– Пора оставить службу у этого императора, – сказал Чиун. – Я смогу найти новую работу и для тебя. Надо уходить. Для ассасинов всегда найдется работа. Не волнуйся, без денег ты не останешься.Он дотронулся до плоского участка камня своим длинным ногтем.– Вот он, знак, указывающий посвященному, – произнес он, – что пришло время искать другого хозяина. Предоставь Америке самой заботиться о себе.Римо почувствовал, как у него перехватило дыхание.– О чем, черт побери, ты говоришь? Я не дезертир.Но Мастер Синанджу уже отвернулся от него и смотрел в небо. Глава седьмая Генри Пфейфер переставлял ценник на бараньей ноге в витрине своего мясного магазинчика на Баллард-стрит в Сенека Фоллз, когда в дверь вошла студентка из Пэттон-колледжа и, улыбаясь, сообщила, что ему предстоит убить двоих приезжих.– Прошу прощения, – сказал он с едва заметным гортанным акцентом уроженца немецкого городка Бремерхафена. – Кто вы? Что такое вы говорите?– Меня зовут Джоан Хэкер. Я учусь в Пэттон-колледже. Во имя революции вы должны убить двоих. Возможно, вы не очень подходите для этой роли, но лучшей кандидатуры мы не можем сейчас найти.– Прошу вас, присядьте. Могу я предложить вам стакан воды?Генри Пфейфер вытер свои мясистые руки о запачканный фартук и подвинул девушке стул.– Все очень просто, – объяснила Джоан Хэкер. – Как известно, не разбив яиц, омлета не приготовишь. Значит, придется разбивать яйца. Я вынуждена пожертвовать отношениями с человеком, который много для меня значит. Очень много. Возможно, я никогда больше не встречу такого человека. Но я делаю это во имя революции.– Может быть, дать вам «Алка зельцера»? Или рюмочку шнапса? А потом мы позвоним в больницу, ja?– Nein, – сказала Джоан Хэкер, которая немного знала немецкий. – У нас нет времени. Они там, у канала. Я их туда заманила. Удобное место для засады. Я сказала бы вам раньше, но мы не хотели давать вам много времени на обдумывание. Мы обеспечим вам прикрытие. Вы должны быть нам благодарны.– Девочка, ты поедешь в больницу, если я позвоню?– Нет, капитан Грюнвальд. Капитан СС Оскар Грюнвальд. Я не поеду в больницу. Я жду вас.Кровь отхлынула от тяжелого лица мясника с Баллард-стрит. Он прислонился к чистому стеклу витрины.– Девочка, ты понимаешь, что говоришь?– Да, капитан. Вы прекрасно смотрелись в форме СС. Не бойтесь, для нас не имеет значения, что вы были нацистом. Мы уже не выступаем против нацистов, в отличие от Израиля. Нацизм был просто одной из форм колониализма. То, что происходит в Америке, намного хуже.Оскар Грюнвальд, которого не называли Оскаром Грюнвальдом с того самого зимнего вечера 1945 года, когда он снял форму с мертвого сержанта вермахта и сдался британскому патрулю, запер дверь своего магазина. Затем он обратился к девушке:– Мисс, позвольте мне объяснить.– У нас нет времени для объяснений, – сказала Джоан Хэкер. – И не делайте глупостей. Если со мной что-нибудь случится, пострадают ваши жена и дети.– Мисс, – сказал Грюнвальд, опускаясь всем своим массивным телом на стул рядом с девушкой, – вы не похожи на человека, склонного к жестокости. Вы никогда не убивали, так ведь?– Пока что революция не требовала этого от меня, но не думайте, что я спасовала бы в случае необходимости.– Мисс, я видел тела, сваленные в кучи. Тела матерей с детьми, замерзшие в траншеях. Я ходил по земле, из которой сочилась кровь, потому что в ней были зарыты сотни людей. Убийство – это безумие. Как вы можете относиться к этому с такой легкостью, думая, что это своего рода лекарство для общества? Пожалуйста, выслушайте меня. Вы узнали мою тайну. Пусть так. Но не пачкайте руки в крови. Это жуткое дело – убивать.– Чепуха! – воскликнула Джоан Хэкер. – Мы знаем не только ваше настоящее имя, которое может заинтересовать правительство Западной Германии. Мы знаем еще и то, что ваш сын и внуки сейчас находятся в Буэнос-Айресе, и, уверяю вас, они будут выглядеть не очень привлекательно, если в их квартире взорвется бомба. Так что в ваших же интересах помочь делу революции.