https://wodolei.ru/catalog/accessories/Langberger/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 





Эдуард Хруцкий: «Зло»

Эдуард Хруцкий
Зло




Аннотация Новый роман Эдуарда Хруцкого «Зло» повествует о том, как началось сращивание партийно-советских и правоохранительных структур с теневым капиталом и уголовниками. Сейчас это явление называется коррупцией и организованной преступностью.В романе ярко показана роль КГБ в борьбе с этим злом. Герой романа — человек нелегкой судьбы — вступает в неравную схватку с уголовниками и их покровителями — партийными функционерами.Роман «Зло» — начало новой трилогии Эдуарда Хруцкого о зарождении и победе оргпреступности в нашей стране.
Эдуард ХруцкийЗло От автора В моем романе описаны подлинные события. Герои его с чуть измененными фамилиями — реальные люди, по сей день живущие в Москве и за границей. Я был свидетелем и даже участником некоторых из упоминаемых событий.«Зло» — первая часть задуманной мною трилогии о коррупции в нашей стране. Сейчас я работаю над вторым романом — «Затерявшиеся в Москве». Действие его будет развиваться в годы горбачевской перестройки. В те годы, когда теневой капитал вышел из подполья, когда появились банды отморозков-рэкетиров. Криминал еще только рвется во власть. Но процесс этот страшен и неостановим. Памяти моего друга полковника Игоря Скорина посвящаю Пролог Москва. Сентябрь 1991 года Не то чтобы он волновался, а просто было какое-то непонятное ощущение дискомфорта. И людей, сидящих с ним рядом в зале Кремлевского дворца, он никак не мог вспомнить. А как признаешь! У Белого дома, ночами, их было несколько тысяч. И он снимал у костров, на баррикадах, в переулках. Мелькали в визире камеры лица, плечи, поднятые руки. Он снимал и в самом Белом доме. Но там охотно становились под объектив «Бетакама», красиво и напыщенно говорили.Вот и сейчас они все здесь. Александр Руцкой в генеральском мундире, многозначительный Михаил Полторанин и мрачный Хасбулатов, прищурившийся Бурбулис и щекастый Гайдар.Новые вожди страны, уставшей от вождизма.Внезапно все захлопали, и появился президент. Он был высокий, стройный, улыбающийся и, кажется, слегка поддатый. Президент оглядел зал и сказал:— Спасибо вам.Потом начали зачитывать список, и люди подходили, получали медали и цветы. И лица их были торжественны и прекрасны.К президенту подошел Бурбулис и что-то прошептал ему на ухо.— Я сейчас… вернусь, — сказал президент и быстро пошел к дверям.Награды начал вручать Руцкой.Наконец назвали его фамилию. Он подошел к вице-президенту, тот прикрепил к лацкану его пиджака медаль. Протянул удостоверение:— Спасибо тебе, друг. Поздравляю с первой наградой свободной России.Внезапно, как набат, из темноты, из прошлого вылез человек с цветами.Он узнал его. На всю жизнь в памяти отпечатались это аскетическое лицо и тонкие губы монаха, бесцветные проницательные глаза. Когда-то он собирался убить его. И он понял, что ничего не изменилось, если Шорин стоит за спиной вице-президента.Так и не взяв цветов, мимо растерявшегося Руцкого пошел к выходу сквозь строй безлико поганых чиновников и мордатых ребят из «девятки». Вышел на улицу. Моросил слабый дождь, на кремлевской брусчатке образовались лужи. Неловкими пальцами отстегнул медаль и бросил ее под ноги в воду, смял удостоверение и швырнул туда же. Теперь он знал твердо: власть не переменилась. Она просто выбросила вперед новых крикливых лидеров, оставив за их спиной чудовищный аппарат.