Уже ни на что не обращая внимания, полковник медленно взял со стола графин с водой, выпил половину содержимого прямо из горлышка. Затем, сказав, что через минуту перезвонит, проверил барабан револьвера, надел одолженное телеграфистом пальто и снова снял трубку.
– Юноши, немедленно покиньте здание! Защищать больше нечего. Контрразведчиков не ждите – они вас наверняка арестуют и расстреляют. На то есть причины, поверьте. Штаб уже разбежался. Встречаемся у Никольской церкви, на Горбатой.
Ко всему прочему выяснилось, что приехавшие недавно в Казначейство начальник штаба Федорин и 1-й генерал-квартирмейстер срочным порядком изъяли оставшиеся ящики, послали на квартиру Смолякова наряд, чтобы арестовать полковника, а партизанам приказали не покидать здания до приезда представителей контрразведки.
Город методично обстреливали из орудий. Судя по всему, батарея находилась где-то в районе Хотунка – места расселения городской бедноты. Проходя по Горбатой, Иван Александрович увидел дымящуюся воронку, а рядом – труп мужчины. Городской обыватель был изрешечен осколками. Одним ему начисто оторвало ногу. Изумленные, вылезшие из орбит глаза неподвижно смотрели в свинцовое февральское небо, словно спрашивая: «Я-то за что?!»
Подобрав валяющийся рядом с мертвецом треух, Смоляков скинул на грудь убитому свою папаху и зашагал дальше. Теперь он напоминал торговца или сапожника.
Плохо на душе у Ивана Александровича, давно так не было. Тоска, черная, безысходная, выкручивала каждый нерв, сверлила мозг. Жутко хотелось застрелиться.
«Господи милосердный! – взывал офицер, мысленно обращаясь не то к Богу, не то к самому себе. – Неужели все мы с такими жертвами и лишениями пробирались сюда, на Дон, чтобы предать себя позору, предстать перед истерзанной сатанизмом страной в полной беспомощности и, драпая, растащить последние крохи империи? Господи, за что?!»
Выйдя к Никольской церкви, полковник прислонился к старому узловатому дереву. Закрыв глаза, он судорожно сглотнул, пытаясь предотвратить подкравшуюся тошноту.
«Ну все, хватит раскисать… Пулю пустить успеется. Теперь думать надо, думать!»
Усилием воли уняв нервную дрожь, он поднял воротник пальто и стал ждать.
В четырех кварталах, не дальше Баклановского проспекта, вспыхнула перестрелка. Ружейная пальба трескучим шарабаном металась по переулкам, время от времени взрываясь пулеметными очередями.
Мимо, суетливо оглядываясь на Смолякова, проскочили два подозрительных типа. Сбавив шаг, они оглянулись и явно решили вернуться. Но, увидев пристальный взгляд полковника и руку, запущенную в оттопыривающийся карман, нерешительно затоптались на месте. Вдруг один сказал другому: «Шухер, кадеты!» И подозрительных как ветром сдуло.
От Комитетской, ощетинясь винтовками, двигалась группа молодых людей.
– Молодцы, что послушались меня и ушли, – обрадовался Иван Александрович. – И солдаты с вами? Отлично. Я вам по дороге все объясню. А сейчас давайте пойдем куда-нибудь, только не к Лиходедову и не к Пичугину. Их наверняка будут искать.
Посовещавшись, решили идти к Мельникову.
Коротко рассказав партизанам про «эвакуацию» Походного атамана и его штаба, Смоляков, вздохнув, перешел к главному:
– Теперь про груз. Я полагаю, что начальник штаба и 1-й генерал-квартирмейстер, пользуясь случаем, просто спишут все на первое похищение, обвинив меня и устранив свидетелей – то есть вас. Поэтому Федорин и приказал ждать контрразведчиков, чтобы вас спокойно убрать.
– И все из-за каких-то железяк? – возмутился Алешка. – Весь сыр-бор?
Его лицо пересекала жирная угольная полоса. Левое ухо и правая рука тоже были испачканы.
– А если бы я сказал вам, что с помощью этого оборудования можно подделывать мировые валюты?
Мельников аж привстал:
– Ух ты, так-разэтак! И даже английские фунты?
Серега только раз в жизни видел иностранные деньги. Купюра со строгой теткой – королевой кучи колоний, фигурировавших в пиратских романах, сильно впечатлила его. С тех пор «бурлак» считал все другие валюты, кроме рубля, жалким подобием платежного средства.
– А американские… э-э… доллары можно? – с надеждой спросил эрудит Пичугин.
– И немецкие марки тоже.
– Погодите, – оборвал Алешка. – У них же только половина ящиков…
Вместо ответа, глянув на подвязанную руку Лиходедова и распоротое плечо гимназерской шинели, Смоляков спросил:
– Я вижу, вы ранены?
Алексей геройски усмехнулся:
– Не смертельно.
– Ну, тогда, сударь, соблаговолите умыться.
Как после пошутил Серега Мельников, в его доме «прошло собрание тайного общества, напоминающее совет в Филях». Несмотря на многочисленность заседающих, тетка Варвара умудрилась-таки всех напоить чаем.
