Правда, похоже, что уже над мертвой. Убита она была ударом ножа в сердце. Но, видимо, некоторые удары в лицо она получила ещё живая. В частности, удар чем-то тяжелым в глаз…— Собаки, — прошептал Иляс. — Грязные собаки. Так издеваться над сиротой… Ответит мне этот деятель, отец русской демократии, ох, ответит… Ну а исполнителей, сам знаешь, ликвидировал наш дорогой друг Палый, любитель зеленых бумажек с портретами президентов. Впрочем, кто их не любит, раз на такие дела из-за них идут? А ведь все преступления происходят из-за них, абсолютно все, как ни копни… До чего же, однако, поган человек, не устаю удивляться целых пятьдесят без малого лет… Итак, продолжай…— Вскоре будет сделан портрет убитой девушки. С максимальной точностью. Потом в Крыму мы отыщем её фотографии. Все совпадет, разумеется, никаких сомнений быть не может. И тогда можно будет задать господам Верещагиным несколько интересных вопросов.— Этого мэра можно было бы ликвидировать вместе с его надменной супругой в пять минут. Но это не интересно. Они должны оказаться на скамье подсудимых, а затем там, где я провел свои лучшие годы. Это наша цель. Возможны варианты, разумеется. Но получить пулю в лоб для них слишком хороший выход. А резней заниматься это не эстетично, если речь не идет о каком-то Палом или ему подобным, а о столь важных персонах. С ними надо поизощреннее… Кстати, Семен Петрович был не в большом восторге от начатой мной кампании против Верещагина, он вообще перестал любить шум и гам, любит, чтобы все было чинно, степенно… Пришлось кое о чем ему напомнить, кое во что посвятить. Да и личная антипатия к мэру сыграла свое. Слишком уж презрительно относятся они к нашему славному губернатору… Вот уж воистину, не буди лихо, пока тихо. А ты не клюй носом, детектив, а выпей лучше ещё коньяка и позвони-ка своему другу полковнику в Москву. Мало ли что, пусть бережется, дурацкое дело нехитрое, наш мерзкий мэр на все способен, у него, кроме Палого может быть и запасной вариант. О, великий аллах, что я творю?! Сохраняю ментам жизнь, мщу за убитого мента, спасаю сына убитого мента! Воистину, пути господни неисповедимы…— Для меня один критерий, — сказал Костя, закуривая сигарету. — Человек ты ли нет. Остальное неважно.— Ты прав, Константин. А я с твоего разрешения покурю что-нибудь покрепче сигарет. Надо расслабиться основательно.Он раскурил длинную трубку, и комната наполнилась ароматным дымом. В желтых глазах Иляса появилось блаженное выражение.— Не желаешь? — предложил он. — Снимает напряжение.— Нет, вот этого не надо, спасибо, — отказался Костя.Иляс при этих словах дико расхохотался, глазки его сузились до предела, лицо покрылось множеством мелких морщинок.— Напрасно отказываешься, напрасно, хорошая вещь, здесь это умеют приготовить согласно моему вкусу. Крепкого не употребляю, а марихуану, например, в Голландии и за наркотик-то никто не считает… Доводилось бывать в Голландии?— Да нет, к сожалению, между прочим, всю жизнь мечтал…— Стоит, стоит побывать, чудесная страна. Интернациональная, поразительная страна! Какие города, какие дороги, мельницы, каналы, люди на коньках, на велосипедах, воздушные шары над головами вдоль дороги… Ледяная красота… И увеселительные мероприятия там поставлены на профессиональном уровне. А для элиты уготованы особые. Хотя, правда, для этого не надо ездить в Голландию, досуг можно организовать и в родных краях. Но… ездят… И сейчас я кое-что тебе покажу. Тебе понравится, уверяю…Он включил телевизор с огромным экраном, вытащил откуда-то кассету и сунул её в видеомагнитофон.— Не люблю я этого, — поморщился Костя.— Это полюбишь, когда узнаешь действующих лиц и одновременно исполнителей, — уверял Иляс. — Дорого бы кое-кто дал за такой чудесный фильм…… Он оказался прав. На экране телевизора в шикарных апартаментах развлекались несколько мужчин. Сначала они появились вместе. Костя, разинув рот, узнал вице-премьера, министра и суетящегося седого, с залысинами Верещагина. Его Костя, собственно, видел до этого только на фотографии, да пару раз по телевизору, когда мэр хвастался своими Южносибирскими достижениями перед тележурналистом. Тогда он был солиден, интеллигентен… На этой же кассете он был во всей своей красе. Снято все было профессионально, мэр просматривался с разных точек. Он уединился с тремя красотками восточного типа, которые в клубах пара, источаемого от голубого бассейна, творили с разомлевшим мэром столь любопытные штучки, что Костя даже покраснел и закурил очередную сигарету. Иляс с блаженной улыбкой взирал на экран и реакцию Кости. Верещагин на экране что-то бормотал по-английски, одобряя действия сисястых, жопастых красавиц…— Однако, невелики его мужские достоинства, — заметил Иляс. — Зато шрам на ягодице совершенно очевиден. Ну, кто скажет, что это не наш обожаемый Эдик, избранный и переизбранный благодарным народом, пусть плюнет мне в глаза. — С этими словами он выключил телевизор. Как раз в этот момент Верещагин орал от наслаждения, закатив глаза.