— Дырочка — это в заборе. Ну, может еще где…
Девушки прыснули.
— Не-е-ет, девчонки, вы дослушайте! Глянул он в это отверстие: а там шарик! Голубой, красивый, влажный, висит сам собою, переливается и вроде даже крутится…
— Ну ты и расписал! Мне прямо сейчас захотелось! — не сдержалась Оля Сорока.
Вадик скроил гримаску, посмотрел на девушку, как умудренный опытом старшеклассник на детсадовскую крошку, хотел что-то ответить, да махнул рукой: дескать, что с вами говорить, недоразвитыми… Сосредоточился и продолжил:
— Дура: это земля!
— А-а-а…
— Да, а мужчина тот был или дурак, или экспериментатор…
— Не усугубляй, Вадик, это одно и то же!
— Ну вот: глядел он, глядел, а тут ему из того шарика прямо в глаз — как даст!
— Пьяным космонавтом, не иначе!
— Почти. Ракетой. Баллистической ракетой.
— Вадик, кончай трепаться, несешь какую-то околесицу, скоро перерыв закончится, надо хоть перекурить успеть.
— Курить вредно.
— Зануда.
— Девчонки, ну дайте порассказать! — В голосе Вадика слышались чуть ли не слезы, он просительно глядел на Лену Толокину.
— Пусть дорасскажет… — махнула рукой Лена. — Только побыстрее, Вадюша, мы же не на диспуте.
— Ну вот, — продолжил взбодренный Вадик, — мужчина этот почувствовал жуткую боль, подбежал к зеркалу, смотрит — а глаз ему выжгло! Насовсем!
Разъярился он, озверел просто, кочергу в камине докрасна раскалил, подбежал к тому кубику и в дыру каленую кочергу и сунул!
— Хорошо хоть, что не в задни…
— Ну Оля-я! — чуть не расплакался Вадик.
— Да не перебивайте вы! — прикрикнула на девчонок Толокина.
— Все. Не будем.
— Ну так вот… Выжег мужик кочергой что-то там, да и забросил этот самый непонятно как получившийся кубик в дальний чулан. Смотреть, что вышло, не стал: второй глаз, видно, пожалел. — Бовин заговорщически приглушил голос. — А через неделю все увидели высоко над землей? громадный человеческий глаз. Живой! Он смотрел с неба и неделю, и другую… Население, понятно, в панике, сектанты разные по улицам шатаются, народ мутят, бардак начался по всей земле страшенный: никто не работает, все конца света ждут.
— Многие его пожизненно ждут, причем с удовольствием, лишь бы не делать ничего, — прокомментировала Аля. — И если к назначенному часу не пробьет, загоревать могут так, что помрут от огорчения.
Вадик только пожал плечами, продолжил:
— Собрались тогда командующие всякие, начальники штабов и прочие офицеры — решать, что делать. Ну а поскольку все вояки думают только одним местом…
— Каким? — поддела Оля Сорока.
— Не тем, каким ты, поняла?
— Хм… А может, у меня оно как раз для этого и предназначено…
— Для чего?
— Для продвижения по жизни, понял? А у тебя…
— Девки! — прикрикнула на всех Толокина. Бовин глянул на девчонку раздосадованно, поджал красиво очерченные пухлые губы, произнес тихо и значимо:
— Дура.
— Сама дура! — беззлобно огрызнулась Сорока. — Ладно, досказывай. Что там с тем глазом вышло?
— Посоветовались те вояки, — продолжил Бовин с новым воодушевлением, — и решили общими усилиями создать жуткую ядерную ракету, каких еще не было, и — врезать ею по этому глазу. Чтобы порядок восстановить и свою власть тоже.
Сказано — сделано. Через пару недель запустили, прямо в самый зрачок! И — глаз исчез.
— И дальше что? — уже заинтересованно слушали девчонки.
— А ничего. Все.
— Как это — все?
