Темой кантаты была смерть царицы. Наш Гектор ликовал. Патетический сюжет — здесь не может быть ласкающих слух, напомаженных слащавостей, — сюжет который он предпочитал какому-нибудь ритурнелю, походящему для дудочки.
Закончив сочинение, Гектор спокойно ожидает.
Объявляют результаты, и, увы, — катастрофа!
Гектор не продвинулся вперед, он не получил ничего. Он даже не был назван. Однако уточним: жюри, сочтя все представленные сочинения недостойными, совсем не присудило премии. И Гектор вновь начал исторгать проклятия на головы своих экзаменаторов, пораженных глухотой и тупоумием.
«Ах, горе-судьи, окостенелые умы, старые подагрики!
Все это вновь выкрикивал в мелодраматической манере неисправимый хулитель.
V
Берлиоз-отец, с которым сын посоветовался просто от хитрости, разрешил ему эту четвертую попытку. «Гектор, — полагал он, — может лишь идти вперед. Теперь он вернется к нам увенчанный лаврами». И убежденный в этом, он — такой скромный — решился публично предсказать это великое событие.
Какое разочарование!..
Госпожа Берлиоз немедленно возобновила нападки сына, требуя, чтобы доктор снова лишил его поддержки
— Но Гектор был настолько деликатен, — возразил отец, — что обратился ко мне за советом, и я позволил ему еще раз попытать счастье.
— Пойми же, он советовался с тобой, только чтобы впутать тебя в возможный провал.
— Но не могу же я… — попытался возражать доктор, однако госпожа Берлиоз резко оборвала его и, обращаясь на «вы», как делала всегда в торжественные минуты, и угрожающе тыча в него указательным пальцем, раздельно произнесла:
— Доктор Берлиоз, вы будете подлинным виновником, если ваш сын станет разбойником, достойным на этом свете тюрьмы, а на том — ада!
И что же?
Несчастный отец страдает, он в растерянности. В его мыслях смятение.
В конце концов ему приходится капитулировать.
VI
На другой день после провала Гектор встретил на бульваре Буальдье, не испытывавшего ни малейших угрызений совести.
— Боже мой, дитя мое, что вы натворили? — воскликнул преуспевающий композитор, протянув руку провалившемуся кандидату. — Премия была в ваших руках, а вы швырнули ее наземь.
— Но я сделал лучшее, на что способен, уверяю вас.
— В этом-то как раз мы и усмотрели вашу вину. Вовсе и не надо было делать лучшее по-вашему. Ваше лучшее — враг действительно хорошего. Ну как я мог одобрить подобное, когда я превыше всего люблю музыку, которая услаждает слух?
— Однако довольно трудно, сударь, творить музыку, услаждающую слух, если египетская царица, терзаемая угрызениями совести и ужаленная змеей, умирает в неописуемых страданиях души и тела.
— О, вы умеете защищаться, я не сомневаюсь, но все это ровно ничего не доказывает. Можно всегда оставаться изящным.
— Да, античные гладиаторы умели умирать с изяществом. Но Клеопатра не была столь искусной, в ее положении этого не требовалось. А кроме того, она умирала не перед публикой.
— Вы преувеличиваете, мы вовсе не требовали от вас заставить ее напевать контрданс. И потом, что за нужда применять в вашей мольбе к фараонам такие необычные гармонии? Я, правда, не силен в гармонии и, признаться, в ваших загробных аккордах ровно ничего не понял… Да и к чему в вашем аккомпанементе ритм, которого никогда и нигде не слыхали?
— Я не думаю, сударь, что в композиции надо избегать новых форм, коль имеешь счастье их найти и если они на месте.
— Но, мой дорогой, госпожа Дабади, которая пела вашу кантату, — прекрасная певица, и тем не менее, видно было, что ей приходится, дабы не ошибиться, вкладывать в исполнение весь свой талант и напрягать все внимание.
— Признаться, — ответил Берлиоз, — я не знал, что назначение музыки в том, чтобы ее исполняли без таланта и без внимания.
— Хватит, хватит! Я знаю: вас не переговоришь. Прощайте и воспользуйтесь этим уроком для будущего года. А пока что заходите ко мне, поговорим. И я сражусь с вами, но как французский рыцарь. Кстати, — спросил он, прощаясь с Гектором, — что вы теперь собираетесь делать? Так или иначе, а жить надо.
— Провалившийся кандидат, которого, стало быть, сочли неспособным, будет обучать других.
И действительно, ему пришлось немедленно начать давать уроки игры на гитаре молодым девицам из Ортопедического института Добре (он писал д'Обре, чтобы выглядеть более респектабельным).
Величие и ничтожество! Автор уже почти знаменитого шедевра — и «музыкальный наставник» в пансионе.
Ничто не могло выбить Гектора из колеи. Когда он впервые оспаривал Римскую премию, разве не был он простым хористом, или, как говорили, «горлодером»?
«Чтобы добиться цели, — повторял он про себя, — главное — не сдаваться, держаться вопреки всему».
