Просто некоторое время назад Чип ощутил ОСТЫВАНИЕ МИРА, или, можно сказать и так, — все более увеличивающуюся холодность вокруг, превращение людей, с которыми он работал и оттягивался, работы, в которую когда-то верил, как в Бога, баб, которых он трахал, в нечто НЕЖИВОЕ. Нет, в них во всех еще что-то теплилось, но эти двери отворялись все с большим трудом. И вот в чем была подлинная проблема — Мир покидала жизненная энергия, квант за квантом растворяясь в бесконечном и равнодушном Космосе. И эта энтропия остывающего Мира все более переносилась внутрь Чипа. Поэтому можно, конечно, рассуждать, что Чип — отмороженный, что общается со всеми поверхностно, воспринимая собеседника скорее как персонажа какого-то фильма, что в его прозрачных глазах отшельника никогда не появится не то что дружеского сочувствия, а ничего другого, кроме как высокомерно-ироничного цинизма (бабы, которых он трахал, говорили: «А, Чип? Он — гений! Они все неадекватные. Поэтому Чип несет всякую пургу. Тяжело, а ты что хотела?!»), но дело было вовсе не в этом. Потому что Чип искал ЖИВОГО человека. Хотя бы одного ПРОСТО ЖИВОГО человека.Поэтому, когда он заявил, что хватит имитаций, для подлинной насыщенности, для живой энергетики кадра необходимо угрохать настоящий тепловоз, все эти люди вокруг решили, что у Чипа начались проблемы. Вспомнили, что Чип три года не отдыхал и пора ему погреть пузо где-нибудь на Багамских островах или покататься на лыжах где-нибудь в Тироле среди загорелых людей и бесконечного солнечно-снежного праздника. Давай, Чип, прочь из Москвы, вам вреден здешний климат, давай к солнцу, и пусть тебя отогреют какие-нибудь шоколадно-миндальные богини (что они все понимают в тепле, увальни?). А потом они всерьез решили выпереть Чипа на отдых, и сами купили ему пару экзотических туров, оформив все документы, и пришли к выводу, что у него в самом деле отъезжает крыша и надо спасать не такое уж юное дарование, пока не поздно. Потому что Чип задумал установить безумное баскетбольное кольцо не на тепловозе, а на носу большого самолета. Для подлинной энергетики кадра Чип предложил угрохать аэробус «Ил-86»! В тот же день он выкинул еще какой-то крендель с секретаршей шефа, только Чип не понимал, с чего они все так взъелись. Он зашел к этой секретарше, — кстати, он знал ее как облупленную, каждый миллиметр ее пахнущего ненасытной самкой тела, — и пробыл с ней не более минуты. И, Боже мой, что он мог такого натворить за одну минуту? Что он мог сделать, чтобы смутить, удивить, оскорбить или даже (не, ну только послушайте!) ШОКИРОВАТЬ эту Оленьку, это бесконечное страждущее влагалище, готовое вместить всех Чипов с их букетами зимних роз (да-да, она любила зимние розы, ах-ах!), всех Аленов Делонов, всех слесарей-водопроводчиков и всю вечную совокупляющуюся Вселенную?! Нет, ну конечно, он там что-то выкинул, что-то такое сделал, но она вовсе не оскорбилась, она лишь удивленно рассмеялась (Чип, ты что, с ума сошел?), хотя ее уже всю так и распирало, и ей с трудом удалось затолкать обратно похотливый блеск своих чудных миндалевидных глаз. (Интересно, куда бабы заталкивают похотливый блеск своих чудных миндалевидных глаз? А?! Чип готов биться об заклад, что он знает КУДА.) Поэтому с чего они все так взъелись — нет, Чип, все! Это последняя капля! Ты совсем е…нулся! Срочно на отдых! А то мы тебя потеряем… Э, мы ж тебя любим! — Чип не понимал. Но когда они вечером этого четверга всучили Чипу билеты и сказали: завтра, старик, утренней лошадью — и вперед, в Мадрид, а потом в Вену (жиды — могли бы раскошелиться на «Люфтганзу» или «Остеррайх», а не на аэробус «Ил-86» компании «Трансаэро»), Чип не особо возражал. Что ж, отдых так отдых, проблемы так проблемы. Он посмотрел, как называется его отель, — «Альте пост» («Старая почта»), пять звезд, старик, все как положено, местечко Сан-Антон, одни кинозвезды да царствующие фамилии, — набрал номер телефона и поинтересовался, много ли в тех местах снега. Его заверили, что снега полно и герр Коржава прибывает в самый разгар сезона, на праздник Масленицы. Чип вспомнил, что в России на Масленицу едят горячие блины с икрой, пьют водку и сжигают чучела Русской Зимы.— Да-да, бывает много огня, — равнодушно подумал Чип, — проблемы так проблемы…Вряд ли в вечер этой среды Чип догадывался, что буквально через несколько часов (в четверг с утра) у его далекого родственника, которого он и в глаза не видел и о чьем существовании даже вряд ли догадывался, у стареющего подполковника Коржавы, возникнут гораздо более серьезные проблемы. А потом… огня будет больше чем достаточно и его с лихвой хватит на всех. 3 Среда, 28 февраля Продолжение вечера
Как только они оказались на безопасном расстоянии от места побоища, от большого мокроасфальтового «БМВ» и разбившейся вдребезги бутылки шампанского, молчавшего и лишь изредка всхлипывавшего Растяпу словно прорвало. Воспитанный домашний мальчик пытался справиться с переполнявшими его чувствами, но весьма неуспешно. Однако в его словах не было подобострастия, лишь только благодарность и плохо скрываемое юношеское восхищение. И это, пожалуй, самое ценное: ты, Растяпа, оказался честным малым, только не утомляй меня, и незачем рассказывать о своем старшем брате, который тоже что-то там умеет… И вообще, если ты сейчас не заткнешься, я сам тебя прибью, чертов ты болтун…Потом он понял, что Растяпа решил увязаться за ним всерьез и конца этому словоизлиянию не будет. Он вдруг резко развернулся, смерив восторженного юношу равнодушным взглядом, и негромко произнес:— К метро не возвращайся. По этой улице выйдешь к «Ударнику». Давай, чтоб я тебя больше не видел.— Как… Что? Ну я просто… я ведь только хотел…— Запомни: если решил поднять кулаки, за это обязательно придется отвечать. Сегодня тебе повезло, но вряд ли такой день повторится еще раз.— В смысле… повторится…— И не рассказывай больше о старшем брате. У тебя ведь его нет?— Что?..Длинные руки Растяпы словно налились свинцом, вся его фигура сразу как-то ссутулилась; он не стал смотреть в глаза Растяпы, прекрасно зная, что огонек восторга вмиг погас, и, вполне возможно, Растяпа по-детски закусил губу, но его все это теперь действительно не касается. Он лишь отвернулся и зашагал прочь. Растяпа по инерции сделал еще один шаг, потом остановился. Их разделяла ночь, беременная новым снегопадом, который сотрет следы побоища у светофора и присыплет льдышки — остатки шампанского, шумную пену какого-то несостоявшегося праздника. Их разделяла ночь, а потом сквозь эту все более сгущающуюся ночь все же пробился голос Растяпы:— У меня действительно нет старшего брата…Он не оборачиваясь поднял руку — прощай, Растяпа. Он возвращается домой, и в этой ночи Растяпа больше за ним не последует.