Он ошибся. Новости были не плохие. Они были очень плохие.
Как всегда, Тюрин был в костюме от Армани, в модном галстуке, но вид у него был, как у районного опера, который несколько дней следил за преступником, а потом выяснил, что все это время шел по ложному следу, тянул пустышку.
— Шестнадцатого декабря восемьдесят четвертого года никакого трибунала в Кандагаре не было, — доложил он.
— Как это не было? — удивился Мамаев.
— Так и не было. Его, если вдуматься, и быть не могло. Считай сам. Четырнадцатого декабря диверсия, а уже шестнадцатого трибунал? Все следствие провели за два дня?
— Ничего не понимаю, — сказал Мамаев. — А протоколы этого сморчка? Он их что, выдумал? Чтобы кинуть меня на бабки? Тетрадка-то старая!
— Может, и не выдумал. Даже скорее всего не выдумал. Тут что-то другое, Петрович.
— Что другое? — разъярился Мамаев. — Что может быть другое? Искали плохо — вот и все объяснение!
— Хорошо искали, — возразил Тюрин.
— Значит, потеряли архивы!
— Ничего не потеряли. Все архивы Военной коллегии за декабрь восемьдесят четвертого года на месте. А этого трибунала не было. Я тебе больше скажу. Я проверил по картотеке свидетелей, которые выступали на суде. Не служили такие в Советской Армии. Не было такого командира полка. И начальника аэродромной охраны такого не было. Так вот...
— Погоди, не части! — раздраженно прервал Мамаев. — Ты куда-то спешишь?
— Никуда я не спешу.
— Я тоже. Давай разберемся. Спокойно давай разберемся! Диверсия на аэродроме была?
— Диверсия была.
— Самолеты взорвали?
— Самолеты взорвали.
— А трибунала не было?
— Трибунала не было.
— Тюрин, ты что несешь? Самолеты сами взорвались?
— Не сами. Диверсию провели моджахеды. Калмыков ни при чем. Пятнадцатого декабря он пропал без вести. Так записано в его личном деле. Я, кстати, не первый, кто его личным делом интересовался. До меня его брал Пастухов. В журнале учета стоит его фамилия. А про диверсию мне рассказал полковник из архива. Даже показал запись в историческом формуляре авиаполка. Это вроде хроники, которую ведут в каждой части. Я сделал выписку. Вот что там написано...
Тюрин достал блокнот и прочитал:
— «Четырнадцатого декабря восемьдесят четвертого года в двадцать три пятнадцать по московскому времени в результате диверсии, проведенной агентурой Ахмед Хана, были взорваны один фронтовой бомбардировщик СУ-24, два фронтовых истребителя МиГ-29 и два военно-транспортных самолета ИЛ-76МД. Один рядовой из аэродромной охраны погиб, четверо получили ранения».
— Как же все это понимать? — озадачился Мамаев.
— Ничего не могу сказать. Только одно. Я был прав насчет той тетради Калмыкова со схемами покушения на тебя. Он действительно учился в академии ГРУ на восточном факультете. Его готовили для работы в Азии. Тут может быть только одно объяснение, Петрович. Тебе оно покажется фантастикой. Мне тоже кажется фантастикой. Но никакого другого у меня нет.
— Выкладывай, твою мать, не тяни!
— Как при крайней нужде мы внедряли своего человека в банду? Сажаем, судим, потом устраиваем побег с кем-нибудь из авторитетов. Суд настоящий, все настоящее. Только протоколов этого суда в архиве нет.
— Тюрин! Ты где живешь? — поразился Мамаев. — Ты в России живешь! А раньше жил в Советском Союзе! Ты хочешь сказать, что наши взорвали целую эскадрилью, чтобы внедрить Калмыкова к моджахедам? Да кто же пойдет на такое?! Даже если кому-нибудь придет это в голову, ты представляешь, сколько виз нужно собрать? Тут даже министром обороны не обойдешься!
— О том и речь, Петрович, о том и речь, — подтвердил Тюрин. — Но вот тебе еще информация к размышлению. Сразу после этого странного трибунала председательствующего переводят на Сахалин. Почему?
