Интересно заглянуть в него. Наверно, там лежит и офицерское одеяло, аккуратно уложенное на самое дно. И как это Шульц оставил на стене фотоаппарат, наверно, вытащил его перед самым приходом гостя, чтобы похвастаться. Майор ждал ещё кого-то. На столе стояли две бутылки коньяка и четыре рюмки.— Будет ещё кто-то? — кивком головы Генрих указал на стол.— Я заставил Коккенмюллера вернуть мне проигрыш, пришлось пригласить и его. Но десять минут назад он известил меня запиской, что оберст куда-то посылает его. Кубис, который тоже должен был прибыть, занят. Итак, нам придётся посидеть вдвоём. Вы не возражаете?— Буду рад провести вечер в вашей компании.Впрочем, приятного этот вечер обещал мало. И хозяин, и гость явно подыскивали темы для разговора, а круг их был очень ограничен. Интересы Шульца не распространялись дальше событий штабной жизни. И только когда разговор коснулся оберста Бертгольда, майор чуть оживился. Расхваливая большой служебный опыт оберста, его личные качества, Шульц с горечью заметил, что последнее время Бертгольд стал холодно и даже нехорошо относиться к нему.— И чем же вы это объясняете? — спросил Генрих, внимательно глядя Шульцу в глаза.Майор отвёл взгляд, но пересилил себя и тоже взглянул прямо в глаза Генриху.— Признаться, я объясняю это некоторым влиянием с вашей стороны.— Но, согласитесь, майор, у меня нет ни малейшего повода враждебно относиться к вам и как-то влиять на оберста.— Возможно, какие-либо сплетни или мои слова, переданные в искажённом виде — начал было Шульц.— Ведь мы с вами офицеры, а не кухарки, чтобы прислушиваться к сплетням. Что касается меня, то должен предупредить, оскорбления, задевающего мою честь, я не прощу никогда и никому. Но обращать внимание на сплетни… Это ниже моего достоинства.— Тогда выпьем за то, чтобы между нами никогда не возникало никаких недоразумений. Барон, а вы ведь только пригубливаете!— Я никогда не пью больше одной-двух рюмок. А поскольку это вторая — разрешите мне продлить удовольствие.— Похвально для молодого человека. А вот нам, старикам, приходится себя подстёгивать, подхлёстывать, чтобы справиться с той огромной работой, которая легла на плечи— Но, я вижу, у вас есть время для отдыха, господин майор, — Генрих указал глазами на фотоаппарат, висевший над кроватью.— Фотографией я увлекаюсь с детства, а теперь представилась такая возможность пополнить свой альбом. Столько городов, по которым проходил, столько событий, в которых принимал участие! Развернёшь в старости — увидишь не только весь свой путь, а и каждый шаг на этом путиМайор много выпил, его всегда мутные глаза, теперь блестели, длинное жёлтое лицо порозовело.— Интересно было бы взглянуть на ваш альбом, если, конечно, он не чересчур интимного характера. — Генрих лукаво прищурился.— Что вы, что вы — всполошился Шульц — Я человек семейный. Все абсолютно пристойно.Майор Шульц склонился над чемоданом, поколдовал у замка и через минуту положил перед Генрихом огромный альбом.Альбом действительно был богатый. Фотографии, сделанные в Бельгии, Норвегии, Чехословакии, Франции, Польше. Можно было проследить весь путь, пройденный частью, в которой раньше служил — майор Шульц. А вот большой раздел «Россия». Генрих начал листать странички медленнее. Разрушенные города и села. Голодные, измождённые люди за колючей проволокой. Виселица, и на ней человек. Ещё виселица — петля висит над головой какого-то юноши, почти мальчика. Все эти фото служат лишь фоном. На первом плане офицеры, часто сам Шульц. Верно, кто-то помогал ему снимать. А вот один Шульц, во весь рост. Важное надутое лицо, самодовольная улыбка, одна нога стоит на теле убитого. Видно, как поблёскивают против солнца хорошо начищенные сапоги.— Красноречивый снимок, — бросил Генрих, внимательно вглядываясь в фото.— Я бы сказал — символический, — поправил его майор.— Его надо беречь как документ.— Как документ великой эпохи! — с пафосом «добавил майор.Генрих листал альбом, не поднимая глаз, словно боясь, что они выдадут его.— А вот мой последний снимок, — майор задержал его руку, указывая на обозначенную в уголке фотографии дату.На снимке генерал-майор Даниель в своём служебном кабинете. Он стоит у письменного стола, держа в руках какую-то бумагу. Фоном служит стена, завешенная огромной картой. Линии на карте нечёткие, но жирно обозначенные стрелы хорошо видно. Генриху не трудно догадаться, что на карте обозначен план операции «Железный кулак».— Чудесная работа, майор. Вы можете конкурировать с лучшими профессионалами-фотографами. Честное слово, я был бы рад получить от вас фотографию на память о сегодняшнем дне. Довольная улыбка засияла на лице Шульца.