— Да, это был Шейн, — сказал он им, и в словах этих было куда больше значения, чем они, казалось, говорили. — Теперь нам только ждать осталось.
Они сидели молча и ждали. Мать, которая шила что-то в спальне и, как обычно, слушала их разговоры, оставила свое шитье, прошла на кухню, сварила кофе, и все они сидели, прихлебывая горячее питье, и ждали…
Не прошло и двадцати минут, как мы снова услышали топот копыт — лошадь быстро приближалась, потом, не замедляя шага, повернула к нам в проезд. Послышались быстрые шаги по ступенькам веранды, и в дверях появился Шейн. Он глубоко дышал, лицо у него было каменное. Сжатые губы выделялись тонкой линией на бледном лице, а глаза были глубокие и темные. Он посмотрел на Шипстеда и Райта и заговорил, не пытаясь скрыть презрения в голосе.
— Ваши свиньи мертвы и похоронены.
Потом взгляд его повернулся к отцу, и лицо смягчилось. Но голос звучал по-прежнему горько.
— Вот и второй готов. Какое-то время Крис никого не будет беспокоить.
Он повернулся и исчез, а потом мы услышали, как он отвел лошадь в сарай.
В наступившей тишине снова где-то вдали прозвучал топот копыт, как эхо. Он становился все громче, потом вторая лошадь влетела галопом в наш проезд и остановилась. На крыльцо спрыгнул Эд Хауэлз и влетел в кухню.
— Где Шейн?
— В сарае, — сказал отец.
— Он вам рассказал, что случилось?
— Скорее нет, — спокойно ответил отец. — Что-то насчет похороненных свиней.
Эд Хауэлз, пыхтя, шлепнулся на стул. Он был какой-то ошарашенный, просто не в себе. Заикаясь, с трудом подбирая слова, он пытался передать другим свои чувства.
— Я в жизни такого не видел, — сказал он наконец, а потом рассказал все по порядку.
Он был в магазине у Графтона, покупал кое-что, и даже не собирался соваться в салун, потому что Крис и еще один ковбой Флетчера, Рыжий Марлин, сидели там с другими людьми, играли в покер, — и вдруг заметил, как там тихо стало. Ну, он заглянул туда украдкой, — и увидел Шейна, тот шел к бару хладнокровно и легко, как будто в помещении пусто было, как будто он один был на весь салун. Ни Крис, ни Рыжий Марлин даже не вякнули, ни слова, ни полслова, хотя вроде был самый подходящий случай отпустить какую-нибудь из ихних поганых шуточек. Одного взгляда на Шейна хватило, чтобы понять, с чего это у них вдруг языки отнялись. Ну да, верно, он двигался хладнокровно и легко. Но была в его движениях этакая гладкая плавность, от которой сразу становилось понятно, без долгих размышлений, что в эту минуту самое разумное поведение — это сидеть себе тихонечко и помалкивать в тряпочку.
— Две бутылки содовой шипучки, — сказал он Уиллу Атки. Оперся спиной на стойку и начал следить за игрой в покер с самым на вид дружелюбным интересом, пока Уилл ходил в магазин за бутылками. Никто из присутствующих даже не шелохнулся. Они все косились на него и недоумевали, что это за игру он затеял. А он взял эти две бутылки, подошел к столу, поставил их и подсунул одну Крису.
— Когда я был тут в последний раз, ты купил мне выпивку. Теперь моя очередь.
Слова как будто повисли в тишине. Такое было впечатление, — сказал Эд Хауэлз, — что Шейн только то и имел в виду, что эти слова означали. Он хотел угостить Криса. Он хотел, чтобы Крис взял эту бутылку, улыбнулся в ответ и выпил с ним.
— Я думаю, — продолжал Эд, — что если б тут оказалась муха, так слышно было бы, как она пролетает. Ну, Крис аккуратно положил карты и потянулся за бутылкой. Схватил ее резким движением и швырнул через стол в Шейна.
А Шейн так быстро двигался, — сказал Эд Хауэлз, — что бутылка еще по воздуху летела, а он уже от нее уклонился, нырнул вперед, схватил Криса за рубашку, выдернул его со стула и потащил через стол. И пока Крис трепыхался, пытаясь стать на ноги, Шейн отпустил рубашку и залепил ему три оплеухи, хлесткие и резкие, и рука его мелькала так быстро, что глаз едва поспевал уследить, а звук от этих оплеух был, как от пистолетных выстрелов.
Шейн отступил на шаг, а Крис стоял, чуть покачиваясь, и тряс головой, чтоб мозги прочистить. Он был парень смелый, и его прямо колотило от бешенства. Он кинулся вперед, размахивая кулаками, но Шейн подпустил его, нырнул под руку и крепко врезал в нижнюю часть живота. У Криса дыхалка кончилась, голова пошла вниз, а Шейн двинул снизу вверх торцом открытой ладони, прямо по губам, так что у него голова назад откинулась, а рука Шейна проехала по носу и глазам.