— Ну, почему? — хмуро спросил Мамаев.
— Потому что Сахалин далеко. И если он проболтается про тот случай по пьяному делу, там это и останется. Ладно. Это темная история. Может, когда-нибудь прояснится. Есть еще одна заморочка. И она беспокоит меня гораздо больше... Ты бы хоть выпить предложил! Видишь же, еле ноги таскаю! Такую работу для тебя провернул, а тебе рюмку жалко!
— Выпивку надо заслужить, — проворчал Мамаев, но бутылку из бара достал. — Только на коллекционный коньяк не рассчитывай. Не держу.
— Сойдет, наливай! — кивнул Тюрин и залпом, забыв все свои светские манеры, ошарашил полфужера «Хеннесси».
— Ты приказал мне найти Калмыкова, — напомнил он. — Этим я, кроме всего прочего, и занимался.
— Можешь не продолжать, — отмахнулся Мамаев. — Знаю, что не нашел. Потому что он профи. А ты кто?
— Дело не в этом, Петрович, — возразил Тюрин, даже внимания не обратив на этот явно оскорбительный выпад. — Дело совсем в другом. Заболел судья, который судил Калмыкова. Я случайно узнал.
— Случайно? — рассеянно переспросил Мамаев, напряженно обдумывая то, что услышал.
— Ну, не совсем случайно. Мне почему-то казалось, что Калмыков должен прийти к судье. Подогрел я секретаршу билетами в «Сатирикон» и попросил звякнуть, если он появится. Она позвонила. Но в тот день я не успел, он ушел. На другой день подогнал тачку к суду, стал ждать. Он появился, подъехал на белой «Тойоте Королле». Когда вышел из суда, я увязался следом. Но он оторвался.
— От тебя?
— От меня, Петрович. И оторвался так, что я даже не сразу понял. Пристроился за такой же белой «Тойотой», потом отвалил, а я пас ту «Тойоту» еще час.
— А номера?
— Тачка была взята в прокате. «Рента кар». В тот же день ее вернули. Он просек слежку. Так вот...
— Твою мать! — разозлился Мамаев. — Куда ты гонишь?
— Да никуда я не гоню! — огрызнулся Тюрин. — Я хочу про главное, а не про мелочи!
— Сколько стоит прокат «Тойоты»?
— Точно не знаю. Баксов пятьдесят в сутки.
— Откуда у него бабки?
— Понятия не имею. Факт, что они есть. И не только на тачку.
— На что еще?
— Ты сам знаешь на что. На «Винторез». Или на то, что ему понадобится.
— Ты считаешь, что это мелочи? — угрюмо спросил Мамаев.
— Не возникай, твою мать! — в свою очередь разозлился Тюрин. — Да, мелочи! По сравнению с тем, о чем ты не даешь мне сказать!
— Говори.
— Так вот. Я хотел спросить у судьи, зачем Калмыков к нему приходил. Тут и узнал, что судья заболел.
— Нам-то что?
— Он очень странно заболел. На другой день после разговора с Калмыковым. Сейчас лежит в институте неврологии. Вчера вечером я пообщался с завотделением. За бутыльцом «Арарата». Он рассказал, что у судьи какая-то редкая форма рассеянного склероза. Про эту болезнь вообще никто ничего не знает.
— В чем она заключается?
— Атрофия мышц. У него отсыхает рука. Болезнь развивается со страшной скоростью.
— При чем тут Калмыков?
— Дослушай. Сегодня я заехал к адвокату Кучеренову, который защищал Калмыкова. Ну, ты знаешь, как он его защищал. Кучеренов тоже заболел.
— После разговора с Калмыковым? — с иронией поинтересовался Мамаев.
— Сейчас ты перестанешь ухмыляться, — пообещал Тюрин. — Да, после разговора с Калмыковым. Жена рассказала, что Калмыков приходил и говорил с адвокатом десять минут. После этого у Кучеренова отнялся язык.
— Что?! — ошеломленно спросил Мамаев.
— Что слышал.
— У Кучеренова...