– Как мне достучаться до вас? Я не стану больше убивать, – сказал Грюнвальд, понимая, что его снова заманили в ловушку, и он будет вынужден убивать. Тогда, давно, он не осознавал, что делал. Ему было семнадцать лет, страной правил человек, который обещал немцам процветание и славу. Повсюду звучали музыка, марши, песни, и Оскар ушел на войну в войска СС. Ему действительно шла форма. Он был худощавым блондином с ровными зубами. К тому времени, как ему исполнилось двадцать лет, он превратился в старика. Оскар приказывал людям рыть траншеи, в которые затем сталкивали тех, кто их рыл. Оскар поджигал церкви вместе с находившимися там прихожанами. И с ним произошла какая-то странная вещь, которая происходит почти с каждым, кто совершает массовые убийства. Он перестал цепляться за собственную жизнь и нарочно искал опасности. Он поднялся до капитана, и его, этого молодого старика, назначили в особый карательный отряд. Годы спустя он понял, что люди, совершающие бессмысленные убийства, ищут собственной смерти, и это ошибочно принимают за храбрость. Годы спустя, когда ему удалось начать новую жизнь и взглянуть на свое прошлое на расстоянии, он понял, что никогда больше не причинит вреда другому человеку. Было очень трудно научиться прощать самого себя, но, занимаясь с детьми, посвящая себя тем, кто в нем нуждался, он мало-помалу снова ощутил себя человеком, умеющим строить, любить, проявлять заботу. А это – великое дело.С годами к нему пришла уверенность в том, что безумие Второй мировой войны никогда не повторится, что массовые убийства никогда не свершатся вновь. Но в один прекрасный день Оскар Грюнвальд увидел, что безумие начинается снова, подобно дремлющей болезни, которая неожиданно дает о себе знать новым нарывом.Люди, даже получившие хорошее образование, забыли уроки войны. Играя в интеллектуальные игры сами с собой, они решили, что массовые военные бомбардировки, в которых за десять дней погибла тысяча людей, хуже, чем война, унесшая пятьдесят с лишним миллионов человеческих жизней. И если становилось выгодным обвинить кого-либо в расизме, все забывали о сотне тысяч немцев, погибших во время одного только налета на Дрезден, и твердили, что Америка никогда не стала бы бомбить Европу, как она сейчас бомбила Вьетнам.Величайшее по масштабам истребление людей было забыто, потому что с тех пор миновала четверть века, и вот уже по улицам маршировали новые нацисты, именующие себя высшей расой «освобожденных», а новую мировую войну – «революцией». Глупость этих юнцов могла повергнуть взрослого человека в слезы.– Девочка, – сказал Оскар Грюнвальд нахальной девчонке, которая угрожала жизни его детей. – Ты думаешь, что творишь добро. Ты думаешь, что, убивая, можно сделать мир лучше. Могу сказать тебе на основании собственного опыта: единственное, что остается после убийства, – это убийство. Я тоже думал, что помогаю сделать мир лучше, но на самом деле только убивал.– Но вы не работали над повышением самосознания, – сказала Джоан Хэкер, уверенная в своей просвещенности.– Работали, но тогда это называлось митингами, – сказал Оскар Грюнвальд, он же Генри Пфейфер. – Как только человек начинает убивать не ради самозащиты, а ради установления нового порядка, единственное, что ему остается, – это безумие.– Мне трудно вас переубедить, – раздраженно проговорила Джоан Хэкер, сожалея, что рядом нет никого из единомышленников, которые поддержали бы ее в этом споре. – Так вы намерены выполнить наш приказ или хотите, чтобы мы вывели вас на чистую воду и прикончили ваших детей?– «Прикончить» – означает «убить»? – спросил Грюнвальд.– Именно. Слышали такое выражение – «прикончить как собак»?Оскар Грюнвальд опустил голову. Прошлое вновь возвращалось к нему.– Слушаюсь, гауляйтер, – сказал он. – Я выполню ваш приказ.– Что такое «гауляйтер»? – спросила Джоан Хэкер, и Оскар одновременно заплакал и засмеялся. Глава восьмая Римо был поражен. Он был разгневан. Он посмотрел на плоский участок камня, потом на Чиуна. Что злило его – так это уверенность Чиуна в том, что Римо должен сразу же понять, почему им следует бросить все и бежать, и отказ Чиуна что-либо объяснять.Чиун медленно повернулся, словно прочитав мысли Римо, и сказал:– Я учитель, а не нянька. У тебя есть глаза, но ты не видишь. У тебя есть разум, но ты не мыслишь. Перед тобой доказательства, а ты канючишь как малый ребенок, требуя, чтобы я объяснил тебе, почему мы должны бросить все и бежать. И все же я скажу тебе: ты сам знаешь.– А я говорю: не знаю.– Ударь по камню, – сказал Чиун. – Отколи кусочек.Римо ударил ладонью по камню и отбил кусок. Чиун кивнул на след от отколовшегося куска, как две капли похожий на тот, что привлек его внимание раньше.– Ну вот, – сказал Чиун, как будто обращаясь к малому ребенку. – Теперь ты знаешь.– Я по-прежнему ничего не знаю, – огрызнулся Римо.Чиун повернулся и зашагал вниз по тропинке, бормоча что-то по-корейски. Римо уловил несколько слов, в основном связанных с невозможностью превратить грязь в алмазы. Римо пошел за Чиуном.– Я не собираюсь бежать отсюда. Так и знай, папочка.– Да. Я знаю. Ты любишь Америку. Америка была так добра к тебе. Она обучила тебя тайнам Дома Синанджу. Она отдала лучшие годы, чтобы ты достиг уровня, до которого еще не поднимался ни один белый человек. За всю историю наберется не так уж много людей, которые могли бы сравниться с тобой. Но ты предпочитаешь любить Америку, а не учителя, который сделал тебя таким. Ну что ж, я не обижаюсь на тебя. Я набираюсь мудрости.