(495)988-00-92 магазин 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


Бандитский Петербург - 8


Аннотация
Большие деньги — это большие соблазны. Не всякая женщина согласится променять ради любви дворец на рай в шалаше. Чтобы обеспечить любимой женщине роскошную жизнь, оперативник Александр Зверев пошел на преступление. И попался. Его мучают подозрения — неужели его подставила любимая женщина? Разобраться в этом деле обещает журналист Андрей Обнорский…
Андрей Константинов
Александр Новиков
Мент
Авторское предисловие
Дорогой друг, ты, в принципе, можешь и не читать наше предисловие. Книга, в отличие от утюга, не требует тщательного изучения прилагаемой инструкции перед началом эксплуатации. Раскрыл и эксплуатируй.
Для чего же тогда авторы написали эти строки?
…Попробуем объяснить.
Все дело, видимо, в том, что нам и самим хотелось бы понять, что именно мы написали. В каком жанре? С какой целью? Это — детектив?… Ну, в общем-то, да… Хотя детектив содержит не только загадку, но и разгадку. Наш роман не содержит разгадки. Мы, собственно, и не ставили себе цель написать классический детектив и запутать читателя так, чтобы он ничего не смог распутать. Внимательный читатель все поймет сам.
Мы пытались рассказать историю жизни оперуполномоченного ленинградского уголовного розыска. Почти реальную. В этом смысле «Мент» является скорее полудокументальной хроникой и более всего стыкуется с «Мемуарами» Франсуа Видока, которые вышли в свет в 1828 году в Париже… Авантюрист, преступник, каторжник, а позже полицейский, Видок стал в конце концов частным детективом. Впервые в литературе рассказав о жизни преступного мира, он создал жанр про полицейского и вора. Его «Мемуары» пользовались громадным успехом и именно потому, что автор использовал реальный непридуманный материал.
С огромным удивлением мы поняли, что в большой массе выходящей нынче у нас художественной (и псевдохудожественной), документальной (и псевдодокументальной) литературы подобное встречается нечасто. Даже когда книги пишут серьезные и знающие тему люди, — все равно иногда получается развесистая клюква. Различие только в степени развесистости.
Особенно это касается лагерной темы. Тот тяжелейший пласт, который вспахали Солженицын, Шаламов, Лебеденко, относится все-таки к другой, ушедшей эпохе.
Книги, относящиеся к сегодняшнему дню, либо не очень компетентны, либо тяготеют к сенсационности. Увы… Не претендуя на полноту охвата, мы все же пытались восполнить этот пробел. Что получилось — судить тебе… А мы садимся писать завершение нашей трилогии.
С уважением, Андрей Константинов, Александр Новиков
Пролог
День пятнадцатого февраля тысяча девятьсот девяносто третьего года выдался в Питере морозным и ветреным. Солнце, кажется, даже и не думало о том, чтобы выглянуть из-за серых, низко висящих туч, с которых сыпался на угрюмый город колючий снег. Поземка заставляла прохожих жаться к нахохлившимся домам. Люди торопливо семенили по заснеженным тротуарам, стараясь побыстрее юркнуть туда, куда не мог ворваться за ними следом пронизывающий ветер — в магазин, в метро, в собственную парадную…
Странный контраст с торопящимися укрыться в тепле горожанами составляла группа из восьми человек, сидевших на корточках перед одиноким вагоном, стоявшим на запасных путях Финляндского вокзала — далеко от шумных перронов, к которым прибывали пригородные электрички и комфортабельные поезда дальнего следования. Запасные пути у Финляндского вокзала — это настоящий лабиринт, в котором случайный человек может запросто заблудиться. На самом деле ничего странного в неподвижности восьми человек, сжавшихся на корточках перед одиноким мрачным вагоном, не было. Вагон, перед которым они сидели, назывался «Столыпиным» и предназначался для этапирования осужденных к местам отбытия наказаний — а эти восемь были зэками, то есть как раз этапниками. Нет, конечно, целый вагон на восемь человек — это было бы слишком жирно, просто этап формировался из нескольких партий — самые большие прибывали, как правило, из Крестов, а этих восьмерых автозак доставил из изолятора, расположенного на улице Лебедева. Тюрьму эту петербуржцы часто в обиходе называют детской — потому что в ней действительно сидят преимущественно малолетки. Впрочем, на Лебедева хватает и взрослых мужиков, содержащихся под стражей — ведь в каждую камеру малолеток положен воспитатель, который обязан следить, чтобы не беспредельничали, а надо сказать, что детки (среди них, как правило, только те, кто совершил тяжелые преступления — убийства, изнасилования, разбои и т.д.) способны на проявление такой жестокости, которая может ужаснуть даже видавших виды опытных и заматеревших зэков…