— Сидит тот самый мужик, которому глаз выжгло, у камина и вспоминает, как совал в кубик, в тот самый, где голубая планета сама собою висела, раскаленную докрасна кочергу…
Девчонки замолчали. Тишина длилась с полминуты.
— И это весь рассказ? — спросила, наконец, Оля Сорока.
— Да. Все.
— Понятно. Это для умных штучка.
— Ну не для дураков же…
— Мудер же ты, Бовин.
— Чего?
— И мораль: не во всякую скважину зри, не во всякую дырку каленую кочергу суй. Масштабно.
— Ты дура, Сорока, поняла, дура! — взвился Вадик. — Это рассказ о том, что…
— Ну? О чем?
— Просто каждый человек неловким движением может сгубить нашу планету.
Случайно, по глупости. А она — прекрасна, мала и беззащитна.
— Ага… «Голубая, голубая, не бывает голубей…» — издевательски пропела Оля.
— А тебе завидно, да? — готовый сорваться в истерику, почти прорыдал Вадик. — Я же видел, как ты на моего Сашу смотрела, когда он меня у агентства встречал, видел!
— Ша, девки! Прекратили базар! — грубо рявкнула Лена Толокина. — Еще не хватало: три минуты до выхода, а они мужиков делить решили!
— А чего она… — запричитал было снова Бовин. — Коза!
— Ша, я сказала! Детский сад — трусы на лямках! Почему еще не готовы к показу?
— Да там же певец распрягается!
Как раз в это время безголосый певун, демонстрировавший на сцене все, что угодно, от хилого пупочка до волосатых ляжек, — все, кроме мастерства и таланта, закончил кривляний и тихонько свинтил под жидкие дежурные хлопки зала.
— Девочки, девочки, две минуты до выхода… Быстренько… — выпрыгнул откуда-то и заскакал вокруг, как мячик, кругленький и лысый администратор Сюркин.
— Аркадьич, все будет путем, — успокоила его Толокина. — Не боись.
Девочки-мальчики, у кого первый выход, приготовились…
…Зал окрасился сиреневым. Зазвучали характерные ритмы, на подиуме появился юноша в черном смокинге, с зализанными назад волосами, бледный и серьезный, как юный Мефистофель, еще не успевший сгубить ни одной шаткой души.
Музыка нарастала, вплетаясь в шелест дождя; прозвучало первое «amen», сцена словно ожила, переливаясь в лучах юпитеров от светло-сиреневого до густо-фиолетового, малинового, пурпурного…
— Коллекция называется «Таро», — начал представлять показ мрачноватый ведущий — в черной фрачной паре и лаковых туфлях; иссиня-черные, длинные, напомаженные волосы сосульками свисали до плеч. — Таро — это не просто возможность узнать былое и грядущее… — бормотал он шипящим дискантом. — Таро — это модель нашего мира, который так и не изменился за тысячелетия, не ..стал добрее, благороднее, совестливее… С тех незапамятных времен, когда великое переселение народов смешало все в странной круговерти и обрекло иные племена вечной бродяжьей судьбе, они понесли с собою Таро, словно осколок зеркала, словно предупреждение грядущему, словно обломок неведомой культуры… Какая канувшая цивилизация оставила нам это древнее знание, называемое Таро, знание тайное, загадку которого постигли лишь посвященные?.. А мы… мы можем лишь убого и равнодушно плестись вослед вялой колеснице бытия, подчиненные року, и лишь иногда Таро приоткрывает людям свою завесу, следуя чьей-то прихоти и произволу… Возможно, кто-то из смертных уже готов постичь эту тайну, возможно, ее не постигнет никто и никогда…
— Признаться, меня тоже от этой коллекции даже жуть берет, — прошептала на ухо Але Егоровой Света Костюк.
— А кто дизайнер?
— Какой-то Глинский.
— Что-то я о таком не слышала.