— Товарищ, товарищ! — окликнул его аккуратно подтянутый сержант из полка охраны и, наклонившись, поднял медаль и начал расправлять скомканное удостоверение. К нему подошел капитан, взял медаль. Прочитал в помятом удостоверении расплывшиеся буквы: «Ельцов Юрий Петрович».Посмотрел в спину уходящему человеку, потом порвал удостоверение, а медаль вытер о китель и положил в карман.Ельцов вышел из ворот Кремля, закурил и оглянулся. Кремль стоял незыблемо и державно. Красные стены его, как и много веков назад, плотно отделяли власть от народа. Часть первая.Знал бы прикуп, жил бы в Сочи Ереван. Май 1978 года С балкона десятого этажа был виден белый город. Со стороны Севана на него надвигались набухшие тучи. Солнце, уходящее за горы, подсвечивало их, и они казались ржавыми. Ржавые тучи над белым городом.— Красиво, — сказал гость и щелчком отправил окурок сигареты в воздух. — Красиво.Он насмешливо посмотрел на хозяина.— Жаль, что ты, Жорик, не художник, сидел бы на балконе и рисовал, глядишь, и получился бы из тебя новый Левитан.— У меня, Ястреб, голос сиплый. — Жора усмехнулся фиксатым ртом.Усмешка сделала его хищным и злым.— Голос! — Ястреб крутанул головой, достал новую сигарету, прикурил. Душистый дымок фирменного «Кента» поплыл по комнате. — Ну что, Жорик, подумал?— Сука буду, не поднять мне этого дела.— Ссучиться всегда успеешь. Ты же лучший вор в этом городе. Или теперь только разводками занимаешься?— Конечно, на правиле мой авторитет высокий, дорогого стоит.— Жорик, я из Москвы летел не для того, чтобы узнать, живешь ты по закону или завязал. Я для дела летел. И ты мне это дело поставишь.— Ястреб, век свободы не видать…— Кончай базар, Жорик. Иначе свободы больше никогда не увидишь.— Я, Ястреб, слышал, что ты — человек авторитетный. Какой масти, не знаю, но за тебя самые козырные люди мазу держат. Но я — вор в законе, я всю Армению держу— Помолчи, вор в законе… — Ястреб подошел к серванту, забитому хрусталем, открыл дверцу, щелкнул ногтем по одному из разноцветных бокалов венецианского стекла. Бокал ответил ему мелодично и тонко.Ястреб усмехнулся.— Упаковался ты, Жорик, под завязку. Прямо секретарь ЦК. Конечно, от такой жизни неохота на дело идти. Но выхода у тебя нет.— Это почему?— А потому. — Ястреб достал из кейса, стоящего у дивана, полиэтиленовую папочку со спортивной эмблемой, вынул из нее большую фотографию.— Это ты писал, вор в законе?Жорик взял фотографию, и руки у него задрожали.— Ты… легавый, ты… мент… — захрипел он.— Не хрипи, падло. Рот твой ссученый. Витя Утюг во Владимирской крытке по сей день гадает, кто его после такого файного дела вложил. А как он узнает и по зонам ксивенку кинет? Понял теперь?— Понял. — Жорик встал, подошел к шкафу, вынул золотой портсигар с неведомой монограммой, достал папиросу, закурил, затягиваясь часто и глубоко. По комнате поплыл сладковатый противный запах.— Все дурь смолишь, — поморщился Ястреб.Он стоял в проеме балконной двери. Высокий, уже погрузневший, в заграничном невесомом костюме, переливающемся в два цвета, американской рубашке с одноцветным галстуком. Из другой жизни пришел в квартиру вора в законе Жоры Ереванского этот человек. Из мира, где живут сильные люди и играют они по другим правилам, в их колоде всегда пятьдесят два туза. И Жора, смоля папиросу с планом, понимал это, понимал, что ему придется ставить опасное дело.Дурь прояснила мозг, и соображать он стал быстрее и лучше.