– Дело не в том, кого из вас я люблю больше, папочка, – тебя или Америку. Я предан вам обоим.– Так говорят любовнице или жене, но не Мастеру Синанджу.Римо пытался что-то объяснять, но Чиун поднял кверху свою костлявую руку.– Ты начинаешь все забывать? – спросил Чиун, и тогда Римо почувствовал внизу на тропинке ту особую тишину, которую обычно ощущал кожей.Тишина исходила от кустарника ярдах в пятидесяти от них. Чиун показал жестами, что останется на месте, в то время как Римо должен обойти то место, от которого исходило странное ощущение тишины.Римо знал, что Чиун станет делать вид, будто двигается, оставаясь при этом на месте, и тем самым собьет с толку тех или того, кто прячется в кустах.Римо легко и бесшумно шел по тропинке, наступая лишь туда, где ничего под ногами не треснет, не скрипнет, не зашуршит. В лесу он чувствовал себя непривычно. Привычное место для настоящего убийцы – город, где обитают его живые мишени. И все же лес с его деревьями, кустами и болотистой глинистой почвой обеспечивал ему прикрытие, тоже был своего рода инструментом. Римо заметил, как в зеленой листве промелькнула белая рубашка. Он увидел розовую лысину, мясистую шею, щеку, к которой был прижат приклад винтовки, направленной на человека в экзотическом кимоно. Римо приблизился к мужчине с ружьем. Тот стоял на одном колене. Подходящее положение для стрельбы из винтовки, еще более подходящее, чтобы лишиться пальца. Оскар Грюнвальд не думал о своих пальцах, его внимание было сосредоточено на том, чтобы взять на прицел человека в кимоно. Он никак не мог взять в толк, почему это не удастся. Даже теперь, по прошествии четверти века, он помнил все, чему его учили, не мог забыть науку, которую вдалбливали, вдалбливали и вдалбливали в него. Если перед тобой двое, ты выбираешь того, кто находится позади, стреляешь в него, потом делаешь два выстрела по первому, а четвертым выстрелом кончаешь второго. Так его учили. Его мишенями служили литовцы и украинцы. Инструктор привел Оскара на окраину маленькой деревушки и велел ему целиться в людей, идущих на рынок. Это был первый день учений. Оскар выстрелил в первого, второй же успел удрать. Инструктор сказал: «Вот видишь, твоя ошибка состоит не только в том, что ты дал возможность одному из них убежать, ты совершил непростительную для снайпера ошибку – перестал думать. Необходимо планировать свои выстрелы заранее. Тогда тебе останется только целиться». Эта наука пригодилась ему. Пригодилась в России, потом на Украине, потом в Польше и затем на границах Германии. Она пригодилась ему и в тот день, когда он переоделся в форму британского солдата и взял себе новое имя, под которым жил вплоть до нынешнего утра. Но теперь эта наука его почему-то подвела. Перед ним находились две мишени: азиат сзади и американец спереди. Стало быть, надо целиться в азиата. Но он начал уходить с тропинки. Он отступает. Нет. Идет вперед. Что же, черт побери, делает этот маленький желтокожий человек? Теперь американец куда-то пропал. Где американец? На тропинке его не видно. Ну и черт с ним. Уложу сначала азиата, а потом начну охоту на американца.К Оскару Грюнвальду вернулось былое хладнокровие. Механическое мастерство профессионального убийцы. Он уже приготовился выстрелить в центр кимоно, когда понял, что это невозможно. Для этого нужно нажать пальцем на спусковой крючок, а у Оскара Грюнвальда вместо пальца вдруг оказался кровавый обрубок. Он не почувствовал боли, но пальца как не бывало.– Эй, приятель, – сказал Римо. – Я бы пожал тебе руку, но боюсь, ты не сможешь ответить на рукопожатие. Это твое? – спросил он и протянул изумленному снайперу его палец.– А…а…а… – простонал бывший капитан СС Оскар Грюнвальд, ощутив запоздалую боль в том месте, где только что был его палец.– Ну ладно, если не хочешь, чтобы я оторвал тебе что-нибудь еще, говори, кто тебя послал.Снайпер взглянул на свой правый указательный палец, лежащий у него в левой ладони.– Побыстрее, – сказал Римо. – Я не могу потратить на тебя целый день.– Девочка. Всего лишь глупая девчонка. Она не виновата.– Ее имя?– Ты убьешь ее, я знаю. Неужели вокруг мало смертей?– Ее имя? – повторил Римо.Грюнвальд левой рукой потянулся за винтовкой, но его левая рука больше не действовала. Удар американца был столь стремительным, что Оскар даже не заметил, как он успел его нанести.– Итак, ты говорил о девчонке.– Ее имя – Джоан Хэкер, – сказал Оскар Грюнвальд. – Прошу тебя, не убивай ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18