— Выбирайте любую, которая есть в двух экземплярах.— Тогда я выберу ваш последний снимок, мне приятно было бы иметь фотографию генерала Даниеля у себя на столе.— О, пожалуйста! Таких снимков у меня два. Один я собирался презентовать генералу, но теперь, после этой неудачи с «Зелёной прогулкой»… Майор вытащил из альбома фото и протянул Генриху.— Нет, так не принимаю, — отстранил его руку Гольдринг — Подарок надо надписать.— Если дело за этим…Шульц взял ручку и размашисто написал на обороте: «Лейтенанту фон Гольдрингу от майора Шульца».— Благодарю, очень благодарю, — Генрих спрятал фотографию за борт мундира.— Да, я согласен с вами, генералу Даниелю сегодня не до подарков, — вздохнул Генрих, — вторая операция подряд проваливается.— Вы считаете первой — «Железный кулак»?— Да, а теперь «Зелёная прогулка»…— А чем, по-вашему, это объясняется, герр лейтенант? — внимательно вглядываясь в лицо Генриха, спросил Шульц. Взгляды их скрестились.— Я разведчик с детства, и хоть я младше всех офицеров разведки корпуса, но никто не разуверит меня в том, что в штабе действует отлично замаскированный шпион.Шульц откинулся на спинку стула, ноздри его большого носа чуть вздрагивали, словно чуяли добычу, а глаза сощурились в узенькие щёлочки.— Вы думаете? — хриплым голосом переспросил он Генриха.— Уверен. Даже более — твёрдо убеждён. Но ведь мы, майор, собирались сегодня развлечься, а завели разговор о таком больном и таком неприятном для нас, двух штабных офицеров, вопросе.— Верно, — согласился Шульц. — Давайте, в самом деле, поговорим о чём-либо ином.— Скажите, пожалуйста, герр майор, как вы сохраняете такую уйму негативов? — с любопытством спросил Генрих.— Негативы я сжигаю. Если есть фотографии, незачем возить с собой лишний груз. Но почему это вас заинтересовало?— Случается, что возникает потребность дублировать какую-нибудь старую фотографию. Вот и пригодились бы негативы.— До сих пор не было в этом потребности, — пожал плечами майор.— Допустим, какой-нибудь вашей фотографией заинтересуется гестапо, что тогда? Придётся вырывать фотографию из этого альбома, и у вас не останется копии. Глаза Шульца округлились, в них промелькнула тревога.— Зачем же гестапо интересоваться моими фотографиями?Генрих вдруг согнал с лица улыбку, глаза его глядели на майора холодно и враждебно.— Ведь не всё же такие доверчивые простачки, как вы думаете, майор.— Я вас не понимаю! Объясните, что всё это значит? — голос майора срывался от возмущения. — К вашему сведению, барон, я не потерплю оскорбления. А ваши намёки звучат, как оскорбление. Не забывайте, лейтенант, что я старше вас чином и вот уже почти десять лет на этой работе.— Правила субординации, майор, здесь ни к чему. И не прикидывайтесь оскорблённым. Скажите откровенно, за какую сумму вы продали русским негатив фотографии, которую я спрятал в карман?У майора перехватило дыхание. Он так побледнел, что его мутные серые глаза на побелевшем лице казались почти чёрными.— Что? Что вы сказали? — наконец выдавил он.— Могу повторить: за какую цену вы продали русским фотографию, или, вернее, её негатив?— Мерзавец! — Шульц вскочил с места. Подбежав к спинке кровати, он сорвал с неё ремень с кобурой пистолета.— Спокойно! Вспомните, майор, — не повышая тона, предупредил Гольдринг, — я стреляю лучше вас. Пока вы вытащите пистолет, я успею продырявить вас столько раз, сколько патронов в моём вальтере. Успокойтесь! Тем более, что порядочные люди всегда могут договориться, не прибегая к оружию.Спокойный тон Генриха, а возможно, его угроза привели Шульца в себя. Он швырнул ремень с кобурой на кровать и подошёл к столу.— Вы, лейтенант, оскорбили мою офицерскую честь. Я этого так не оставлю, — все ещё вздрагивая от гнева, воскликнул майор.— Благородный гнев. Вы чудесный актёр, майор! Но на меня, признаться, сцена, которую вы сейчас разыграли, не произвела ни малейшего впечатления.— Чего вы от меня хотите? — прошипел Шульц.— Я хотел спросить вас, — спокойно, как и прежде, продолжал Генрих, — приходилось ли вам видеть, как пытают в гестапо людей, на которых пало подозрение в предательстве? А впрочем, не будем останавливаться на подробностях. Ведь вы знаете, там есть такие мастера своего дела, что и мёртвого заставят говорить.— Но почему именно со мной вы затеяли этот разговор, какое я имею к этому отношение?— Прямое и непосредственное. Неужели вы до сих пор не поняли, что действовали очень неосторожно и у гестапо есть причины поинтересоваться, откуда возникла ваша страсть к фотографии?— Я всегда честно выполнял свои обязанности офицера, и меня не в чём упрекнуть, — немного спокойнее проговорил Шульц.