— Говорят, молодой. Из Москвы. Девки судачили: и идею, и тему ему предложил какой-то крутой. И фамилия у него странная… Мы ее в школе проходили, в какой-то книжке… Он и проплатил все: эскизы, наряды, показ.
— Решил стать русским Карденом?
— Вряд ли. Но ты же знаешь, у богатых свои причуды.
— Обычно они ограничиваются девчонками.
— Это те, что в детстве в кукол не наигрались.
— Все же они лучше тех, что не наигрались в солдатиков.
— Кто бы спорил.
— Егорова, а ты какая карта?
— Двадцать первая. Называется «Мир» или «Время».
— Красиво.
— Угу. И из одежды — одна ленточка по чреслам.
— Эротично. И переодеваться недолго. А я — «Госпожа». Символ куртуазности и хороших манер. Зато в короне.
— Вот видишь!
Прибежал всполошенный администратор:
— Девочки, не спите! Первая группа — выход!
…Последняя коллекция была вполне в духе времени и называлась «Комби».
Парни вышли в стилизованных под боевые комбинезоны лохмотьях, девушки — одни в закамуфлированных касках, широких армейских штанах, высоких шнурованных ботинках, полуобнаженные до пояса, прикрывая грудь руками в кожаных крагах; другие — затянутые в совершенно прозрачное трико и укутанные в пятнистые маскировочные сети. Зазвучала шлягерная композиция «Status Que» — «You Are In The Army».
Музыка нарастала, и под слова «Go on fire!» — «Иди в огонь!» — оборвалась на парафразе… Заработала светоустановка, то погружая зал во мрак, то озаряя мертвенно-белыми вспышками; динамики загрохотали барабанной дробью, так похожей на пулеметную, юпитеры заиграли бликами алого и пурпурного, девушки заметались по подиуму, словно спасаясь от шквального огня, и — замерли…
Музыка стала мучительной и навязчивой, словно пронизывающий до костей ноябрьский смог, студеный, неотвязный, сырой, не оставляющий никакой надежды на то, что скоро станет теплее… Фигуры на подиуме заволокло фиолетовым туманом, свет померк, и тут… две яркие вспышки, будто разряды тока, полыхнули в полутьме, так же, дважды, раздался сухой грохот — будто по подмосткам с маху ударили широкой деревянной доской.
Аля успела увидеть Романа Ландерса: он сполз в кресле, уронив голову на грудь, и теперь дико и жутко таращился прямо на нее черной, налитой сукровицей раной: две пули вошли почти одна в одну, раскроив полчерепа. Еще Аля успела заметить ошалевшие, белые от ярости глаза вскочивших охранников, пистолеты в их руках и лицо какого-то толстяка, размягченного алкоголем и похотью, — в эйфорийной прострации он, видимо, полагал происходящее частью представления, его изюминкой… И — свет погас.
Глава 12
Свет погас весь, разом. Какое-то мгновение стояла мертвенная тишина, и так же все разом взорвалось: раздались вопли и визг женщин, во тьме глухо ухнули еще два выстрела: видно, кто-то из гостей шарахнул из газовика, то ли с перепугу, ТО ли расчищая дорогу к вожделенному выходу; задвигались опрокидываемые стулья, и снова вопли, теперь отчаяния и боли — кого-то из упавших это холеное стадо уже топтало в темноте, прорываясь к дверям; пространство над залом, полное табачного дыма, расчертили в беспорядке лучи карманных фонариков и лазерных прицелов, кое-где мелькал огонек зажигалки и тут же гас в испуге, словно именно это могло сделать персону мишенью невидимого снайпера. Уже через полминуты над залом стоял вселенский грохот и вой.
Первое, что сделала Аля, было самым разумным в такой ситуации: она бросилась ничком на помост. Она интуитивно почувствовала: выстрелы в Ландерса пришли отсюда, со стороны подиума; ну да, даже не из-за сцены, с самого подиума, когда на нем и было-то восемь девчонок, изображающих убитых на неведомой войне.