VII
После нового пребывания в Коте в сентябре и октябре он возвратился в Париж, исполненный твердой решимости взять реванш за свое четвертое поражение в тяжелом конкурсе на Большую Римскую премию, Он горит как в лихорадке.
«Мое сердце, — писал он Феррану, — очаг громадного пожара, девственный лес, воспламененный молнией». И чтобы затушить огонь, чтобы унять жажду славы и борьбы, он организует второй концерт, который принес ему полный успех. На этот раз обошлось без убытков, — напротив, он получил 150 франков дохода, а к тому же награду от правительства 100 франков. Пресса откликается положительно, более того — хвалебно.
«Фигаро» отозвалась так: «Поговорим о г. Берлиозе. Он хочет преуспеть и преуспеет. Отсрочки, отказы, несправедливость, препятствия всякого рода, повсюду разбросанные на пути молодых талантов, — ничто не может остановить г. Берлиоза. Он должен либо добиться своего, либо свернуть себе шею. Ну что ж, посмотрим».
«Корсар» заявила: «Видимо, настало время, когда власти должны сделать что-нибудь для артиста, которого влечет далеко в сторону от проторенных дорог. В наш век новаторский талант — большая редкость. Некоторые полагают, что со временем сок молодого дерева станет менее горьким. Да, если оно сможет развиваться свободно, и нет, если его росту будут мешать».

1830
I
Но чего стоит победа, раз нет Офелии? К чему стараться тенору хорошо петь, когда театр уже пуст?
В самом деле, где же сейчас она, Офелия? В Лондоне.
Гектор посылает туда сочиненные для нее «Восемь ирландских мелодий» — музыкальные жемчужины, которые, как он надеется, должны ее растрогать, очаровать и в конце концов покорить.
Но Офелия, до сих пор не ответившая ни на одно его письмо, молчит.
Впрочем, неизвестно, дошли ли когда-нибудь эти мелодии до их вдохновительницы.
Вопреки всему и вся его мысли прикованы к нежной Офелии подобно тому, как мысли верующего устремлены к алтарю.
Он неустанно говорит с ней, говорит в мыслях — мыслях-мечтах:
«О суровая! С дрожью я пишу, что люблю тебя!.. Но поймешь ли ты когда-нибудь поэзию моей любви к тебе?
Ради тебя я хочу стать колоссом музыки».
«Колосс» — обиходное, излюбленное слово Гектора.
Ради нее он жаждет излить в звучных ритмах свою измученную душу — необыкновенную душу, в которую он жадно вслушивается, чтобы ее понять и уловить. Он хочет, чтобы струящиеся звуки, подобно чистому зеркалу, отразили все стороны его души, которая мыслит, борется, страдает и стремится к победе.
Его любовь, томление, мечты прозвучат в музыке, в ней прогремит и буря — буря против «непогрешимых богов» музыкального искусства, против тирании писаных правил. Гектор Берлиоз, весь Гектор Берлиоз выразит себя в музыке. И, слушая это совершенное сочинение, публика узнает его самого, и тогда по залу пройдет трепет и наступит полное признание.
«И так как эта симфония будет чужда установленным канонам и будет подчинена единственно капризам моего буйного нрава, я назову ее „фантастической“, — решает Гектор. Именно так он ее и окрестил.
II
16 апреля
«Фантастическая симфония», в которую Гектор внес ослепительное пламя своего необузданного гения, была задумана, начата и закончена за три месяца.
16 апреля (1830 года) он писал Эмберу Феррану: «Мой дорогой друг! После моего последнего письма я испытал ужасные невзгоды, мой корабль получил страшную пробоину, но теперь, наконец, поднят со дна. Я только что закончил произведение, которое меня полностью удовлетворяет. Вот его содержание, оно будет изложено в программах, раздаваемых в зале в день концерта.
«Эпизод из жизни артиста (большая фантастическая симфония в пяти частях).
Первая часть двойная, состоит из короткого адажио, непосредственно за которым следует аллегро (смятение страстей, бесцельные мечтания, исступление со всеми оттенками нежности, ревности, ярости, страха и т. д. и т. п.).
Вторая часть: «Сцена в полях» (адажио, мысли любви и надежды, прерываемые мрачными предчувствиями).
Третья часть: «Бал» (блестящая и призывная музыка).
Четвертая часть: «Шествие на казнь» (суровая, скорбная музыка).
Пятая часть: «Сон в ночь шабаша».
…А теперь, мой друг, послушайте, как я соткал мой роман, или, скорее, сказку. Ее героя вам нетрудно узнать. Я повествую о том, как художник, наделенный живым воображением и пребывающий в том душевном состоянии, какое Шатобриан так искусно нарисовал в «Рене», впервые видит женщину, в ком воплощен его идеал красоты и обаяния, женщину, которую уже давно призывает его сердце. Он влюбляется в нее без памяти. По странности образ любимой всегда предстает перед ним в сопровождении музыкальной мысли, исполненной того изящества и благородства, какое он приписывает предмету своей страсти. Эта двойная навязчивая идея преследует его непрестанно — ив этом причина постоянного появления во всех частях симфонии основной мелодии из первого аллегро (Э1).
