Здесь во всем чувствовался твёрдо заведённый и строго соблюдающийся порядок. В казармах, или, как их здесь называли, кубриках, вдоль стен стояли двухэтажные койки с белоснежными простынями. Напротив матово поблёскивали в пирамидах винтовки. Посреди комнаты на столе — станковый пулемёт. В коридоре висели часы. Толстые, как бочонок, с необычайным циферблатом, разделённым на двадцать четыре части. Этим часам подчинялось все.
Утром, стоя в строю с новеньким карабином у ноги, Володя впервые увидел командира части. Капитан-лейтенант Арсеньев говорил негромко, но очень чётко. Строгий, подтянутый, тщательно выбритый, с крутым подбородком и широко открытыми немигаюшими глазами, он создавал впечатление суровости и скрытой внутренней силы. Именно таким Володя представлял себе командира-моряка.
Арсеньев подошёл к строю и принял рапорт вахтенного. По выражению холодных серых глаз нельзя было определить, какое впечатление произвели на него новые бойцы. Командир части не сказал им ни слова, только внимательно осмотрел каждого. У него в те дни было много забот. В ближайшее время — через неделю или через час — предстоял выход на фронт.
После построения новых бойцов собрал комиссар части Яновский. Это был плотный человек среднего роста, с красно-золотыми нашивками батальонного комиссара на рукавах. Лицо у него было строгое. Твёрдые губы крепко сжаты, брови чуть нахмурены. Зато глаза — добрые, небольшие, золотисто-карие. Сомин сразу обратил на это внимание.
— Рассаживайтесь по банкам! — комиссар указал на скамьи, стоявшие у стены. — Привыкайте к нашей морской терминологии. Вы теперь — моряки. Не забывайте об этом. Дело, конечно, не в морских словечках и даже не в форме одежды. Вам доверены традиции русского флота: отвага, верность, единство. Вот что всегда свойственно морякам. Вы теперь матросы Отдельного гвардейского миномётного дивизиона моряков.
Сомин не мог удержаться от гримасы недоумения: «Миномётный? А я-то при чем?» Он видел мельком миномёты. Труба на круглой плите — и только.
Комиссар заметил недоумение сержанта, но не прервал своей речи. Только в углах небольшого рта с чётко очерченными губами мелькнула едва заметная усмешка, а глаза заблестели весело и молодо. Но тут же его лицо стало по-прежнему сурово озабоченным.
— Гвардия, да ещё морская! Вы понимаете, что это значит? Матросы нашей части заслужили это высокое звание в бою. Здесь есть люди с геройски погибшего корабля «Ростов». Среди них — командир нашей части капитан-лейтенант Арсеньев. Есть у нас балтийцы и североморцы. Сам я служил в береговой обороне на Тихом океане. Кое-кто, как и вы, пришёл из сухопутных частей, но это ничего не значит. У нас все теперь — моряки, а воевать будем на суше — защищать Москву. Сейчас вас распределят по подразделениям. Помните: времени очень мало. Старайтесь поскорее освоить технику, потому что в любой момент мы можем понадобиться. Вот и все. Желаю успеха, товарищи моряки!
Комиссар снова улыбнулся одними глазами и уголками губ, а Сомин подумал, что под командованием этого человека будет хорошо воевать. Именно о таких начальниках он мечтал, лёжа на формировочном пункте в тяжкие дни ноябрьского наступления на Москву. «Теперь повоюем, гвардия! — сказал он сам себе. — Только бы не ударить лицом в грязь в первые же дни!»
Об опасности он не думал, потому что ещё не представлял себе реально, что такое бой. Страха смерти не было. Была только неясная тревога: «А сумею ли я, как они?» Ему казалось, что все здесь — настоящие герои, начиная от командира и комиссара, кончая весёлым сигнальщиком Косотрубом, и от этой мысли на душе становилось спокойно и легко.
Володю Сомина и Писарчука назначили в расчёт зенитно-противотанковой пушки, а Ваню Гришина в походную ремонтную мастерскую «летучку». Подразделения отправлялись на занятия. Через распахнутое окно вместе со свежим, холодным воздухом влетала песня:
Гвардейцы-миномётчики
идут вперёд,
За наше дело правое,
за наш народ…

2. РАИСА СЕМЁНОВНА
Уже в первый день Володя обратил внимание на то, что здесь очень часто упоминают какую-то Раису. Что бы это могло значить? Кто такая эта женщина? Некоторые почтительно именуют её Раисой Семёновной.
На складе новоприбывшим выдавали оружие. У порога матрос вскрывал широким штыком ящики. Там, завёрнутые в промасленную бумагу, лежали гранаты. Прямо на полу высились штабеля цинковых коробок с патронами. У стены синели стволы карабинов.
С неба падали редкие снежинки. Они залетали в распахнутые двери склада и оседали звёздочками на воронёной стали, покрытой толстым слоем смазки.
— Мороз, однако! — Кладовщик подул на красные руки и снова стал вынимать гранаты из ящика. — Расписывайся, Сомин, получаешь на весь расчёт: восемнадцать гранат РГД, запалы к ним, а эти держи отдельно, по дороге занесёшь Шацкому. Знаешь его?