Удар был такой сильный, что Крис потерял равновесие и жутко зашатался. Губы у него просто расквашенные были. Из разбитого носа на них капала кровь. Глаза налились кровью и слезами, он еле-еле видел что-то перед собой. Лицо у него, — проговорил Эд Хауэлз и слегка покачал головой, — выглядело так, будто его лошадь лягнула. Но он снова бросился вперед, дико молотя руками.
Шейн опять нырком ушел под руку, поймал запястье, резко вывернул кисть, так что рука не могла согнуться, и, выпрямившись, ударил плечом под мышку. Одновременно он рванул за кисть книзу, и Крис просто перелетел через него. А пока он летел по воздуху, Шейн, не выпуская руки, вывернул ее вбок, и парень обрушился на нее всем весом — слышно было, как хрустнула кость, когда Крис шлепнулся на пол.
Он испустил длинный такой рыдающий звук — и замолчал, и больше ни звука не прозвучало. А Шейн даже не глянул на скорченное тело. Он стоял прямой, страшный, как сама смерть, и молчал. В нем каждая жилочка играла, но он стоял неподвижно. Только глаза скользили по лицам сидящих за столом. Вот остановились на Рыжем Марлине, и Рыжий как будто осел пониже на стуле.
— Может быть, — сказал Шейн мягко, и от этого мягкого голоса, как признался Эд Хауэлз, у него мурашки по всему телу побежали, — может быть, ты найдешь что сказать насчет содовой шипучки или свиней?
Рыжий Марлин сидел так тихо, как будто дыхнуть боялся. На лбу у него выступили бисеринки пота. Он боялся, может быть, первый раз в жизни, и все другие это видели, и он видел, что они видят, но ему было все равно. И никто из них не стал бы корить его за это.
А потом у них на глазах огонь, пылавший в Шейне, вроде как притих, а после совсем исчез. Как будто спрятался где-то у него внутри. Он забыл про всех этих, в салуне, повернулся к Крису, лежащему на полу без сознания, и тут прямо какая-то печаль, — сказал недоуменно Эд Хауэлз, — надвинулась и охватила его. Он наклонился, поднял распростертое тело на руки и отнес на свободный стол. Бережно уложил, только ноги свесились через край. Прошел к бару, взял тряпку, которой Уилл вечно стойку вытирал, вернулся к столу и заботливо обтер с лица кровь. Осторожно проверил сломанную руку, нащупал что-то и покивал сам себе.
И все это время никто и слова не сказал. Ни один из них не полез бы под руку этому человеку даже за годичный заработок. А он заговорил, и голос его долетел через все помещение до Рыжего Марлина.
— Отвези-ка ты его домой и наложи на руку лубки. И ухаживайте за ним как следует. В нем есть все задатки хорошего человека.
А потом снова, значит, забыл про них, повернулся к Крису и продолжал говорить, как будто обращаясь к этому бессильно лежащему человеку, который и слышать-то его не мог:
— У тебя только одна серьезная беда. Ты еще молодой. Но от этого время всегда вылечит…
Эта мысль причинила ему боль, он направился к дверям салуна и вышел в темноту.
Вот это рассказал Эд Хауэлз.
— И все дело, — закончил он, — не заняло и пяти минут. Может, тридцать секунд прошло с того момента как он схватил Криса, и до того, как Крис растянуло на полу без сознания. По-моему, опаснее человека, чем этот Шейн, я в жизни не видел. Это ж слава Богу, что он работает на Джо Старрета, а не на Флетчера.
Отец перевел торжествующий взгляд на Генри Шипстеда.
— Ну, так что, разбираюсь я в людях или ошибся, а?
Но прежде чем кто-то успел слово вставить, заговорила мать. Я удивился, потому что она была не в себе и голос у нее дрожал.
— А я бы не была так уверена в этом, Джо Старрет. Я думаю, ты совершил серьезную ошибку.
— Мэриан, что это в тебя вселилось?
— Да, ошибку! Посмотри, что ты наделал одним тем что уговорил его остаться здесь и позволил вмешаться в эту ссору с Флетчером!
Тут отец и сам начал раздражаться.
— Женщины таких вещей никогда не понимают Послушай-ка, Мэриан… С Крисом будет все в порядке Он молодой, здоровый… Как только рука срастется, он будет в такой же отличной форме, как и всегда.
— Ох, Джо, неужели ты не можешь понять, о чем я говорю? Я вовсе не имела в виду, что он сделал с Крисом. Я имела в виду, что ты сделал с Шейном!
8
На этот раз мать оказалась права. Шейн изменился Он пытался сохранить в отношениях с нами все, как было, и внешне вроде никакой разницы и не появилось. Но он утратил безмятежную ясность, которая просто изливалась из него летом. Он уже больше не сидел и не толковал с нами столько, сколько раньше. Его все грызло какое-то глубоко скрытое отчаяние.
Временами, когда оно мучило его сильнее всего, он слонялся туда-сюда и это, казалось, было единственное средство, которое его как-то утешало. Я часто видел, как он, думая, что никто на него не смотрит, проводил руками по жердям кораля, которые он сам приколотил, дергал столбы, которые сам вкопал, проверяя, хорошо ли держатся, прохаживался мимо сарая, поглядывая на торчащий сверху сеновал, или шагал туда, где высокая кукуруза была собрана в большие копны, погружал руки в мягкую землю, зачерпывал пригоршню и смотрел, как земля просыпается между пальцев.