… Странно, в окнах его дома не было света, хотя он звонил час назад и его должны были ждать (старина Макс, пауза, знаки?). Странно… Через черный ход он вошел в пропахший кошками — скоро март — полумрак подъезда, бесшумно поднялся по тяжеловесной лестнице старого дома. Прислушался: за его дверью — тишина. Или не совсем тишина? Крепко, чтобы не производить звона, сжал в руке связку ключей. Так же бесшумно и быстро открыл замок — массивный сейфовый замок металлической двери. В прекрасные проживаем времена — бронированные двери, школы телохранителей, разъезжающие по Москве бронированные кошельки, каждодневная маленькая война на улицах самого веселящегося и самого дорогого города мира — все эти оруэллы и невозвращенцы — просто мальчишки с розовыми фантазиями. Он вдруг вспомнил, как однажды в подпитии Макс заявил ему, что у подлинного Безумия акценты смещены, оно даже может иногда выглядеть элегантно и, главное — сногсшибательно, невообразимо дорого…Дверь на металлических петлях открылась без скрипа — коридор и вся квартира залиты вязкой, тягучей темнотой, и она скрывает что-то… В этой темноте притаилось какое-то движение, потому что дом его вовсе не пуст. В доме очень много людей. Но… то самое чутье, некоторое время назад рассказавшее ему о Растяпе, сейчас лишь спокойно зевнуло: все хорошо, приятель, расслабься… А потом любящая рука (Галка, привет, я вернулся) включила свет, и он понял, кого скрывала темнота дома:— С д-н-е-м р-о-ж-д-е-н-и-я!!!— Поздравляем, Ворон!!!— Игнат, расти большой, не будь лапшой…В доме действительно было очень много народу — Галка всегда умела делать подарки, и сейчас она собрала почти всех его друзей, даже тех, с кем они не виделись несколько лет. Выходит, несмотря на разбившуюся где-то бутылку шампанского, пожалевшую чей-то бедовый череп, праздник все же состоится.— Ребята, — улыбаясь, прислонился он к стене и слушал веселые хлопки — пробки шампанского ракетами уносились к потолку, — как это вас угораздило оказаться в одном месте в одно время?— А, Стилет… Мы готовим госпереворот. У нас конспиративная сходка.— Ах вот как…— Да, яко большевики. А если что — у нас пьянка. День рождения называется.Почти вся их «Команда-18» была здесь. И даже Дед. Команда, где, обращаясь друг к другу, редко кто прибегал к именам. В его случае именем Игнат Воронов не пользовались вовсе. Изредка — Стилет. Но обычно просто Ворон. Эти имена-прозвища дал им Дед. Такая уж сложилась традиция. И большинство этих имен с тех пор прижилось. Хотя прошло уже почти четыре года. Четыре года, как «Команды-18» не существует.— Как на Ворона именины испекли мы каравай…В комнату вплыл огромный торт — каскад разноцветных башенок с ниспадающими струями шоколадной глазури. Торт — Галка, наверное, угрохала на него весь сегодняшний день — был украшен тридцатью горящими течами. Свечи крепились на игрушечных шпажках, или игрушечных стилетах. Игнат усмехнулся — шутники, тоже мне…И сейчас Дед вносил этот шедевр кулинарного искусства в комнату. И все вокруг, словно завороженные, замолчали. Всего лишь на мгновение, когда глаза Деда и Игната встретились.— С днем рождения, Ворон… Поздравляю, птенчик ты наш…— Спасибо, товарищ генерал-лейтенант. — Он акцентировал слово «лейтенант», затем улыбнулся.— Уже знаешь?— Дошел слух.Пока он отсутствовал, находясь в служебной командировке, Деду наконец-то присвоили очередное звание. Что ж, лучше поздно, чем никогда. Хотя те, кто сейчас раздавал генеральские звезды, были многим обязаны именно но этому человеку. Да только Дед не был никогда «банным» генералом. Такие вот получались дела.Но в следующую секунду Ворон уже держал на руках свою трехгодовалую дочь.— Ну что, малышка, задуем свечи? Покажем этим дядям, которых собрала наша веселая мам, какие мы имеем мощные легкие?