Ощупал Номоконов товарища, приник к холодной земле.
— Конец Тагону, прощай, друг.
Немецкий снайпер мог поздравить себя с исключительно точным выстрелом по блеснувшему на солнце стёклышку. Вражеская пуля прошла через линзы снайперской винтовки Санжиева, пробила солдату переносицу, вышла в висок и застряла в плече Номоконова. Рванул свою гимнастёрку Номоконов, схватился за плечо и выдавил пулю — чёрную, тяжёлую, положил в карман. Окровавленным плечом он отодвинул в сторону убитого товарища, осторожно выглянул, стал целиться в чёрный просвет между гусеницами, откуда блеснула зловещая молния — там был враг, и, плавно нажав спусковой крючок, выстрелил.
С другой стороны трактора мигнул огонёк, пуля с треском ударила в самый краешек амбразуры, запорошила пылью глаза. Снова блеснула молния — уже с другого места. Номоконов чуть высунул руку и ощупал отметины на валуне: пули легли рядышком. Ушлый фашист пришёл, «профессор войны»! Солнце спускалось за гору, и немец торопился. Пули скалывали края амбразуры, рикошетили, со зловещим пением уходили в вышину. Номоконов отодвинулся в сторону, просунул винтовку в амбразуру и, не целясь, спустил курок.
«Мы живы, фашист! — сказал он выстрелом. — Ползая за железом, ты меняешь позицию — в этом твоё преимущество. Темнеет, не поймать на мушку твою голову. Не стало отца у бурятского парнишки, но этого ты, видать, не знаешь. Стреляй, только не возьмёшь меня, а сам наверняка живёшь последний день! Утром снова встретимся — поединок только начинается! Я не уйду. Отнесу убитого товарища и сразу же вернусь. Завтра вы опять услышите свист моих пуль, здесь же распрощается с жизнью не один фашист. Придёшь!».
Стемнело. Номоконов выбрался из-под валуна, подхватил Санжиева за холодные руки и поволок к своей траншее. Не дотащил — положил в воронку на нейтральной полосе. Надо было быстрее добраться до блиндажа, сообщить о беде, посоветоваться с лейтенантом Репиным. Созревал план поединка с немецким снайпером.
— Не уйдёшь, — успокаивал себя Номоконов.
Видно, меткому своему стрелку приказали немцы расправиться с русскими, взявшими на прицел участок важной дороги.
Сумерки помешали… Сейчас немец зарывается в землю, наверняка он выберет позицию среди груды камней, громоздящихся на обочине. Именно оттуда как на ладони видно поле, усеянное пнями и валунами. Надо взять с собой Поплутина, он поможет… Номоконов ляжет справа, поближе к дороге. Товарищ укроет его ветошью и залезет в старую ячейку. Обозлит, растревожит Мишка врагов, на себя отвлечёт внимание немецкого снайпера. Вот тогда и выстрелит Номоконов в голову фашиста, который убил друга.
В полночь, усталый, глубоко опечаленный потерей, подходил Номоконов к блиндажу. Не спал лейтенант Репин, издалека услышал осторожные шаги снайпера, окликнул:
— Это вы, Данилыч? Ну, все хорошо? А я что-то беспокоился за вас сегодня.
— Худо дело, лейтенант! — подбежал Номоконов. — Пропал Та-гон, убили! Недалеко лежит, не дотащил… Давай человека, надо думать-решать. Можно прикончить завтра фашиста, отомстить…
— Вот беда, — сказал Репин. — А я ведь уезжаю… Совсем.
— Как? — опешил Номоконов.
— Учиться посылают, — сказал Репин. — Уже все сдал, в полночь будет машина. Приехал новый командир… Осталось проститься с вами.
— Неправда, лейтенант, — растерянно проговорил Номоконов. —А как я теперь? Шутишь, Иван Васильевич?