Он стоял, облокотившись на ограду пастбища, и разглядывал наше маленькое стадо так, будто оно означало для него куда больше, чем просто кучка ленивых коров, откармливаемых на продажу. Иногда он тихонько свистел, и его конь, который теперь нагулял тело, так что стали видны все его достоинства, который теперь двигался со спокойной уверенностью и мощью, напоминавшей самого Шейна, прибегал рысью к ограде и начинал тыкаться в него носом.
Часто он исчезал из дому вечером, после ужина. Не раз после мытья посуды, когда мне удавалось проскользнуть мимо матери, я находил его далеко на пастбище наедине с конем. Он стоял, положив одну руку на изогнутую плавной аркой лошадиную шею, мягко почесывая коня за ушами, и смотрел куда-то за пределы нашего участка, туда, где последние лучи солнца, теперь уже не видного за хребтом, вспыхивали на дальних склонах гор, одевая вершины в сияющие шапки и оставляя в долине таинственные сумерки.
Какая-то часть уверенности, наполнявшей его, когда он только приехал, теперь исчезла. Он, казалось, чувствовал, что должен оправдываться, объяснять свои поступки, даже передо мной, мальчишкой, который хвостиком таскается за ним.
— А вы можете меня научить, — спрашивал я, — бросать человека так, как вы Криса бросили?
Он молчал так долго, что я думал, уже вообще не ответит.
— Таким вещам нельзя научиться, — сказал он наконец. — Ты это умеешь — и все… — А потом вдруг заговорил быстро-быстро, чуть ли не умоляющим тоном — я от него никогда такого не слышал: — Я пробовал. Ты ведь видел это, Боб, верно ведь? Я терпел, когда он на Меня наскакивал, я ему дал возможность уйти. Человек может сохранить самоуважение, даже не запихивая его кому-то в глотку. Ты ведь, конечно, видел это, Боб?
А я ничего не видел. То, что он пытался мне объяснить, я в тогдашнем возрасте понять просто не мог. Я даже не мог придумать, что ему сказать.
— Я дал ему возможность решить самому. Ему не надо было прыгать на меня второй раз. Он мог закончить это миром — и не ползая на брюхе. Мог, если бы был настоящим мужчиной. Разве ты не видишь, Боб?
Ничего я не видел. Но я сказал, что видел. Он был такой серьезный, ему так нужно было, чтобы я подтвердил. Прошло много, очень много времени, прежде чем я это увидел, тогда я уже сам стал мужчиной, но Шейн» не была рядом, чтобы я мог сказать ему об этом…
Я не знал наверняка, замечает ли отец и мать изменения в нем. Они об этом не разговаривали, во всяком случае, при мне. Но однажды, ближе к вечеру, я подслушал кое-что, и понял, что мать все знает.
Я примчался домой из школы, переоделся в старую одежду и собрался было поглядеть, что там поделывают отец с Шейном на кукурузном поле, как вдруг вспомнил про одну штучку, которая у меня несколько раз получалась. Мать была категорически против того, чтоб жевать что-нибудь между завтраком и обедом — или там обедом и ужином. Очень неразумный взгляд. А у меня все мысли вертелись вокруг ее печенья, которое она держала в жестяной коробке на полке возле печи. Она устроилась на веранде чистить картошку, ну, а я пробрался на зады дома, влез через окно в свою комнатку, а оттуда на цыпочках пробрался на кухню. И в тот момент, когда я потихоньку подсовывал под полку стул, я услышал, как она зовет Шейна.
Отец, видно, послал его за чем-то в сарай, потому что он оказался возле веранды почти сразу. Я выглянул через переднее окно и увидел, что он стоит близко к веранде со шляпой в руке и слегка поднял голову, чтобы смотреть на нее, — а она наклонилась вперед на своем стуле.
— Я хотела поговорить с вами, пока Джо нету рядом.
— Да, Мэриан. — Он назвал ее так же, как отец звал, вроде бы по-простому, без церемоний, но уважительно — он всегда к ней так относился, и глаза у него были ласковые, он больше ни на кого так не смотрел.
— Вы ведь беспокоились, не правда ли, относительно того, что может случиться из-за этой истории с Флетчером? Вы думали, дело ограничится тем, чтоб не дать ему запугать вас, прогнать отсюда, и чтобы помочь нам в трудное время. Вы не предполагали, что дело зайдет так далеко, как теперь. А сейчас вы озабочены, думаете, что сможете сделать, если снова начнется какая-то драка…
— Вы очень проницательная женщина, Мэриан.
— И еще вы думали, что, может быть, пора вам ехать дальше.
— А это как вы узнали?
— Потому что именно это вам и следует сделать. Ради себя самого. Но я прошу вас — не уезжайте. — Мать была такая взволнованная, серьезная и, с этими солнечными лучами, играющими у нее на волосах, красивая, как никогда. — Не уезжайте, Шейн. Вы нужны Джозефу. Больше, чем когда-либо. Больше, чем он захочет признать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19