— Хорош? — искренне наслаждался Иляс.— Хорош, — посуровел Костя, вспомнив труп девушки, извлеченный им из могилы на Востряковском кладбище. Тут же подошел к телефону и позвонил Николаеву. Сообщил ему о том, что произошло здесь. Тот поблагодарил, сказал, что побережется. Хотя и не думает, что мэр будет подключать к этому делу нескольких человек, скорее всего, у него один киллер для подобных случаев. Слишком уж деликатен вопрос. Николаев же сообщил, что портрет девушки уже сделан, что он вчера видел его, и он практически совпадает с той фотографией, которую показывал ему покойный Клементьев. На том и распрощались.Подали ароматный плов. Костя накинулся на угощение, как будто он не ел неделю, до того все это было вкусно. Иляс ел мало, посмеивался над изголодавшимся гостем. В это время в дверь постучали, она приоткрылась и в щель просунулась круглая голова илясовского телохранителя.— Привезли, — коротко сообщил он.Костя и Иляс встали и вышли из комнаты. В холле двое держали на носилках спящего крепким сном солдата Клементьева.— Шуму понаделали? — спросил Иляс.— Еще какого! Там все уверены, что произошло похищение. Мы даже шмальнули для виду. А охранник упакован нами до предела, скажет, что угодно. Все в порядке.— Отлично, — скупо похвалил Иляс. — И там тоже в порядке?— Двадцать третий километр. Выстрел в голову. «Газель» на трассе у обочины.— Молодцы… А, Константин, видишь, как я уверен в своих людях, докладываю мэру о случившемся, ещё не получив подтверждения… Ладно, перехваливать не стану… Отнесите солдата в гостевую спальню, положите на курпачи, накройте атласным одеялом. Завтра будет врач. Спит он, во всяком случае, крепко. Здоровый парень… Впрочем, меня ломали ещё не так, и ни в каких больницах я не валялся, вставал и шел дальше, как упрямый ишак… Ладно, все! Пора спать! Или ещё закусим, Константин?— Нет, не могу, — отчаянно зевал Костя. — В Афгане по три ночи не спал, а сейчас… возраст…— Не прибедняйся, детектив! Какие наши годы? — говорил Иляс. Но хлопнул в ладоши и распорядился постелить Косте в комнате для почетных гостей.Его провели в комнату, обитую голубым шелком. На полу были разложены обитые атласом курпачи, на них лежали огромные подушки. По бокам комнаты висели маленькие китайские фонарики, источавшие приятный зеленоватый свет. И пахло в комнате чем-то удивительно приятным, располагающем к безмятежному сну. Впрочем, сейчас он заснул бы хоть на скамейке в сквере, до того ему хотелось спать.Горничная в шароварах поставила на маленький столик графин с каким-то холодным напитком красного цвета, бокал, вазу с фруктами, улыбнулась и пожелала спокойной ночи.Затем дверь открылась и вошел хозяин.— Будешь почивать? — спросил он. — Или ты вдохновился просмотренной кассетой и жаждешь плотских наслаждений? Тут не Амстердам, но наслаждения могут быть ничуть не хуже. Только не подумай, что я эту девушку имею в виду, она под моей опекой. Для наслаждений имеются специальные кадры. Как? Есть силы и желание?— Нет, нет, — замахал руками Костя, вытягивая уставшие ноги на мягкой курпаче. — Только спать, только спать…Иляс расхохотался, пожелал ему спокойной ночи и вышел… 7. … В это же время в туманной Германии в земле Рейнланд-Пфальц, у слияния Рейна и Мозеля в славном городе Кобленце в красивом особняке, в аккуратной, чисто прибранной спальне ворочалась на широкой кровати тридцатилетняя женщина. Ей не спалось. Кошмары донимали её. Она закрывала глаза и постоянно видела перед собой какую-то страшную рожу, смеющуюся, гримасничающую, ходящую ходуном. Женщина открывала глаза и видела перед собой выбеленный потолок и большой абажур, но ей хотелось спать, и она снова закрывала глаза. И снова эта жуткая смеющаяся рожа…Она вскочила с постели, накинула пеньюар и подошла к окну. Приоткрыла занавески. За окном была чудесная лунная ночь. За окном был ухоженный, аккуратно подстриженный, словно кукольный, садик, в котором она так любила гулять. Вернее сказать, любила бы гулять. Все у неё было хорошо — прекрасный дом, богатый внимательный муж, деньги, машины, полная свобода действий, молодость… Все хорошо… Все было бы хорошо… Если бы не эта жуткая рожа, паясничающая по ночам… Нет, днем было гораздо лучше, повседневные приятные заботы заслоняли прошлое. Но к вечеру тревога снова глубоко проникала в её душу. И поделиться