Они задули свечи с первой же попытки под смех и аплодисменты собравшихся, наполняя пространство приторным запахом парафина. Такой запах развеивается очень быстро. Стилет посмотрел на улыбающегося Деда и подумал, что седых волос стало намного больше. Дед был уже наполовину седой, только выглядел по-прежнему как сухой, подтянутый юноша. С синими, словно небо, к которому он приучил их, их — восемнадцать человек, смеющимися глазами вечного мальчишки.Да, почти вся «Команда-18» собралась здесь. Кроме пяти человек. Трое из них уже не придут никогда. Еще не хватало Женьки Белова и Макса. Макс был сейчас Москве, в самом центре. Только ребята поговаривали, что Макс вдруг начал круто делать карьеру. Макс становится важной птицей и летает теперь в другом небе. И такие вот получались дела…— Игнат, Ворон… — Ему протягивали шестиструнную гитару — четыре года назад, когда все заканчивалось, ребята на прощание подарили ему в складчину этот инструмент — превосходный акустический «Фендер». — Спой «Спецназ — это когда уходишь в ночь…»— Давай, Воронов… — Улыбался Дед своей вечной загадочной и чуть грустной улыбкой, — спой свою песню… Когда мы ушли, говорят, эта песня в войсках осталаь…— Мы не уходили.— Да, наверное, так. Но все изменилось. А песня хорошая.— Спасибо, товарищ генерал.— А если б ты не играл с нами в кошки-мышки, могли б еще кое-что похвалить…Стилет бросил быстрый взгляд на Деда, чувствуя, что сейчас может начать краснеть, словно он мальчишка, которого застукали на месте какого-то нелепого детского преступления:— Что, и этот слух дошел?— Ладно, не скромничай. Читали, хорошая книга. Честная.— А мы глядим — «Краповые береты». Думаем: во, кто-то опять про героизм настрочил…— Ага, на обложке написано: Игнат Воронов, ну мало ли совпадений. Читаем про автора — нет сведений, спецназ… Ба — да это же наш Стилет!— Во-во, а потом звоним Галке, она и раскололась. Что ты хотел до выхода книжки все в тайне держать. Во бабахнул!— Напрасно кстати… Пока ты по Кавказу мотался, мы стали твоими первыми почитателями. Правда, молодец! Книга классная. И… все там по правде.— Раскололи мы тебя, Стилет?! Да? В общем, что ты когда-нибудь все это опишешь, с самого начала ясно было…— Да ладно, парни, — рассмеялся Дед, — пожалейте бойца, не вгоняйте в краску.— Так точно, товарищ генерал. Только у нас сегодня две даты: день рождения нашего братишки Стилета и день рождения господина Воронова, автора «Краповых беретов». У меня есть тост — чтобы эти две личности никогда не разъединялись!— Чукча — не великий читатель, чукча — великий писатель!— Ладно, Рябчик, подожди. И знаешь, Ворон, за что тебе ребята благодарны? Книга хорошая, но самое главное в ней — всего восемь слов. Мы не великие ценители, но вот за эти восемь слов — «Посвящаю восемнадцати, которые всегда будут в моем сердце», — спасибо, Ворон. Ото всех.— Черт, дядьки… Вам спасибо. За сегодняшний день и… вообще за все. И извините, если что не так. Давай действительно споем нашу, походную…… Когда все ушли и малышка дочь давно уже спала, он обнял жену за плечи и негромко проговорил ей на ухо:— Как тебе удалось разыскать их всех?Она отстранилась, чувствуя его обжигающее дыхание, и так же негромко ответила:— Это все Коленька Рябов…— Рябчик?— Да, наверное, Рябчик, но лучше все же Коленька… Ты знаешь, он тебя очень любит. — Потом она резко повернулась в его объятиях. — Скажи, ты обещал, ты действительно проведешь эти дни с нами?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40