…Спросите любого, кому когда-либо доводилось зону топтать, о том, как его этапировали к месту отбытия наказания — и услышанный рассказ навряд ли порадует добрыми и светлыми эмоциями. Этап — это сплошные нервы и масса бытовых неудобств — так уж повелось в России с давних пор… Этап — это не просто перевозка заключенного, это всегда новый рубеж в жизни, новая веха в судьбе… У нас ведь в стране как: каждый сиделец сначала числится задержанным, потом арестованным. И пока томится он в изоляторе под следствием — преступником его называть нельзя, поскольку суд еще не определил степень вины и меру наказания. Определить-то суд еще ничего не определил, а содержащийся под стражей уже наказан — дурной едой, теснотой, кислородным голоданием и замечательным, можно сказать — душевным — обществом. Редко кто в изоляторе умудряется свое здоровье поправить. Когда следствие завершается, заключенный начинает знакомиться с делом, которое направляется в суд. После идет процесс — зэк, естественно, по-прежнему в крытке парится. Но вот уже и приговор вынесен — скажем, семь лет в колонии строгого режима — а на зону сидельца все равно никто отправить не торопится, потому как он хоть и осужденный уже, но осужденный, если можно так сказать — не окончательно. Есть у заключенного право еще кассационную жалобу написать и ответа на нее дождаться. А кассационников ни одна зона не принимает — мало ли, какой ответ на жалобу придет. Хозяева так рассуждают: «Нам невиновные не нужны». И они по-своему правы… А поскольку в матушке-России запрягают очень медленно, часто так бывает, что от момента задержания человека милицией до дня получения им ответа на кассационную жалобу проходит год, порой и другой, а то и третий… Да что там — случалось (и не так уж редко), что и по пять лет людей в предвариловке мариновали…
Так вот — как ни паскудно в изоляторе сидеть, а человек уж так устроен, что везде обжиться умудряется. За долгие месяцы тюрьма и впрямь домом родным становится, в котором все ходы-выходы знакомы, и про каждого соседа-сокамерника известно больше, чем про собственную жену… Сокамерники, как и жены, конечно, разные попадаются — и нормальные люди, и твари конченные, но, по крайней мере, понятно чего от каждого ждать можно. Человек-то больше всего всегда страшится неизвестности…
Познание этой неизвестности начинается в тот вечер, когда, вскоре после получения ответа на кассационную жалобу (у одних это вскоре несколько дней тянется, у других — месяцы занимает, тут ведь как карта ляжет), зэку объявляют, что утром он, сердешный, уйдет на этап… Из родимой хаты заключенного с вещами переводят в этапную камеру, в так называемый собачник. Почему собачником эта камера называется? Да потому, что уюта в ней, конечно, никакого — никто ведь в этой хате дольше чем на сутки-двое не задерживается, а стало быть — почти каждый норовит наплевать-нагадить от всей души — крытке на память… Потому и собачник, что у пса в будке уютнее, чем в этапной камере… Ну, а утром этапников шмонают напоследок, выдают сухой паек, грузят в автозак — и с ветерком доставляют до вокзала, где уже ждет осужденных так называемый «Столыпин» — специальный этапный вагон… Надо сказать, что шмонают этапников перед погрузкой в автозак без особого рвения — уходящие сидельцы вертухаям уже до балды — убывает человек — и скатертью дорога, за него теперь пусть другие отвечают, да и что он из крытки с собой в дорогу-то взять может? Другое дело, если у конвойщиков с зэком какие-то личные счеты — тогда да, тогда бедолаге могут и трусы на ленты распушить, чтоб запомнил, сука, кому в тюрьме банковать положено… Но такие ситуации случаются все же редко, и, как правило, предэтапный шмон — чистая формальность, не более… Вертухаи, они ведь тоже — люди, так что, ежели к ним — по-человечески, то и они в ответ — по-людски. В пределах разумного, естественно… Можно, конечно, и на садиста нарваться — но тут уж кому как повезет. Выродки встречаются во всех социальных группах…
Что же касается сухпая на этап, то, ясное дело, никто зэка деликатесами на дорожку баловать не будет, это надо понимать. В начале девяностых годов в Питере этапник получал полбуханки черного хлеба да горсть сахарного песку. И на сколько дней выдавался этот харч — тут опять все от везения каждого отдельно взятого зэка зависело. Какие-то нормы, разумеется, существовали — но кто и когда в России их соблюдал, эти нормы?… Так что, ежели всю специфику момента оценить, то зэчара должен был и за половину буханки государству спасибо сказать. А то, что сахарный песок высыпали просто на хлеб, а не выдавали в аккуратном пакетике — так ведь зэк не барин, слижет сахар с хлебной мякоти языком сразу, а не слижет, просыпет на землю — значит, не очень голодным и был… Недовольные могли писать жалобы в ООН, в ЕЭС или даже лично Папе Римскому. Правда, шансов на получение ответа у этих недовольных было, прямо скажем, немного. Но ведь никто осужденным райских кущ, молочных рек и кисельных берегов и не обещал. Не нужно было преступления совершать — не пришлось бы и слезами умываться…
Восемь человек сидели на корточках неподвижно, сцепив руки на затылках, перед каждым на снегу лежали сумки или котомки — весь нехитрый скарб заключенных, который они могли взять с собой в зону. Ветер хлестал колючим снегом по покрасневшим лицам зэков, но никто не роптал и не шевелился — за разговоры и движения можно было запросто получить прикладом по хребту от конвоиров — они переминались с ноги на ногу совсем рядом, взяв в кольцо каре из восьми этапников.