После тысячи треволнений в нем утверждается надежда — он верит, что любим. Оказавшись однажды в деревне, он слышит вдали диалог двух пастухов — пастушескую мелодию, и этот пасторальный дуэт погружает его в дивные мечты (Э2). Мелодия вновь появляется на мгновение, проходя сквозь мотивы адажио.
Он присутствует на балу, но веселье праздника не в силах его рассеять, навязчивая идея снова тревожит, и милая его душе мелодия сверкающего вальса заставляет сильно стучать сердце (Э3).
В приступе отчаяния он принимает опиум, но наркотик, вместо того чтобы убить, вызывает страшное видение: ему чудится, будто он убил свою возлюбленную, приговорен к смерти и присутствует на собственной казни. Шествие на казнь: нескончаемый кортеж палачей, солдат, черни. В конце «мелодия» возникает еще раз — последняя мысль о любви, обрываемая смертельным ударом (Э4).
Он видит себя в окружении отвратительной толпы колдунов и чертей, собравшихся отпраздновать ночь шабаща. Они взывают к кому-то. И наконец, возникает мелодия, которая была все время изящной, но теперь превратилась в пошлый, отвратительный напев — то явился на шабаш предмет его любви, чтобы следовать в шествии на погребение своей жертвы. И она уже не более чем куртизанка, достойная участвовать в такой оргии. Начинается обряд. Звонят колокола. Вся нечисть преисподней падает ниц. Хор исполняет заупокойное песнопение (Dies irae), два других хора повторяют его, Пародируя на шутовской манер, и, наконец, шабаш кружится в вихре хоровода. В самый разгар в него вливается мелодия Dies irae, и видение заканчивается (Э 5).
Вот, мой дорогой, осуществленный план этой огромной симфонии. Я только что написал в ней последнюю ноту».
III
21 мая
«Фигаро» оповещала в начале номера, что исполнение сочинения, полная программа которого была тут же приведена, состоится 30 мая. В Коте переполох, и Берлиоз-отец решает:
— Нужно, однако, все увидеть и услышать самому. Я хочу во всем разобраться. И потому еду в Париж…
— Чтобы возвратиться оттуда жестоко разочарованным, — ворчит желчная госпожа Берлиоз.
— Пусть так! Зато совесть будет спокойна.
Однако когда вещи уже были уложены, доктор получил от Гектора письмо, где тот сообщал о необходимости отложить концерт; в тот же вечер должны были состояться два других концерта; один организуемый немецким театром, другой — Консерваторией, которая по просьбе герцогини де Берри устраивала прослушивание симфоний Бетховена для неаполитанского короля. Два грозных соперника… И благоразумие требовало отказаться. Разумеется, лишь на время.
Да, он создал шедевр.
Но все эти мерцающие звезды на небе — для кого они? Их зажгла восторженная любовь, внушенная Офелией.
Офелия… Джульетта… Вечное воплощение изящества и неги. Офелия… Джульетта… в силу своей чистой красоты и нереальности она чужая на земле.
Но возможно ли? В Гекторе после неистовой страсти, разрывавшей сердце, наступает полная перемена. Полная перемена? Именно так.
IV
Полная перемена. Он ловит себя на том, что удивлен своим чувством: королева отрешена от власти и повержена молнией на землю.
А как же безумные блуждания по полям, чтобы унять жар? А твое ожидание у окна? Неужели все это напрасно? Возможно. И, однако, ты жил в ту суровую зиму при светильнике, который то зажигался от твоей надежды, то гас от твоего отчаяния.
К чему снова спрашивать тебя об этом?
В самом деле, Гектор, может быть, ты больше был увлечен не возлюбленной, а самой любовью?
Но откуда взялась новая Дульцинея? Это весьма пикантная история.
Однажды Фердинанд Гиллер привел Гектора на улицу Арле, что в квартале Марэ, и представил его госпоже Добре как учителя игры на гитаре. Гектор, принятый в качестве преподавателя, постоянно встречал там бойкую, жизнерадостную Камиллу Мок, дававшую в том же пансионе уроки игры на фортепьяно.
Камилла сияла юностью и очарованием. Ее глаза и пылающие губы сулили райское блаженство.
«Когда она, эта капризная хохотушка, шла своей легкой походкой, в вызывающе грациозном покачивании ее бедер и стана было „нечто гипнотическое“. Прелестная, насмешливая кокетка, она любила со своеобразным, чисто парижским изяществом играть сердцами мужчин и делала это с такой же легкостью, с какой ее красивые пальцы порхали по клавиатуре… В образе юной девы скрывался искушенный опытом Керубино; она была падка на приятные и разнообразные ощущения, она была виртуозна и в игре на фортепьяно и в любовных приключениях».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41