Солдаты-связисты благодарно кивали и, жмурясь, макали усы в блюдца. Так называемый взвод полевой связи разбрелся кто куда. Поразмыслив, земляки – а оба были родом из Харькова – решили, если это будет возможно, прибиться к корниловцам, стоящим в станице Ольгинской.
– Значит, говорите, моряки налетели на партизанское общежитие? – задумчиво переспросил Смоляков.
Барашков слегка замялся:
– Немного не так. Мы с Журавлевым за самогонкой сгонять решили, хотели ротного умаслить – у него именины были. Там рядом. Ну, на углу Базарной на них и наскочили. Темно было, хоть глаз выколи. Матросы шли тихо, со стороны Западенской балки. Мы пальнули – они по нам. Мы бегом обратно. Наши выскочили прямо из-за стола и – «Ура!». Осниченко кричит: «Окружай!» А матросы возьми и разделись: одни направо, другие налево. Гранатой в общежитие попали. Там как заполыхало!
К концу рассказа в глазах студента-химика горели искорки азарта. Вениамин уже и забыл, что начал с такого конфузного момента, как самогонка. Но его товарищ Журавлев – высокий, немного лопоухий студент строительного факультета, посматривая исподлобья, явно чувствовал себя неуютно.
– А наш Шурка-«пинкертон» с утра прогулялся и улику добыл. Хотел в штабе предъявить контрразведчикам, так-разэтак, а штаба-то и нет, – хмыкнул Мельников.
Пичугин поежился:
– Ну да, предъяви я им. С вами бы сейчас с того света… э-э… разговаривал.
– А ну-ка, что там у тебя? – Полковник взял в руки бескозырку.
Все придвинулись поближе.
– Ух ты, «Слава»! – воскликнул Барашков. – Это эскадренный броненосец такой на Балтфлоте.
– Точно, – согласился Смоляков, – был такой броненосец. В середине октября прошлого года в неравном бою с германскими кораблями получил пробоину и был затоплен экипажем в Моонзундском проливе. Поэтому немецкая эскадра и не смогла пройти к Петрограду.
Алешка ткнул в бескозырку пальцем:
– Тут еще внутри слово вышито: «Бугай».
– Думаю, это фамилия хозяина. В отрядах Саблина, действующих на нашем направлении, морские ватаги есть, но там – черноморцы и азовцы. А вот у Сиверса основной костяк составляют как раз балтийцы, да еще латыши. Точно известно, что моряки со «Славы» и «Цесаревича» были под началом Антонова-Овсеенко в дни переворота в Петрограде. Этот Антонов у большевиков командует всем Южным фронтом.
– Выходит, господин полковник, это Сиверс послал матросов за грузом?
– Выходит, что так. Вам, Лиходедов, – Иван Александрович весело прищурился, – очень повезло, что Барашков и Журавлев решили сходить за самогонкой.
Студенты сконфуженно заулыбались.
– Вот только мы точно не знаем, – уже серьезно продолжал Смоляков, – на кого работал Ступичев… Ясно одно: те, кто посылал морячков, боялись, что груз перехватят саблинцы или казаки Голубова.
– Но ведь на одном грузовике до Ростова они не доедут, – предположил Мельников. – Не поместятся, да и горючего у них мало. Вон, связисты слыхали, как шофер по этому поводу матерился. Первого генерал-квартирмейстера, между прочим, поминал, душу его в тряпки. Кстати, мы с этим Ступичевым уже встречались. Да, Алеха? То-то он, рыжий, рванул, как черт от ладана.
Ребята дружно расхохотались.
Полковник с интересом выслушал историю про Алешкино неудавшееся свидание, но комментировать не стал.
– Насчет грузовика верно, – сказал он. – Значит, где-то должны дожидаться подводы. Скорее всего, на южном выезде из города.
Пичугин вопросительно вздернул брови:
– Я извиняюсь, но что же нам все-таки… э-э… делать? Домой теперь нельзя… Слава Богу, хоть тетя позавчера приехала…
– Да… Выбор у нас невелик, – Барашков почесал кучерявую макушку, – или оставаться в городе, захваченном красными, или немедленно уходить в Ольгинскую, к Корнилову.
– Выбор невелик, но отсиживаться в норе не по мне, так-разэтак.
– Верно, Серега! – поддержал Мельникова Алексей. Его карие глаза, окруженные длинными ресницами, широко раскрылись. – Краснопузые наш город унизили. Мы ж с тобой казаки! Помнишь, сам говорил: «Бог простит, а Дон отмстит»?
– Вам уходить надо. Большевики вас расстреляют, если сцапают. В Таганроге они кадетов не щадили.
– Я извиняюсь, а как же вы, Иван Александрович? И как же груз, его ведь… э-э… найти надо? – снова спросил Шурка.