Конвой, кстати говоря, почти никогда не бьет зэка в лицо — зачем следы оставлять, если можно садануть сапогом под ребра или прикладом в брюхо?
Притом, надо добавить, что конвоиры если и бьют этапников, то не от злобы и не для развлечения, а, скорее, по служебной необходимости. Прием и размещение зэков в «Столыпине» — процедура нервная, и, как правило, осложнена жестким лимитом времени — ведь если «Столыпин» уже прицеплен к поезду (обычному пассажирскому составу), и на какой-нибудь станции нужно принять новеньких, то уложиться нужно в те считанные минуты, пока поезд стоит на станции. Ради зэков нарушать расписание никто не будет, а потому малейший сбой может обернуться проблемой. Чтобы сбоев не возникало, необходима выверенная четкость и слаженность действий при строжайшей дисциплине. Упаси Бог кому-нибудь из зэков в этот момент замешкаться, шагнуть в сторону или попросить о чем-нибудь вертухая, удар прикладом — самый действенный и быстрый метод объяснения заключенному его неправоты… Вот когда всех разместят, когда состав тронется, когда страсти утихнут под успокаивающий перестук колес — тогда конвоиры сами могут спросить у зэков — не надо ли чего, чтоб дорогу скоротать… Но это все будет только после того, как поезд тронется.
«Столыпин», стоявший на запасных путях у Финляндского вокзала, никуда не опаздывал — до отправки состава на Волш оставалось еще несколько часов. В принципе, вагон стоял так, что автозак вполне мог подъехать вплотную к дверям «Столыпина» — так, чтобы зэкам даже не надо было бы и на землю спрыгивать, но… Начальник конвоя, симпатичный, подтянутый прапорщик внутренних войск, решил, что имеющийся запас времени можно использовать для тренировки личного состава — мало ли какая обстановка потом сложится — конечно, принять этапников дверь в дверь — и проще, и быстрее, но ведь не на всякой же станции автозак к «Столыпину» может вплотную подъехать. Да и зэкам полезно проветриться перед долгим путешествием — в «Столыпине» они еще не раз помечтают о глотке свежего воздуха, особенно первоходы, которых на общий режим отправляют — те, как обычно, будут преть в своих клетушках, как сельди в банках…
Дело в том, что на этапе положено строго соблюдать принцип раздельного содержания разных категорий осужденных — особистов нельзя сажать вместе с первоходами, приговоренными к общему режиму; отдельные клетушки предоставляются также женщинам, малолеткам и так называемым бээсникам — то есть, бывшим сотрудникам правоприменительной системы. Вот и получается часто, что в «Столыпине» едет, как барин, в отдельном купе один мент, рядом — парочка особистов, затем трое малолеток, далее — две женщины, ну а потом уже — общий режим — этих, бывает, по восемь-девять человек в одну клетушку запихивают…
Начальник конвоя «Столыпина» принял запечатанные в серые казенные конверты личные дела восьми зэков, быстро просмотрел их. Все конверты были одинаковыми, и лишь на одном стояла карандашная пометка б/с. Прапорщик хмыкнул, окинул взглядом каре осужденных и прикинул, кто бы из них мог быть бывшим сотрудником. Скорее всего — во-он тот, здоровый, крайний слева в первом ряду. Он и одет добротно, и два баула перед ним на снегу стоят — вполне внушительного вида…
Этапник, на которого смотрел начальник конвоя, поднял голову — во взгляде осужденного не было затравленности, тоска — да, была, а страха и забитости — не было… Проверяя свою догадку, прапорщик громко скомандовал:
— Осужденный Зверев! Ко мне, с вещами! Когда здоровенный зэк, перед которым на снегу стояли два баула, выпрямился, начальник конвоя удовлетворенно усмехнулся — вот что значит опыт, вычислил-таки бээсника влет, проинтуичил безошибочно.
1 2 3 4 5 6 7 8


А-П

П-Я