— А где этот Шацкий?
— Там, у Раисы. Смотри, куда показываю!
— Где? — Володя посмотрел, но не увидел никакой Раисы. Около громадной, скошенной назад машины, под тугим брезентом, несколько матросов разбирали гранаты.
Сомин не стал задавать вопросы. Он пошёл, куда указывали, передал взрыватели, потом спокойно свернул самокрутку и чиркнул спичкой. Шацкий — здоровенный матрос с открытой, несмотря на мороз, грудью, вырвал папироску из рук Сомина.
— Не курят у Раисы. Не знаешь, что ли, салага!
— Ты, полегче на поворотах!
— Иди, иди! — Шацкий притоптал папироску ногой. — В следующий раз закуришь здесь — банок нарублю! — беззлобно добавил он.
Под приподнятым брезентом раздался смех. Сомин заглянул туда. Он увидел какие-то железные балки. Сверху на них лежали длинные, почти в человеческий рост, матовые снаряды с хвостовым оперением. Они напоминали изображение межпланетного корабля из фантастического романа. Двое матросов возились с отвёртками и ключами… Шацкий уже забыл о Сомине. Его голос раздавался из высокой кабины автомашины:
— Рубильник выключи! Проверьте контакты!
Сомин не стал больше задерживаться. «Так вот оно что!» Когда-то до войны он слыхал о проектах электропушки «Должно быть, это она и есть. Здорово придумали: Раиса Семёновна! А почему не Мария Ивановна?» И вдруг он вспомнил о «бешеной артиллерии». «Ну, конечно, это она! Вот здорово!»
Пересекая наискосок широкий двор, он прошёл мимо нескольких таких же машин. Поодаль стояло ещё четыре. В стороне выстроились полуторки, гружённые длинными ящиками. Около них вышагивал часовой.
«Интересно, почему именно меня послали расписываться за гранаты? — размышлял Сомин. — Ведь есть командир орудия, старшина Горлопаев». Горлопаев произвёл на Сомина неважное впечатление. Артиллерийских команд он не знал. Ребята все время путались в установке данных. «Крику много, а толку мало. Вот это уже не по-морскому», — решил Сомин. Весь расчёт был из сухопутных частей. Левый прицельный, Белкин, спокойный и сосредоточенный парень, ловко справлялся с установкой курсового угла, а правый — Писарчук, прибывший вместе с Соминым, никак не мог понять путаных объяснений Горлопаева. Командира батареи Сомин ещё не видел. Он должен был прибыть в ближайшие дни.
Володя передал гранаты и запалы Горлопаеву и хотел уже взобраться на платформу грузовика, где была установлена знакомая автоматическая пушка, но командир орудия послал его к комиссару:
— Срочно вызывает. Бегом!
В штабе стучала машинка. Писарь заливал красным сургучом объёмистые пакеты. Из полуотворённой двери кабинета командира части доносился голос комиссара:
— Это будет неправильно, Сергей Петрович. Нельзя так. Ты ведь коммунист? Так?
— Я, Владимир Яковлевич, действую так, как привык на флоте, и ты мне… — Дверь захлопнулась. Спустя несколько минут вышел комиссар. На его щеках выступил лёгкий румянец. Брови насупились. Тонкие губы были плотно сжаты.
— Товарищ гвардии батальонный комиссар, гвардии сержант Сомин по вашему вызову явился!
Комиссар перестал хмуриться:
— Это хорошо, что явился. Только являются обычно чудотворные иконы или образ любимой девушки во сне, а гвардии сержанты по вызову начальника прибывают. Садитесь, Сомин.
Машинка перестала трещать. Яновский осмотрел Сомина с ног до головы:
— Бляха у вас не начищена, пуговицы тоже. Надо относиться с уважением к своей форме.
— Некогда было, товарищ комиссар. С утра пошёл на склад…
— Не перебивайте. Сейчас у вас времени будет ещё меньше. Вы назначены командиром зенитно-противотанкового орудия, а Горлопаев будет старшиной батареи. Справитесь?
Сомину стало страшновато. Ведь он ни разу не вёл огня из орудия, устройство его знает главным образом теоретически, и потом — будут ли слушаться его бойцы? Но гордость не позволила сказать об этом комиссару. Он ответил уверенно и даже развязно:
— Справимся, товарищ гвардии батальонный комиссар. Прикроем вашу Раису Семёновну.
Лицо комиссара снова стало суровым:
— Никакой Раисы Семёновны нет. Забудьте это!
— А как же называть эту самую электропушку?
Комиссар прошёлся по комнате.
— Товарищ Сомин, нашему дивизиону моряков доверили новое мощное оружие. Придёт время — вы узнаете его устройство, и не повторяйте глупых названий, потому что они могут помочь врагу узнать наш секрет. Есть одно название: боевые машины. Ясно? Теперь о вас. Знаю, что вначале будет трудно. Поможем. Ведь вы комсомолец, товарищ Сомин?