– Я, ребятки, останусь в Новочеркасске у одного надежного знакомого. Если что, прикинусь торговцем. Для меня теперь бывшие соратники опасней «товарищей». К тому же, возможно, Ступичев объявится в городе. Ведь ему и его хозяевам, судя по всему, нужен весь груз. Еще я хочу отправить с вами письмо. Его надо передать ротмистру Сорокину. Мы с ним вместе из Киева на Дон пробирались. Он у генерала Алексеева офицером по особым поручениям служит. Я бы с вами пошел, но боюсь, что свита Походного атамана уже известила Алексеева и Корнилова о хищении. Им выгодно свалить все на меня и развести руками. Ведь у них с добровольцами взгляды на методы борьбы прямо противоположные.
Пока партизаны вполголоса обсуждали сказанное, Смоляков, спросив чернильницу, бумагу и перо, принялся за послание. Когда он закончил, подозвал Алешку:
– Вот, Лиходедов, возьмите и спрячьте подальше. А теперь, пожалуйста, расскажите мне про вашу знакомую.
Глава 4

«К началу нового и самого кровавого в истории Гражданской войны года обстановка на „внутреннем фронте” складывалась следующим образом. Пока материально зависимый от немцев Совнарком во главе с Лениным делал вид, что торгуется с ними в Брест-Литовске, Добровольческая армия сосредоточилась в Ростове; партизанские отряды донцов защищали с севера Новочеркасск, добровольческие отряды на Кубани прикрывали Екатеринодар со стороны Тихорецкой и Новороссийска; атаман Дутов, выбитый красными из Оренбурга, ушел в степи, а Петлюра со своими гайдамаками драпал из-под Киева к Житомиру.
Отношение большевиков к Брест-Литовским соглашениям лучше всего выразил красный главковерх Крыленко: „Какое нам дело, – говорил он, – до того, заботится или не заботится Германия о наращении или ненаращении территории? Какое нам дело, будет или не будет урезана Россия? И какое, наконец, нам дело – будет или не будет существовать сама Россия в том виде, как это доступно пониманию буржуев? Наплевать нам на территорию! Это – плоскость мышления буржуазии, которая раз и навсегда безвозвратно должна погибнуть…”»
Из дневников очевидца
За несколько дней до событий в Новочеркасске штаб Сиверса в Матвеевом Кургане напоминал эсминец на латышском хуторе. Соленый мат и боцманские команды разрывали пресную, насыщающую морозный воздух прибалтийскую речь.
Бывший редактор «Окопной правды» внимательно изучал восьмой номер ростовской газеты «Рабочее слово», найденной у убитого кутеповца.
Газета писала:
«…Возвращение из ограбленного Киева Макеевского отряда рудничных рабочих, их „внешний облик и размах жизни” вызвали в угольном районе такое стремление в Красную Гвардию, что сознательные рабочие круги были серьезно обеспокоены, как бы весь наличный состав квалифицированных рабочих не перешел в Красную Гвардию…»
Сиверс постучал тупым концом карандаша по измятой бумаге и, не отрывая глаз от газеты, сказал вошедшему помощнику:
– Иван Карлович, распорядитесь: когда возьмем Ростов, этого моего коллегу найти и расстрелять. Да и всю редакцию, если удастся, тоже. От этих социал-демократов один вред!
– Слушаюсь, Рудольф… Товарищ командующий!
– Ничего, ничего… Можно и по отчеству – не на плацу.
– Рудольф Фердинандович, тут эмиссар от фон Бельке прибыл, вроде как своих инспектировать. Ждет, когда к вам можно будет.
Офицер немецкого генерального штаба майор фон Бельке возглавлял организацию, формировавшую для красных отряды из военнопленных немцев, снабжая их оружием и провиантом. Обладая широкой агентурной сетью, фон Бельке знал обо всем, что происходило на Дону и Кубани.
– Так-с… – Сиверс резко поднялся и подошел к карте. – А Склянский здесь? Найдите комиссара! Нам нужна связь с бригадой этого вахмистра, который с конной артиллерией… Буденный, что ли…
– Да.
– Пусть его бригада поддержит наших морячков вот здесь: у селения Салы. Говорят, на помощь Кутепову идет генерал Черепов с корниловцами. Без кавалерии. Все, идите.
– А германец? – Будучи сам из русских немцев, Иван Карлович Корф нарочно употребил это слово.
– Ладно, зовите.
Красный от мороза, одетый в цивильное немец был похож на часовщика. Цепкие глаза, тонкие губы, аккуратные баки, тщательные движения.
– Лейтенант Шулль, осопый отдел, – отрекомендовался он.
– Я уже начинаю привыкать к неослабному вниманию вашего начальства, – усмехнулся Сиверс. – Что на этот раз интересует майора фон Бельке?
Лейтенант слегка замялся, покосившись на стоящего в дверях помощника.
– Да так, один полезный документ. Мандат на сопровождение ценного груза. Гофорят, в Софнаркоме ваше мнение ценят…
– Никак барону свечной заводик приглянулся, – усмехнулся командующий, – Что ж, проходите.
Когда немецкий посланник после двадцатиминутного разговора наедине оставил кабинет Сиверса, тот опять крикнул Корфа:
– Иван Карлович, Бугая и Рудаса ко мне, только по отдельности!
Рудас – командир отряда латышских стрелков, ничем не примечательный плотный человек с малоподвижным желтоватым лицом – появился сразу.
1 2 3 4 5 6 7