— Да, Петрович, да. У Кучеренова отнялся язык. После разговора с Калмыковым. Давай, Петрович, начистоту. Я не спрашиваю, кто играет против тебя. Я не спрашиваю, знаешь ли ты его. Все равно не скажешь. Договорись с ним. Любой ценой. Пусть он остановит Калмыкова. Любой ценой, Петрович. Речь сейчас не про бабки. Я не из слабонервных, ты знаешь. Но скажу тебе честно: хочу только одного — убраться из Москвы куда подальше.
— Перетрудился ты, Тюрин, — посочувствовал Мамаев. — Выпей-ка еще, а потом езжай и выспись как следует. Давай вместе выпьем.
— Выпить выпью. Наливай. Будь здоров!
Тюрин выплеснул коньяк в рот, занюхал рукавом и подвел итог разговора:
— Такие дела, Петрович. Решать, конечно, тебе. Но Калмыковым я больше заниматься не буду. Можешь меня уволить, но я даже близко к нему не подойду.
— Боишься, что отсохнет рука? Или язык отнимется?
— Все шутишь. Ну, шути. Только ты забыл еще кое о чем.
— О чем?
— О тех двоих в Мурманске. У которых случился инфаркт!..
* * *
Тюрин уехал. Мамаев допил коньяк, не чувствуя ни вкуса, ни крепости. Все фибры его души дребезжали, вопили беззвучной сиреной. Телефонный звонок заставил его вздрогнуть. Он с опаской, как на мину, посмотрел на аппарат, но все же взял трубку.
— Приветствую вас, сударь, — раздался козлиный тенорок президента Народного банка Бурова. — Не возникло ли у вас желания пообщаться со мной? Не кажется ли вам, что у нас есть проблемы, которые самое время обсудить?
— Какие проблемы? — спросил Мамаев.
— Не понимаете? — удивился Буров. — Тогда посмотрите в окно. Всех благ, сударь.
Мамаев вышел в лоджию. Окно на шестом этаже старого дома, третье от угла справа, было черным, слепым. Мамаев напряженно всматривался в него, уже догадываясь, что сейчас произойдет.
Это и произошло: в окне вспыхнул свет.
Мамаев выскочил из квартиры, забарабанил в дверь Николая. Когда тот открыл, приказал:
— Быстро за мной!
На лестничной площадке над шестым этажом старого дома сидели два парня из службы Тюрина, пили пиво и играли в карты. При появлении Мамаева и Николая они вскочили и попытались спрятать бутылки.
— Кто старший? — спросил Мамаев.
— Я, — ответил один из них. — Шеф, мы...
— Звони!
Не обращая внимания на старушку, открывшую дверь, Мамаев пробежал по длинному, тускло освещенному коридору к комнате Калмыкова, с силой дернул ручку. Комната была заперта.
— Отпирай! — приказал он Николаю.
Тот вытащил из наплечной кобуры «Глок», сунул в замочную скважину ключ, рывком распахнул дверь и заорал, поводя стволом:
— Бросай оружие! Руки за голову!
В комнате не было никого. Ярко горела лампочка, освещая унылую обстановку. Пахло нежитью, пылью. Нетронутый слой пыли лежал на полу, на столе.
— Никого нет, — сказал старший из охранников, заглядывая через плечо Мамаева в комнату. — Мы дежурили. Если бы кто...
— Заткнись! — оборвал Мамаев.
Он стоял на пороге, напряженно ждал. Николай и охранники толпились в коридоре за его спиной, не понимая, что происходит. Из своей комнаты выползла вторая старушка, зашепталась с первой.
Через пятнадцать минут свет погас.
— Ну? — бешено спросил Мамаев. — Что скажете?
— Я понял! — поспешно сказал старший. — Шеф, я понял! Щелкнуло, слышали? Свети! — приказал он напарнику. — Сюда, на счетчики!
Луч фонаря осветил черные коробки на стене коридора. Провода от счетчиков расходились по коммуналке. Охранник проследил, к какому из них ведет проводка из комнаты Калмыкова, приказал напарнику принести стул. Взгромоздившись на него, пошарил над счетчиком, резко дернул. В руке у него оказалась черная пластмассовая коробка с торчащими из нее проводами.