— Есть вещественные доказательства, и им поверят больше, чем словам.— Так в чём же вы меня обвиняете? — снова вскипел майор.— Упаси боже, майор, я вас ни в чём не обвиняю, и вы с самого начала неправильно меня поняли. Я хотел лишь предостеречь вас от очень большой неприятности, а вы чуть ли не начали стрелять в меня…Майор схватил бутылку с коньяком и отпил несколько глотков прямо из горлышка. Зубы его выбивали мелкую дробь о стекло.— Скажите, наконец, барон, в чём меня могут обвинить? — почти простонал Шульц.— Успокойтесь, майор, — холодно остановил его Гольдринг. — Ведь вы носите мундир офицера, а не передник горничной! Дело в том, видите ли, что на совещании в штабе, несколько недель тому назад, когда обсуждались причины провала операции «Железный кулак», вы завели разговор о том, что у русского командования была копия карты, составленной немецким командованием. При этом вы намекнули, и достаточно прозрачно, на мою особу.— Но, поверьте, это было лишь предположение, вы сами сказали — намёк.— Это была попытка свалить вину с больной головы на здоровую! Испытанный метод людей, которые прячут концы. Уже тогда я понял, почему вы проявили такую бдительность, а теперь получил подтверждение.Генрих взял со стола альбом и раскрыл его там, где была вставлена фотография генерала Даниеля.— Взгляните сами, — указал Генрих. — На этом снимке фактически сфотографирована карта операции, а генерал Даниель вам был нужен, чтобы отвлечь внимание. Если негатив этого фото пропустить через проекционную камеру, то получится точнейшая копия стратегической карты. Вы сами обозначили дату — фотография сделана двенадцатого числа, то есть до начала операции. А для того, чтобы подготовиться к встрече, русским не потребовалось много времени. Все знают вашу любовь к деньгам и, конечно, поверят, что вы продали карту русским за большую цену… А в результате — две наши дивизии фактически перестали существовать… Негатива у вас нет, значит — он у русских. Так ведь?Генрих видел, что майор вот-вот потеряет сознание, лицо его было бледно как мел, глаза расширились от ужаса.— Скажите, хватит ли у вас не слов, а фактической аргументации, чтобы опровергнуть эти обвинения?— Но я фотографировал генерала, а не карту! — воскликнул Шульц.— Это слова, а требуются доказательства. Вы можете доказать, что не передали негатив русским?Майор молчал. Нижняя челюсть его дрожала. До сознания Шульца, очевидно, дошло, какая страшная угроза нависла над ним. Опротестовать обвинение он мог лишь словами, а не фактами, а кто поверит словам?— Но ведь это ужасно, барон! — с отчаянием вырвалось у майора.— Наконец-то вы это поняли.— Ужасно потому, что я никогда в жизни не делал того, в чём вы меня обвиняете.— Вас, майор, обвиняю не я, а сотни людей, дети которых из-за вас остались сиротами.— О боже! — простонал майор.— Честь немецкого офицера требует, чтобы я немедленно сообщил об этом высшим органам…— Барон!.. — Шульц схватил Генриха за руку, готовый её поцеловать.— Но…— нарочно затянул фразу Генрих, — но я никому ничего не скажу. И не только потому, что мне жаль вас и ваших родных. Буду откровенен, я не хочу, чтобы обо мне сложилось мнение, что я выдал вас из мести. За ваш неосторожный намёк на совещании в штабе. Вы понимаете меня?— О барон!Ещё не оправившись от пережитого страха, Шульц, казалось, потерял разум от радости.— Итак, вы не забудете услуги, которую я вам оказываю?— Я буду помнить её вечно и готов отблагодарить вас чем угодно! — воскликнул Шульц.— Вы, конечно, понимаете, что не может быть и речи о денежном вознаграждении, — брезгливо сказал Генрих. Но не исключена возможность, что и вы когда-нибудь окажете мне товарищескую услугу, если в этом возникнет надобность. Согласны, майор? Договорились?— Я с радостью сделаю всё, что в моих силах.— Но если вы хоть раз разрешите себе задеть мою честь офицера немецкой армии…— Боже упаси, барон. Никогда и ни при каких обстоятельствах!— Ну, вот и хорошо, что мы договорились. А вы хотели прибегнуть к оружию.Шульц бросил взгляд на револьвер, потом на открытый ещё альбом и криво улыбнулся. Он хотел о чём-то спросить, но не решался.— Я понимаю вас, майор, и обещаю, если увижу, что вы держите слово и окажете мне какую-либо услугу, я верну вам это фото. Ведь вы об этом хотели меня спросить? Майор молча кивнул головой.Вернувшись домой и сбросив мундир, Генрих вдруг вспомнил о своём обещании зайти к оберсту. Он сделал движение, чтобы натянуть мундир, с минуту колебался, потом с силой швырнул его на кресло. Нет, он не в силах сейчас даже пошевельнуть пальцем. Спать, немедленно спать, чтобы отдохнули натянутые до предела нервы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11