— Нет, Данилыч…
Тихо и тоскливо было в блиндаже. Никто не спал. Что-то говорили снайперы, копошились на нарах, курили. У столика сидела синеглазая женщина в белом полушубке и тоже курила. Это и был новый командир взвода. Как во сне поздоровался Номоконов, отошёл в уголок, присел на краешек нар. Хотелось броситься на грудь командиру, годившемуся ему в сыновья, прижаться к нему, задержать. А лейтенант стоял возле женщины в белом полушубке и просил разрешения закончить начатое дело.
— Обстановка мне лучше известна. Так что давайте уж я последний раз распоряжусь.
— Не возражаю, — жёстко сказала она.
Не раздеваясь, доложил Номоконов, как погиб Санжиев, стал
рассказывать свой план борьбы с немецким снайпером. И загорелись глаза человека, уже сдавшего дела, засуетился он, заволновался:
— Правильно задумано! Эх, я бы сам сбегал… Обязательно возьмите товарища. Кого? Поплутина? Верно. Собирайтесь, Михаил.
— Есть, товарищ лейтенант!
— Действуйте осторожно, — распоряжался Репин. — Под пристрелянный валун не лезьте, выройте рядом новую ячейку. Сейчас я позвоню артиллеристам.. Под шумок, на рассвете — огонь по дороге, по солдатам, по машинам! И тогда он появится, придёт. Обязательно вызовут!
Лейтенант Репин решил проводить снайперов. Полез Номоконов под нары, нащупал свой вещевой мешок, закинул на плечо и вышел из блиндажа. Возле проволочного заграждения остановились трое, крепко обнялись.
— Берегите её, — сказал Репин. — Уважайте, слушайтесь… Тяжёлая судьба у вашего нового командира, не дай бог такую. На глазах у неё сына убили фашисты. С тех пор бьёт их, разит. Не один захватчик погиб от руки этой женщины. Закалённая сталь — вижу. Школу снайперов закончила… Ничего, привыкнете. Нелегко и мне… Уезжаю, а сердце здесь остаётся.
— Куда, Иван Васильевич?
— Не знаю… — задумался Репин. — Буду беспокоиться о вас, привык…
— Понапрасну не горюй, — сказал Номоконов. — И за Мишу, и за меня… За всех, кто был с тобой. Теперь мы грамотные. Теперь, можно сказать, только и начинаю я настоящую войну. За заботу, смелость да за науку полюбили мы тебя. Для всех стал дорогим, я видел. День худой сегодня — тунда-ахэ теряю. Эх, лейтенант, лейтенант… Товарищ!
Вынул из мешка Номоконов какой-то предмет и сунул Репину в руки.
— Что такое?
— Поглядишь потом. Это, чтобы не забыл.
— Спасибо, Данилыч, —дрогнул голос Репина. — Ничего, встретимся! На письма отвечайте.
Так и расстались. Повернулся Номоконов, закинул на плечо винтовку и мягко зашагал по изрытой земле. Свежий предутренний ветерок бодрил, прогонял усталость, ласкал лицо, орошённое непрошеными слезинками. Глухо кашлянул суровый с виду человек, утёрся, пошёл быстрее. Впереди на тёмном небосводе вспыхивали, ярко светились ракеты. Слышались пулемётные очереди, издалека доносился гром орудий. Передний край жил своей жизнью… Все сделает зверобой, чтобы ещё дальше отодвинулась эта страшная линия, чтобы свободной от фашистской нечисти стала родная земля. Пока жив, будет посылать верные пули в головы врагов. Выстрел за выстрелом. Молодой командир, коммунист, сердечный человек помог ему стать солдатом.
Теперь он — снайпер! Можно померяться силами с фашистскими убийцами. Держись теперь, гады!