Снаружи раздался протяжный рокочущий гул, словно вспыхнула целая тонна киноплёнки. Комиссар изменился в лице и, схватив фуражку, выбежал из штаба. Начальник штаба — долговязый майор Будаков расправил рыжие усы, неторопливо надел шинель и тоже пошёл к дверям.
— Пойдёмте, сержант, — сказал он, — там, кажется, что-то произошло.
Случайный выстрел из боевой установки взбудоражил весь дивизион. Звонили телефоны, из города примчалась машина с незнакомыми военными. Вокруг выстрелившей установки, покрытой обгорелым брезентом, стояли командиры и матросы. Бледный старшина 2-й статьи Шацкий не мог ничего объяснить. Они тренировались, как обычно. К орудию никто из посторонних не подходил. И вдруг — выстрел. Снаряд, прорвав брезент, скользнул над крышами и исчез. У Шацкого дрожали руки. Он сразу сгорбился и поник. Санитары увели под руки бойца, у которого при выстреле было обожжено лицо.
— Довоевался, матрос! — сказал Будаков, засунув жилистую руку за борт шинели. — Арестовать!
Вахтенный командир подтолкнул онемевшего Шацкого:
— Сдайте наган, Шацкий. Пошли!
Командир и комиссар осматривали выстрелившую установку. Уже стало известно, что снаряд, к счастью, упал на пустыре, но все-таки то, что произошло, было ужасно. Ещё не вступив в бой, дивизион имел чрезвычайное происшествие, да ещё какое: выстрел в Москве из секретного оружия.
В кабинете командира части майор Будаков говорил, ритмично постукивая ладонью по столу:
— Вывод ясен. В дивизионе орудует враг. Я считаю, первое: пока прекратить занятия на боевых машинах, второе — проверить через особый отдел весь командный состав, а командира батареи Николаева отстранить — до выяснения.
Арсеньев с трудом скрывал своё волнение. Он знал, что, если даст себе волю, им овладеет приступ неудержимой ярости, и тогда сгоряча можно наделать бед. Пусть выскажет своё мнение комиссар.
Но и комиссар молчал, желая прежде выслушать командира. Они внимательно присматривались друг к другу уже около месяца, с тех пор как им поручили возглавить гвардейский дивизион. Арсеньев все время ждал, что комиссар попытается ограничить его права. Он очень резко реагировал на каждое замечание, хотя в глубине души понимал, что комиссар большей частью прав. Так было, когда встал вопрос о пополнении дивизиона из сухопутных частей. Арсеньев возражал:
— Я привык иметь дело с моряками.
— Вот ты и преврати в моряков этих сухопутных артиллеристов, зенитчиков, шофёров, — спокойно говорил комиссар. — А когда понесём потери в бою, тоже будешь ждать пополнения с флота?
Победа осталась тогда за комиссаром. Начальник штаба Будаков во всех случаях поддерживал Яновского, а наедине с ним не упускал возможности отметить какую-нибудь оплошность командира.
— Пойми, Александр Иванович, — спокойно объяснял комиссар. — Арсеньев — наша гордость. Лучшего примера для матросов не найдёшь. Человек он геройский, к тому же очень способный. Наше дело — возможно выше поднять авторитет командира, а недостатки есть у каждого. Горяч! — Знаю. Суров, даже мрачен не в меру, но и это понятно после всего пережитого. А то, что взыскателен и строг, — хорошо! И ты мне плохо о командире не говори.
Арсеньев ничего не знал об этих разговорах, но чувствовал, что начальник штаба поддерживает комиссара. «Сейчас комиссар выступит против меня, — думал он. — Но лейтенанта Николаева я не отдам, а прекратить занятия не позволю».
Яновский, наконец, начал говорить, и Арсеньев сразу понял, что комиссар одного мнения с ним.
— Ты, Александр Иванович, проявляешь не бдительность, а мнительность. Нельзя отстранять боевого моряка Николаева. Занятия нужно не прекратить, а усилить, потому что не сегодня-завтра — в бой.
Так и решили. Только поздно ночью комиссар зашёл в комнату Арсеньева. Командир не спал. Вот уже много часов он пытался выяснить причину случайного выстрела. Яновский сел рядом с ним:
— Вот что, Сергей Петрович, виноваты мы с тобой оба, потому что оба отвечаем за дивизион. Машина была, видимо, в порядке. Её накануне проверяли. Будем считать, что Шацкий не выключил рубильник. С командира установки его придётся пока снять, но чует моё сердце — здесь что-то есть. Будем смотреть в оба. А сейчас иди-ка ты спать. Все равно ничего не придумаешь.
Они пожали друг другу руки и разошлись. Но оба так и не спали до утра.
3. ФЛАГ МИНОНОСЦА
Утром, ещё в темноте, батареи выходили на строевые занятия. Повороты, строевой шаг, приветствия отрабатывали по отделениям. На морозе голос быстро сдавал. Сомин до хрипоты в горле водил свою восьмёрку по плацу:
— Напра-во! Пр-рямо! Шагом… марш!
Сомин чувствовал, что командует он плохо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10