— Ястреб, я врубился. Зла на тебя у меня нет. Не знаю, кто за тобой стоит, но понимаю, что люди не простые. Я все могу сделать, кроме одного. Сейф. Ты же сказал: то, что нужно, находится в сейфе. А такой старый сундук вскрыть могут только два человека — Старик и Махаон.— Все знаешь. Старика чучмеки замочили в Ташкенте.— Ай-ай-ай, — удивился Жорик, — кто же руку поднял на такого человека?— Бакланы, шныри подлючие.— Мусульманы?— Они.— А ответ?— Был. Черкас с них за всю масть получил. Где Махаон?— Там, где его не достать. В Лабытнанги, на спеце.— Пиши ему ксивенку. Только напомни такое, что вы оба знаете. Вы же с ним кенты.— Уважаю я его.— Вот и хорошо, пиши. Да жди его в гости.— Неужели? — Жорик удивленно посмотрел на Ястреба.— Мы все можем. И помни: те, кто с нами — живут богато и долго.— Ты же знаешь меня.— Поэтому и пришел. — Ястреб вынул из кейса двенадцать четвертаков. — Здесь шестьдесят кусков.Жорик молча глядел на деньги.— Четвертак тебе, четвертак Махаону и десять штук подсобникам. Но учти. В комнате той лежат деньги.— Много?— Ты о них забудь. Деньги те — госсобственность. А значит — смерть. Возьмешь хоть пачку — менты и чекисты по всей стране искать будут и найдут. До суда не доживешь — замочат. Это — деньги СССР.— А коробка в сейфе?— А ее никто искать не будет. Хозяина коробки на этой неделе к стенке прислонят. Ты его знаешь, распрекрасно знаешь, — Ястреб взял со стола газету, — ты же читал.— Абалов!— Ты же его собственность берешь, значит, ничью.— Как же ты про сейф-то узнал?Ястреб засмеялся.— Пиши своему кенту, пиши.
Ямало-Ненецкий автономный округ. Поселок Лабытнанги. Учреждение 3678-С Мишка Николаев, кликуха Махаон, вышел из здания промзоны. Бригаду увели в жилую зону, а он остался ждать сменщика, чтобы по счету передать ему сверла.Одинокие прогулки из зоны в зону на спецрежиме удавалось получить не каждому. Это была привилегия авторитетных воров, живущих по закону. Мишка посмотрел на выцветшее небо, на солнце, похожее на горящий в полнакала фонарь, и закурил. Утомительное дело — полярный день, даже темнота, опускающаяся на тундру почти восемь месяцев в году, не раздражала его так, как это непонятное время. Мишка курил, смотрел на солнце, вокруг которого образовался черный кантик, и на душе у него становилось муторно. Семь лет ему гнить на этой зоне. Бывает, происходит чудо и освобождают по двум третям. Но надеяться на это можно на любом другом режиме, только не в Лабытнанги. Отсюда даже в побег не уйдешь. Тундра. Но о побеге Махаон не думал. Он всегда честно досиживал свой срок. Бегать и прятаться — не в его характере.На вахте старшина Лазарев, старый вохровский волк, подавшийся на Север из Москвы за копейкой, за всякими там полярными и отдаленными надбавками, формально, с ленцой провел руками по бушлату и брюкам. Он знал, что такой авторитетный вор, как Николаев, ничего не понесет на себе. Если ему что и понадобится — другие пронесут.— Я, земеля, дома был, — сказал старшина, — пивка в Сокольниках попил от пуза.— Не трави душу, начальник.— Ничего, Миша, семь лет — не вся жизнь. Не век тебе с номером на полосатке ходить. Откинешься.— Спасибо на добром слове, начальник.Махаон был опытным зеком, поэтому сразу же отогнал от себя мысли о Москве, пиве, Сокольниках и начал думать об ужине, о том, что удалось получить передачу от кентов, а завтра он сможет отовариться в ларьке, и о том, что скоро ляжет на вагонку и уснет до подъема.