Большие, очень важные события происходят во фронтовой жизни. Понимает это солдат, шагающий на поединок с опасным врагом. Ничто не ускользает от глаз таёжного охотника, привыкшего все замечать. Крупные силы подходят к рубежам Демянского котла. Хорошо обмундированы солдаты, веселы и энергичны; новенькие автоматы у них в руках. С грозным гулом пролетают над линией фронта стремительные «птицы» со звёздами на крыльях, смело вступают в схватки с вражескими самолётами. Недавно солдаты шёпотом передавали друг другу новую радостную весть: крупная танковая часть подошла, артиллерия подтягивается.
Когда придёт на землю мир, сдаст снайпер винтовку и поедет искать своего командира и большого друга. С ним не пропадёшь, любое дело будет под силу. Улыбнулся солдат, представив лейтенанта в эту минуту. Вот он зашёл в блиндаж, взглянул на предмет, оказавшийся в его руках, поднёс к свету. Не один час провёл Номоконов за любимым занятием. Когда приходили в блиндаж посторонние командиры, переставал он точить кусок чёрного дерева, прятал: всё-таки не фронтовое это дело. И лейтенанту Репину не показывал. Великий музыкант, о котором рассказывал командир,
теперь совсем как живой. Пусть посмотрит лейтенант на работу своего снайпера, полюбуется. Наверное, нежный напев скрипки слышится сейчас в блиндаже. О желанном мире на земле рассказывает скрипка, о счастье и верности.
Выписка из газеты Северо-Западного фронта «За Родину»: «Бывший охотник из Забайкалья, тунгус Семён Данилович Номоконов стал на фронте искусным снайпером. Усвоив теорию стрельбы, изучив винтовку с оптическим прицелом, он сделался грозой для фашистских захватчиков. К середине февраля народный мститель истребил 106 немецко-фашистских захватчиков.
Указом Президиума Верховного Совета СССР от 22 февраля 1942 года С. Д. Номоконов награждён высшей наградой Родины-орденом Ленина».
НА УГРЮМОМ ХИНГАНЕ
В конце сентября 1945 года по пыльной дороге, петлявшей по склону Большого Хинганского хребта, резво бежала маленькая, с длинной косматой гривой лошадка. В двухколесной тележке сидел человек в солдатском бушлате. Позванивал колокольчик, подвешенный под пёстрой раскрашенной дугой. Ездок натягивал вожжи и ласково приговаривал:
— Шевелись, Шустрый. Маленько осталось.
На последнем, очень крутом перевале, где на каменном постаменте застыл Т-34 — памятник героическому маршу танкистов Забайкальского фронта, — остановилась тележка.
Была пора листопада. Сыпались мягкие иголки с могучих лиственниц, вцепившихся корнями в огромные мшистые валуны. Кружились, падали на землю листья берёз и осин. Далеко внизу расстилалась жёлтая степь. Свежий ветер принёс запах полыни и дымок горевшего кизяка. Ездок спрыгнул на землю, огляделся по сторонам, прислушался, уловил глухой монотонный шум, доносившийся слева, от скалы, и стал распрягать коня.
Это был Номоконов.
Здесь, возле водопада, низвергающегося с высоты, он в последний раз выстрелил из снайперской винтовки.
Проехать мимо этого места нельзя. Номоконов спутал ноги коня, пустил его пастись, сходил к источнику и набрал в чайник воды. Неподалёку росла кривая берёзка, подходящая для таганка, но солдат отправился далеко в чащу и срубил осинку.
Родовой закон запрещает рубить деревья с белой корой, те, которые плачут светлыми прозрачными слезами. Но если не обойтись без берёзки тунгусу — случается в пути такое, надо обязательно поговорить с деревцем, обречённым на смерть, и попросить у него прощения.
— Не для забавы, а для дела нужна…
Номоконов улыбнулся. Войне-конец, охота закончена. Теперь по закону тайги надо хорошенько помыться, сделать отметки на оружии и мысленно попросить прощения перед богом:
— Из-за нужды побил… Жить надо семье.
Нет, не для очищения от грехов остановился Номоконов у места, где он последний раз выстрелил в человека. Солдат присел на валун и, разговаривая сам с собой, долго смотрел с высоты на жёлтую степь, на серенькую цепочку далёких гор.
