы согласны.— Подумать надо, — сказал Вадим, уже внутренне поколебавшись.Страшновато было, что греха таить, используют-то они это явно в своих целях, но… ему-то, собственно, какое дело? С тех пор как существует литература, авторов всегда использовали как хотели — и каждый в своих целях. Толстого как только не интерпретировали, чего только не доказывали, опираясь на его высказывания. Если этого бояться, тогда вообще нельзя писать — если каждую фразу, каждую мысль формулировать так, чтобы заведомо не допускала иных, неавторских толкований. Да и невозможно это, как ни исхитряйся…— О, да, подумайте, — поощрительно сказала Карен. — Я не настаиваю! Но я завтра вечером улетаю в Москву, поэтому вот мой телефон — это я в отеле, и вы мне, пожалуйста, позвоните, если надумаете согласиться. Мне кашется, это было бы в ваших интересах… Глава 11 — А я что вам говорил, — сказал полковник. — Это вы все доказывали, что, мол, ни сном ни духом… А он, выходит, вон какими делами занимается!— Извините, Сергей Иванович, — возразил Борис Васильевич.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16