– Чушь, – прокомментировал Гванидзе, возвращая журнал. – Этим газетчикам больше не о чем писать, что ли? Константин Каренин какой-то, Вероника… Кому они нужны? Лично я про них ничего не знаю и знать не хочу.
– Не прикидывайтесь, господин Гванидзе, – сурово произнес Падалица. – Вы не только знакомы с Вероникой Зинчук, вы прячете ее у себя, да-да, прячете, любезный. Я ведь не случайно к вам приехал. Пусть Вероника выйдет ко мне, и тогда я оставлю вас в покое. В противном случае мне придется обратиться в соответствующие органы.
– В какие органы, дорогой?
– Да хотя бы в ФСБ России.
Гванидзе выпучил глаза:
– Русские приедут в Грузию, чтобы арестовывать неверную жену?
Падалица, придерживая очки, отрицательно качнул головой:
– Они займутся вами.
– Какое им до меня дело?
– Сами знаете, любезный. Здесь, – Падалица многозначительно похлопал по портфелю, – здесь находятся кое-какие сведения, касающиеся непосредственно вас. Детективы, искавшие Веронику, не поленились поинтересоваться вашей персоной и накопали немало любопытного. – Падалица приблизился к Гванидзе вплотную и понизил голос: – Одним словом, или вы предоставляете мне возможность повидаться с Вероникой, или я обеспечиваю вам свидание с российскими спецслужбами.
– Не понимаю, о чем ты говоришь, – упрямо гнул свое Гванидзе.
Бороденка Падалицы встопорщилась. Чуть ли не щекоча ею ухо собеседника, он с угрозой прошептал:
– Тогда, может быть, напомнить вам о неком полевом командире чеченских боевиков по кличке Чака-медведь? Его прозвали так за косолапую походку, которая появилась у него после ампутации отмороженных пальцев ног, а операцию он сделал себе сам, без наркоза.
– Неужели? – дернул бровью Гванидзе.
– В молодости Чака закончил Краснодарский медицинский институт, где его научили обращаться со скальпелем, – многозначительно произнес Падалица. – Однажды он даже осколок мины себе из глазницы удалил, тоже собственноручно.
– Не может быть!
– Может, любезный, еще как может. С тех пор один глаз у Чаки вставной, в точности, как у вас. – Воодушевленный угрюмым молчанием Гванидзе, Падалица перешел на приглушенную скороговорку: – Впрочем, бог ему судья, Чаке. Обещаю вам полную конфиденциальность. По большому счету мне нет никакого дела до вашего героического прошлого. Выдайте мне Веронику, и я оставлю вас в покое. Зачем она вам? Немолодая избалованная дамочка с задатками хронической алкоголички. Между нами говоря, я подозреваю, что без ретуши и грима она не так уж хороша собой. Стоит ли рисковать ради этой сомнительной особы?
Черные зрачки Гванидзе – настоящий и искусственный – вспыхнули, как пара угольков, а шрам на переносице побелел, выделяясь на смуглой коже заметней обычного. Поглаживая его пальцем, Гванидзе заговорил самым примирительным тоном, на который был способен:
– Не знаю, что там наплели тебе твои сыщики, но произошла ошибка. Вероники в моем доме нет, никакого Чаку я не знаю. Возвращайся в Москву, вот тебе мой добрый совет, дорогой. А сюда дорогу забудь. Закон гор обязывает меня быть гостеприимным, но этот же закон велит мне охранять свое жилище от врагов. С оружием в руках, – уточнил Гванидзе, запуская руку в карман, где ничего, кроме сигаретной пачки, не было.
Падалица опасливо отстранился.
– Вы с ума сошли, – процедил он, пятясь. – Я предлагаю вам взаимовыгодную сделку, только и всего. Будьте благоразумны…
– Кому здесь не хватает благоразумия, так это тебе, – отчеканил Гванидзе, наступая. – Убирайся, прохвост, пока я не прогнал тебя пинками! Пошел вон!
– Ах так? – ощерился Падалица. – Ладно, я уеду. Но не обижайтесь, когда вместо меня здесь появятся люди, которые давно ищут с вами встречи.
В тот момент, когда он суетливо протискивался в такси, дверь дома распахнулась. Гванидзе резко обернулся, едва не вывихнув шею. Нижняя челюсть Падалицы отвисла.
На крыльце показалась женщина, с недоумением уставившаяся на стоящую посреди двора «Волгу».
Это была Вероника Зинчук собственной персоной. Не слишком трезвая, растрепанная, в длинной ночной рубашке на голое тело, с бутылкой вина в левой руке и с дымящейся сигаретой в правой.
– У нас гости? – манерно спросила она, округлив и без того большие глаза, придававшие ей сходство с мультипликационной стрекозой.
– Вах! – с досадой воскликнул Гванидзе, как это сделал бы на его месте любой грузин, попавший впросак.
Угольки в его зрачках потухли. Взгляд затуманился. Рука, сунутая в карман, смяла пачку «Парламента» да там и осталась. Стиснутая в кулак.