— Наши места начинаются, забайкальские. Однако скоро дома буду.
Что расскажет снайпер седым людям, которые, провожая его на фронт, наказывали бить фашистов по-сибирски, с упорством и смёткой таёжного народа?
Все время было некогда. А теперь, недалеко от родимой земли, можно отдохнуть, все вспомнить и подвести итог «таёжной бухгалтерии». Теперь Номоконов грамотный, учёный. За время войны хорошо научился читать, в госпиталях, бывало, и книжки осиливал. Потихоньку-помаленьку, а глядишь, и прочитана.
На плечах погоны старшины. А позади огромный и трудный путь — в полмира. В полевой сумке «Памятка снайпера», и в ней уже нет места для записей.
В Старорусских лесах в дни отступления он объявил гитлеровцам дайн-тулугуй. Понимает снайпер: миллионы советских людей объявили тогда беспощадную войну фашизму. Они давали слово победить, и они — победили.
Совесть снайпера чиста, как этот родник, стекающий со скалы. Врагов, ринувшихся на землю Родины, терзавших её живое тело, истреблял он.
…Встреча с лейтенантом Репиным, первый выход на снайперскую охоту, учёбу… Грозой для врагов стал человек из тайги. К маю 1942 года он уничтожил 150 фашистских захватчиков. Тогда и посвятил ему свои стихи поэт В. И. Лебедев-Кумач:
Вот мастер снайперской науки,
Фашистской нечисти гроза.
Какие золотые руки,
Какие острые глаза!
Он сочетает и уменье,
И выдержку большевика.
Он бьёт, и каждой пули пенье
Уносит нового врага.
Он бьёт — и насмерть поражает,
И, помня Родины приказ,
Он славный счёт свой умножает
И неустанно приближает
Победы нашей славный час.
Умножил свой счёт снайпер. Поблекли записи в «Памятке», сделанные лейтенантом.
Отомстил Номоконов и за смерть своего друга Тагона Санжие-ва. Вот запись, сделанная женским почерком: «Немецкий снайпер уничтожен».
Все случилось тогда, как и предполагал Номоконов. Рано утром, в ответ на первый же выстрел Поплутина, ударил гитлеровец, накануне сразивший Санжиева. Во время выстрела фашистский снайпер чуть приподнялся, и в это мгновение ударила его пуля Номоконова, залёгшего справа, всего метрах в двухстах от дороги. Весь день, зарывшись в камнях, никого не подпускал зверобой к месту, откуда прозвучал один-единственный выстрел, а как только стемнело, быстро, чтобы опередить немцев, пополз к дороге — до боли хотелось убедиться в точности своего выстрела. Пилотку врага принёс в свой блиндаж Номоконов и именную снайперскую винтовку — на этот раз для подтверждения. А когда раздевался, вдруг увидела женщина, новый командир взвода, кровь на гимнастёрке солдата. Забеспокоилась, вызвала врача. Пустяки, это ещё вчера, не сказывал солдат. Пуля, сразившая Санжиева, неглубоко вошла и в плечо Номоконова. Однако весь день ныла рана и кровоточила, распухла шея. Снова удивились солдаты упорству забайкальца, а он сказал коротко: — Теперь спокойно будет спать Тагон.
В этот же день хоронили Санжиева. У свежевырытой могилы стояли с четырех сторон снайперы. Командир батальона Варданян стоял у обелиска, а рядом с ним — человек с блокнотом, в очках. Наверное, это он написал потом большой стих, который через всю войну пронёс солдат в своём вещевом мешке. Вот эта книжица и здесь, на Хингане.
Меняя шаг на остановках, в седой пороховой пыли,
На двух прославленных винтовках его товарищи несли.
Его зарыли под горою, где ельник выжженный поник,
Винтовку павшего героя в наследство принял ученик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29