Как только паника в зале усилилась, Аля в полной темноте вместе с остальными бросилась за кулисы.
Рабочий коридор, ведущий к черному ходу, был забит битком; в этой давке попеременно вспыхивали огоньки зажигалок, слышался визг и всхлипы; взглядом оценив ситуацию, девушка решила сразу: ждать тут, кроме обморока, нечего. И ринулась на второй этаж. Выскочила в совершенно пустой и темный коридор, заметила полуоткрытую дверь какого-то кабинета, забежала; окно было распахнуто настежь… Аля запнулась на мгновение: а вдруг это бежал убийца?.. На сердце похолодело, оно словно замерло разом, как бывает, когда прыгаешь в ледяную воду… Но другого пути из этой мышеловки не было; ей еще подумалось вскользь: как это организатор действа не догадался подпалить зальчик со всех четырех углов? Даже огня не стоило бы дожидаться: «избранные» передушили бы друг дружку, как нерестящиеся стегоцефалы! Решилась, прошла в комнату; точно, этим выходом кто-то до нее уже воспользовался: светлый прямоугольник окна, рама распахнута.
Не колеблясь, Аля одним прыжком вскочила на подоконник, благо по задумке последней коллекции ноги ее были обуты в грубые армейские ботинки; посмотрела вниз: второй этаж, но если прыгнул кто-то до нее, она тоже сможет! Опа!
Ноги увязли в картонных ящиках из-под иноземной винной тары, Аля, чертыхаясь, пыталась выбраться из-под вязкой, свалившейся на нее груды, когда услышала:
— Стоять!
У ворот в позе супермена — расставив ноги и сжимая обеими руками вороненый пистолет, — застыл детина в представительском костюме и с бабочкой: из охранников покойного Ландерса.
— Ты чего, дурак?! — вскинулась на него Аля, со злостью сбрасывая с ноги последний ящик. — Псих, что ли?
— Стоять, я сказал!
— А я никуда и не бегу!
— Почему в окно прыгнула?
— А ты в дверь вышел, да? Ребра у меня хрупкие, девичьи, чтобы ломать их в вашем притоне о косяки!
— Босса убили.
— Ух ты, наблюдательый какой! А я и не заметила!
— Вот что, девка…
— Заткнись, дебил. Вам было поручено беречь шефа, вы прошляпили, и нечего на мне тут злость срывать, понял?!
— А ну-ка прекратила рассуждать! Ножками потопала, быстро, назад, в клуб!
На месте и разберемся, кто Рому валил.
— Может, ты думаешь, я?
— Может, и ты. Пошла!
— Идиот.
— Ты еще поговори!
Парень грубо схватил Алю за предплечье, ей стало больно, промелькнула дурацкая мысль: «Вот, теперь синяк будет, придется что-то с длинным рукавом в такую жару надевать, как монашке», — а дальше… Дальше она действовала, словно подчиняясь какому-то давнему, врожденному инстинкту. Чувство возмущения собственной несвободой подавило все, даже страх. Она резко и быстро ударила кованым каблуком по большому пальцу ноги охранника. От неожиданной резкой боли тот ослабил хватку, Аля вырвалась, хлестнула ребром ладони по руке с оружием, пистолет выпал, девушка послала его пинком куда-то под тарные ящики и-с разворотом воткнула кулачок в вялое солнечное сплетение. Удар прошел — парень не успел сгруппироваться, ноги его словно кто-то подрубил в коленях, и он снопом свалился на землю.
«Ну и ну!» — пронеслось в голове девушки, сознание этим многозначительным междометием словно хотело защититься от всех последствий содеянного, от логического просчета дальнейших действий… Да и что тут просчитывать? Срываться отсюда нужно, и подальше! Пока осиротевшие отморозки охраннички не стали срывать зло на всех и вся! Убить, может, и не убьют, но вывески попортят:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10