этой тревогой ей было не с кем. Сухощавый, подтянутый шестидесятитрехлетний супруг коммерсант Генрих не принадлежал к числу тех людей, перед которыми можно раскрыть душу. Так, по крайней мере, ей казалось. Да и что она могла сказать своему идеальному во всех отношениях мужу? Что её зовут вовсе не Барбара? Что она по национальности не полька? Что у неё есть проблемы и большие проблемы? Он бы всего этого не понял, отпрыск старинного немецкого рода, шесть лет назад посетивший Вроцлав и познакомившийся на улице при парковке машин с очаровательной двадцатичетырехлетней полькой Барбарой Врублевской, завязавший с ней неторопливый диалог, пригласивший её в ресторан, а затем предложивший ей руку и сердце. У неё был уютный домик на окраине Вроцлава, она туда его пригласила. Родители коммерсанты, имеют бизнес в России, в Польше она одна. Все это его вполне устроило. Они обвенчались в Кобленце, а на свадебное путешествие поехали на машине по Европе. Были в Париже, останавливались в отеле «Ритц» на Вандомской площади, том самом, откуда выехала спустя три года в свой последний путь принцесса Диана, затем проехались по Бельгии, Голландии, Англии. Уже позже Генрих показал жене самые любимые им уголки родной Германии. Она тоже полюбила эту прекрасную страну, поражалась многообразию её природы, равнинам Баварии, горам Тюрингии, Шварцвальдским лесам. Родным стал для неё и уютнейший город Кобленц. Они жили неподалеку от базилики святого Кастора, и она любила посещать эту церковь. Когда она заходила в этот всегда почти пустой храм, её охватывал священный трепет, к груди подкатывалось какое-то щемящее сладко-горькое чувство, и из глаз начинали течь слезы. Генрих поражался её набожности, поражался тому, что она могла подолгу стоять перед распятым Христом на коленях и молиться. Ему нравилось это. Пожилой бездетный вдовец нашел то, что он искал всю свою жизнь. Он окружил молодую жену заботой и вниманием, она ни в чем не знала отказа. Ему нравилась постоянная печаль в её голубых глазах, ему казалось, что она несет в себе какую-то тайну, и в эту тайну он не старался проникнуть. Генрих фон Шварценберг был воспитан на Гете и Шиллере и представлял свою жену романтической Гретхен. Он не любил веселых разбитных бабенок, не терпел и сухощавых деловых практичных женщин. Барбара была именно тем, что ему нужно. Между ними всегда словно висела некая завеса таинственности. Надо заметить, что такой муж, как Генрих тоже очень подходил Барбаре. Его выдержанность, умение не задавать никаких лишних вопросов нравились ей. Тем более, что она была бы не в состоянии ответить на эти вопросы, если бы он ей их задал. Она говорила ему, что у неё натянутые отношения с родителями, что у них своя жизнь, а у неё своя. И родители никогда не посещали их. Так она пожелала, и его это вполне устраивало. Генрих любил уединенный образ жизни, и знакомства у него были чисто деловые. Иногда к нему приезжали старые друзья, и все они были похожи на него, такие же немногословные, вежливые, тактичные.Прислуга в их доме была немногочисленна и вышколена. Никакого панибратства, никакой вольности в обращении. Все, как положено, все, как надо. Заведенный порядок жизни. Раннее вставание, отъезд Генриха в офис, поездки Барбары по магазинам, обед в пять часов вечера, прогулки, иногда выезды на природу, рестораны. Вечером ужин при свечах. По воскресеньям церковь. Впрочем, сама она в церковь ходила гораздо чаще, почти каждый день. У неё был БМВ, который она научилась хорошо водить. На машине она ездила, куда хотела, иногда заезжала очень далеко, например, в соседний Люксембург. Садилась утром за руль и ехала по прекрасным немецким дорогам куда глаза глядят. И не знал Генрих, какое порой возникало у его жены жуткое желание повернуть руль в сторону, чтобы машина грудой металла свалилась под откос с крутой, поросшей густым лесом горы. Но руль не поворачивался, машина ехала прямо, доезжала докуда нибудь, а затем поворачивала обратно… И снова вечером был ужин при свечах…Она по-своему любила Генриха, она была очень благодарна ему. И со временем её стало тяготить то, что она не может раскрыть перед ним свою истерзанную переживаниями о прошлом душу, не может сказать ему, что зовут её не Барбара, а Елена, что в Москве у неё растет дочь Вика, что в город Вроцлав её привели страшные события, что в Европу она попала через кровь. Чужую кровь… Она представляла себе, какими станут серые глаза мужа, как вытянется его лицо, когда он услышит про сокровища хирурга Остермана, про своего любовника Полещука, про мужа Кирилла Воропаева, про убитую девушку, похожую на нее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31