4
Падалица выскочил из машины, как чертик из табакерки, и, размахивая портфелем, заторопился к дому.
– Вероника?
Присмотревшись к нему, она, наконец, сообразила, что появилась во дворе некстати, и тут же исчезла, захлопнув дверь. Гванидзе, не сдвинувшийся с места, выругался сквозь зубы:
– Безмозглая куропатка! – Взглянув на адвоката, злобно прибавил: – Баран безмозглый.
А тот, победоносно вскинув бородку, уже направлялся к нему. Остановившись перед Гванидзе, он спросил, усмехаясь:
– Ну как, вы по-прежнему будете утверждать, что я ошибся адресом? Или все-таки согласитесь уделить мне толику своего драгоценного внимания?
Голос Падалицы был пропитан ядовитым сарказмом. Гванидзе смерил его тусклым взглядом:
– Уделю.
– Тогда повторю свои условия…
– При посторонних ничего обсуждать не буду, – резко сказал Гванидзе, изо всех сил сдерживая клокочущую в груди ярость. – Пошли в дом, там поговорим.
Адвокат оглянулся на сонно хлопающего глазами таксиста, окинул внимательным взглядом двор и решил рискнуть. Причитающийся гонорар был слишком велик, чтобы отступать теперь, когда поручение было наполовину выполнено. Кроме того, у Падалицы имелся свидетель, присутствие которого вселяло в него уверенность. Следуя за хозяином дома, он вошел в просторную темную комнату с закопченным жерлом камина и чинно сел на предложенный стул, положив руки поверх застеленного скатертью стола. Не произнеся ни слова, Гванидзе удалился, а через несколько секунд на его месте возникла заламывающая пальцы Вероника. Ни сигареты, ни бутылки при ней не было, но набросить халат она почему-то не удосужилась, так что у Падалицы появилась возможность убедиться в почти идеальной прозрачности ее ночной рубашки. В результате он на некоторое время лишился дара речи, зато его зрение невероятно обострилось, позволяя разглядеть такие детали, о которых он прежде не подозревал.
Груди Вероники казались парой тугих объемистых мячиков, спрятанных за пазухой, все ее сдобное тело было усыпано крупными изюминами родинок, а рыжая растительность на лобке свидетельствовала о том, что певица вовсе не жгучая брюнетка и не натуральная блондинка, каковой любила представать на сцене и в клипах.
Падалица шумно сглотнул. Круглые глаза Вероники смотрели на него напряженно и испуганно. Будучи москвичкой, она узнала именитого адвоката, часто мелькавшего на светских тусовках, и явно не знала, как себя вести.
– Вы… – Падалица кашлянул в кулак. – Вы можете переодеться, я не тороплюсь.
Оглянувшись на дверь, Вероника энергично помотала головой, отчего ее груди пришли в движение, тяжело колыхнувшись под тонкой тканью. В жизни певица не выглядела красивее, чем на фотографиях или на экране, но была намного аппетитней. Чувства Падалицы пришли в смятение. Он не знал, куда девать глаза. Еще никогда ему не приходилось вести переговоры в столь щекотливой ситуации. Беспрестанно покашливая, словно неизлечимый туберкулезник, он постучал пальцами по лежащему на коленях портфелю и заставил себя перейти к сути дела:
– Ваш, гм, супруг уполномочил меня сообщить вам следующее. Сам факт супружеской измены его абсолютно не волнует, но своим вызывающим, гм, поведением вы дискредитируете семейный дуэт и бросаете тень на доброе имя, гм, Константина Каренина. – Воровато поглядывая на туманные очертания фигуры собеседницы, Падалица не мог отделаться от желания повалить ее на пол, чтобы продолжить общение в более непринужденной обстановке. – Вы ведь не только, гм, жена, но и мать, – воскликнул он тем страстным тоном, без которого не обходится ни одно выступление опытного адвоката. – Вам должно быть стыдно за свое недостойное поведение, милая моя!
– Мне стыдно, – тихо сказала Вероника и снова оглянулась на дверь. Создавалось такое впечатление, что она находится в комнате не по собственной воле, а по указке Гванидзе.
«На что они рассчитывают? – спросил себя Падалица. – Хотят соблазнить меня, как какого-то желторотого мальчишку? Что ж, пусть попробуют!»
«Пусть, – оживился внутренний голос, – пусть попробуют. Мы ведь своего не упустим, верно?»
– Это хорошо, что вам стыдно, – важно наклонил голову Падалица. – Значит, не все потеряно. Сейчас мы вместе сядем в такси и поедем в аэропорт. Константин был вне себя от ярости, когда вы сбежали с этим… – голос Падалицы понизился до шепота, – с этим неотесанным дикарем, но он дает вам шанс. Одумайтесь. Паблисити такого рода отразится на вашей карьере самым пагубным образом. Константин не хочет огласки, воспользуйтесь же его благородством.