В бараке они жили семьей. Пять московских воров и Леша Шмаль, мелкий фармазонщик, получивший всего три года. Ему бы сидеть где-нибудь под Калинином, но он втюхал фуфель дочери самого замминистра МВД. За два кольца с фальшивыми бриллиантами папаша распорядился отправить Лешу далеко на Север. Так Шмаль попал на особку. Парень он был свойский и веселый, жил по «закону». Три года на этой зоне давали ему право войти в авторитет, и Леша это очень ценил.А главное, он прекрасно играл на гитаре и пел.Мишка вошел в барак, и сразу зазвенели струны, и Лешка пропел: Звон проверок и шум лагерейНикогда не забыть мне на свете,Изо всех своих лучших друзейПомню девушку в синем берете… Любимая песня Махаона. Старая блатная, тридцатых годов. Ее часто пел друг Махаона знаменитый московский вор Витя Золотой. Кликуху он получил за то, что всю свою жизнь воровал только золото.Махаон прошел в свой угол, сел и стал стаскивать сапоги. Конечно, старшина — вертухай опытный, но и Махаон — не фраер, пронес он в сапоге сделанный им клинок для финаря.К нему на вагонку присел московский вор из их семьи, финку Махаон правил для него.— Ну, спасибо, братки, век не забуду.— Ты ее спрячь пока, — усмехнулся Махаон, — потом чукча тебе из кости ручку вырежет.Финку эту делали не для разборок, а для воровского шика. Поножовщины на зоне не было. Во-первых, народ сидел здесь все больше знаменитый, сливки блата, во-вторых, начальник лагеря был человек твердый. Он сам точно выполнял свой закон без всяких отступлений от инструкций и требовал этого же от заключенных. В прошлом году два черкеса устроили на зоне поножовщину. Их повязали, а ночью голых выбросили на снег и полили водой из шланга. Утром захоронили за зоной. Такие здесь были порядки.Они только успели припрятать нож, как дневальный у входа заголосил:— Гражданин начальник…В барак вошел младший лейтенант, помощник начальника отряда.— Осужденный Николаев, к начальнику, — опять пропел дневальный.Махаон натянул сапоги и пошел в канцелярию.Как положено, постучал, открыл дверь и доложил:— Осужденный Николаев прибыл, гражданин лейтенант.Начальник посмотрел на него, усмехнулся.— Собирайся, Николаев. Через полчаса с вещами в штаб.— Зачем, гражданин начальник?— Повезло тебе, пойдешь на этап. В Питер тебя отправляют, к следователю. Рад?— А то, гражданин начальник.Конечно, Махаон был рад этой редкой удаче. Из Питера его наверняка отправят не дальше Архангельска. А там зоны нормальные. Там и две трети можно получить.Все формальности были закончены стремительно. Из зоны Мишку конвоировали два молчаливых парня.— Значит, так, Махаон, — сказал старший, когда они вышли с вахты. — Теперь для тебя закон — это мы. Дернешься — застрелим. Понял?— Чего не понять, гражданин опер.— Вот и ладно, вот и молодец. Руки.Щелкнули наручники. У Махаона нехорошо стало на сердце. Странный какой-то конвой. Что-то здесь не так. И автозака не было. Стоял у вахты обыкновенный «рафик», без милицейской раскраски.Ехали долго, машину нещадно трясло на разбитой дороге. Окна были плотно зашторены, поэтому Махаон по арестантскому опыту — в автозаках наездился достаточно — определил на слух, где едут. Вот все больше машин стало попадаться. Потом мост прогудел, значит, переехали Обь. Дорога ровнее стала, послышался неуловимый шум. Это музыка города. Не слышная многим, но понятная человеку, которого многажды возили в закрытых машинах.Вот затормозили. Наверняка у светофора. Значит, привезли его в Салехард. Машина пропетляла по улицам и остановилась. Один из сопровождающих вылез. Прошло минут десять, и дверь распахнулась.— Выходи, Николаев.Мишка выпрыгнул, огляделся. Машина стояла у высокого зеленого забора.
1 2 3 4 5 6 7 8


А-П

П-Я