— Это таймер, шеф, — объяснил охранник. — Одно время такие продавались во всех хозмагах. Включает и выключает свет, радио, телевизор.
— Это не мы, не мы, — испуганно зашуршали старушки. — Это Васька-сантехник, больше некому! Выселить его, алкоголика. Как начал пить с земляком, так и пьет, так и пьет!
— С каким земляком? — спросил Мамаев.
— Не знаем мы. Земляк к нему приезжал. Так с той поры и пьет без просыху!
Васька-сантехник лежал в своей комнате на тахте, храпел и никаких других признаков жизни не подавал. По всем углам валялись пустые бутылки. Початая бутылка «Привета» стояла на столе среди остатков закуски.
— Водка-то хорошая, не паленка, — заметил Николай.
Все попытки пробудить сантехника ни к чему не привели. Он мычал, лягался, но глаза так и не открыл.
— Останетесь с ним, — приказал Мамаев охранникам. — Когда очухается, допросить. Что за земляк, кто, какой, откуда, когда был. Допросить с пристрастием! Ясно?
— Как это? — насторожился старший. — Пытать, что ли?
— Да, пытать! — гаркнул Мамаев. — Не давать похмелиться!
— Это пожалуйста, — обрадовался охранник. — Это сколько угодно! Расколем, шеф, все расскажет!
* * *
Вернувшись к себе, Мамаев взялся было за бутылку «Хеннесси», но тут же решительно убрал ее в бар.
— А вот это правильно, Петрович, — одобрил Николай. — Не время бухать.
— Пошел на ...!
Николай обиженно поджал губы и направился к двери.
— Сиди! — приказал Мамаев. — Уйдешь, когда разрешу!
Его колотило от ярости. Его загоняли в угол. Его, Мамаева, загоняли в угол! Но он уже знал, что делать.
Он отыскал в записной книжке нужный номер. Это был домашний телефон заместителя начальника питерского СИЗО «Кресты».
— Это Мамаев. Извини, что беспокою, — проговорил он, стараясь, чтобы голос его звучал беспечно. — Там у тебя парится брат Грека. Знаешь, о ком я говорю. Мурманского Грека. Не в службу, а в дружбу: устрой ему веселую жизнь. Очень веселую. По полной программе.
Закончив разговор, повернулся к Николаю:
— Все понял? Через день-два на тебя выйдет Грек. С братаном у него нелады. Прессуют его в «Крестах». Вызовешь его в Москву. С командой. Срочно. Потом устроишь нам стрелку. Но так, чтобы об этом никто ничего.
— Прессовать-то зачем? — неодобрительно спросил Николай. — Грек тебе и так по жизни должен. Попроси — сделает.
— Я буду его просить? — вскинулся Мамаев. — Он будет меня просить!
* * *
Выпроводив Николая, Мамаев долго еще вышагивал по кабинету. «Рано ты прокололся, козел, — думал он. — Поспешил, козел, рано обрадовался!»
Мамаев и раньше знал, кто ведет против него игру. И он знал, чего добивается от него президент Народного банка Буров.

Глава восьмая
Легендарная личность
I
Закон природы: когда что-то нужно срочно, обязательно будет какая-нибудь фигня. Если опаздываешь, попадешь в пробку. Если кто-то позарез нужен, так он в отпуске. А если, не дай Бог, срочно нужны деньги, то можно не сомневаться, что в банке неправильно оформят платежку и бабки вместо Зарайска пойдут в Загорск, в Задонск или в Зауральск. В жизни, как в уличной толпе, одинаково трудно и тем, кто бежит, и тем, кто еле тащится. Таким образом достигается всеобщая гармоничность.
Фото— и видеосъемку людей из ближайшего окружения Мамаева и Бурова Боцман закончил вовремя, отдал фотопленки в лабораторию, заплатил за срочность, но на другой день, когда он приехал за снимками, обнаружил на двери приемного пункта записку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33