– Благородство! – скривилась Вероника. – Такое впечатление, что речь идет о каком-то рыцаре, а не о моем муженьке-забулдыге, который, наверное, заметил мое отсутствие лишь на второй день.
– Выяснять отношения будете дома, – тихо произнес Падалица. – Одевайтесь – и поехали. Вы даже не представляете, с каким монстром связались. Гванидзе не тот человек, за которого себя выдает.
– А кто же он?
– Ого, милая моя! Я осведомлен о некоторых его кошмарнейших злодеяниях. – Падалица выпучил глаза, как если бы подавился сливовой косточкой. – В начале девяностых, когда чеченцы чуть ли не каждый день брали заложников, чтобы потребовать выкуп у родственников, так называемый Чака-медведь зверствовал с особой жестокостью. Отрубал пленным пальцы, руки, отрезал уши… А однажды, не получив денег, он содрал кожу с лица итальянской журналистки, заснял ее обезображенный труп на видео и отправил кассету в редакцию. Как вы можете терпеть общество такого садиста?
Вероника вздрогнула всем телом и наклонилась, опираясь об угол стола.
– Зачем вы рассказываете мне эти ужасы? – прошипела она, обдав собеседника запахом перегара. – Какой еще Чака? При чем тут Гванидзе?
Падалица подался вперед, чтобы ответить, но не успел. Дверь открылась, впуская в комнату хозяина дома. Буравя своим зрячим глазом то Веронику, то адвоката, он невозмутимо произнес:
– Генрих Падылович хочет сказать, что Чака и Гванидзе являются одним и тем же человеком. Он прав. И что дальше?
5
Вероника Зинчук не была готова к ответу на этот вопрос. Она не знала, что делать дальше. Она совсем запуталась в своих отношениях с мужчинами и алкоголем, в особенности с алкоголем. Ведь именно из-за него все пошло наперекосяк.
Неудачно записанный вокал можно подкорректировать за микширским пультом, а как быть с неудачно сложившейся судьбой? Жизнь не отмотаешь обратно, не перепишешь заново, не очистишь от фальши. И получается в итоге полная лажа.
Своей главной ошибкой Вероника считала брак с Константином Карениным, представлявшимся ей, провинциалке из циркового училища, богом с музыкального Олимпа. Теперь, когда обоим перевалило за тридцать, она находила в нем гораздо больше изъянов, чем достоинств. Внешне он по-прежнему смахивал на Бельмондо, но этот Бельмондо все сильнее, все заметней опухал от пьянства. Да и сама Вероника тоже не хорошела, переняв Костину манеру взбадриваться крепкими напитками. На то они и крепкие, чтобы побеждать слабых. Одних раньше, других позже.
Константин вступил в эту неравную битву еще студентом-первокурсником, обзаведясь к тридцати годам хронической язвой желудка и целой горой коробок из-под коллекционного коньяка. «Построю из них дворец, и будем там жить», – приговаривал он в подпитии, и Вероника улыбалась, хотя сердце ее сжималось от смутной тревоги.
Впрочем, тревога вскоре улетучилась, точнее, была задвинута в самый дальний уголок сознания. Сразу после венчания Константин Каренин, находившийся тогда в зените популярности, привел молодую жену в огромную двухэтажную квартиру в доме на набережной, напротив Киевского вокзала. Обстановка тут была потрясающая. Репортеры, явившиеся полюбоваться семейным гнездом звездной пары, позеленели от зависти и не замедлили по этому случаю надраться. «Все это создавал я сам, с дизайнером и строителями, – похвалялся перед ними Константин. – Я хотел любимой жене подарить этот быт и подарил. Вместе с собой».
«И вместе со своим папашей», – мысленно добавляла Вероника.
Свекор жил прямо над супругами и, будучи заядлым бильярдистом, никогда не упускал случая спуститься вниз, чтобы, как он выражался, «постучать шарами».
«Погреметь костями», – по мнению Вероники, это звучало ближе к истине.
Каренин-старший частенько напивался до такого катастрофического состояния, что засыпал прямо на бильярдном столе, откуда с грохотом сваливался под утро. Вероника упорно не желала воспринимать это как милое чудачество. Константин, заглядывавший в бутылку все чаще и чаще, оправдывал папашу, а заодно и себя.
«Все по-разному себе нервы успокаивают, – примирительно говорил он. – Кто-то, знаешь, крестиком вышивает, рыбку ловит или пульку расписывает, но нам, артистам, людям творческим, а потому легковозбудимым, этого не дано. У нас постоянно нервы на пределе, а их нужно расслаблять».
«Так все-таки бильярдом или алкоголем?» – язвительно спрашивала Вероника. «Алкоголем, как это ни банально, – вздыхал Константин, открывая бар. – К моему глубочайшему сожалению».
«Ну, тогда и я воспользуюсь твоим рецептом, – заявила однажды Вероника. – Наливай, творческая натура».
И было налито, и было выпито… И пошло-поехало… И оказалось, что двум на славу расслабившимся артистам может быть очень тесно в одной квартире.
1 2 3 4 5 6