https://wodolei.ru/catalog/smesiteli/Germany/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


Сюжет пьески «Спасибо за внимание» незамысловат. Лейтенант приезжает с фронта к своей невесте, а соседям хочется поговорить с фронтовиком, и под разными предлогами они то и дело приходят к девушке. Только лейтенант протянет руки, чтобы обнять любимую, — кто-нибудь из соседей тут как тут! Срок побывки истекает, лейтенанту нужно уезжать. «Спасибо за внимание», — говорит в финале польщенный вниманием, но все же огорченный лейтенант. Ему так и не удалось побыть с любимой наедине…
Невесту лейтенанта играла Митяшка… И каждый раз, обнимая ее, лейтенант — Менглет испытывал легкое сладостное волнение. На миг к нему прикасалась юность, на миг Менглет чувствовал себя двадцатилетним… Это не было интимным театром для двоих.
Во время ежедневных переездов Менглет не подсаживал Митяшку на платформу «студебеккера», не снимал с платформы — это проделывал ее муж, Яшка. И даже если Митяшка оказывалась рядом в машине, при толчках на ухабах Менглет не хватал ее (как бы случайно), чтобы поддержать. Нет. Ему это и в голову не приходило.
За сутки спектакль-концерт повторялся три-четыре раза.
Легкое, сладостное волнение повторялось, не исчезало.
Иногда, обнимая «невесту», Менглет шептал ей: «Митяшка…» «Что… Георгий Павлович?» — шептала она, краснея.
Лейтенант — Менглет не отвечал.
«Спектакль-концерт „…“ включал самые разнообразные номера: скетчи, построенные на легко узнаваемом военно-бытовом материале, танцы, музыкальные сценки, такие, например, как „Музыкальное письмо“, пользовавшееся неизменным успехом. Номер строился на том, что юная Шагодат Сидикова, талант которой сочетал лиризм и задушевность с восточным лукавством, просунув голову в отверстие огромной граммофонной пластинки, проникновенно читала письмо к своему любимому на фронт. Заканчивался номер так, что даже бывалые солдаты, не стесняясь, утирали слезы».
…Был еще один номер (Менглет о нем забыл упомянуть), включенный в программу по настоянию приемной комиссии: подлинный документ — речь матери Зои Космодемьянской. Галя Степанова — специалист по матерям (мать сыновей-героев в «Славе», Кручинина — мать Незнамова и так далее) — накидывала на голову траурный кружевной платок и, пылая щеками, требовала отомстить за ее дочь Зою. Трагический документ-монолог выбивался из общего комедийно-лирического настроя программы, и Жорик думал: «Как-то неловко получилось — мы Космодемьянскую без ее разрешения в эстрадного автора превратили». Галя никакой неловкости не ощущала и, поклонившись на аплодисменты, гордо уходила за ширмы.
«Всегда с удовольствием встречали солдаты выступление великолепного комика Мирбобо Зияева, наделенного редкой непосредственностью, обаянием, народным юмором. Пользовалась успехом и лирическая комедия „Душа героя“ в исполнении драматического актера Ивана Гришина и яркой комедийной актрисы Маргариты Волиной. Подолгу не отпускали со сцены исполнительниц прославленных народных танцев Истат Баракоеву и Сарвар Ниязову. Заметное место в спектакле занимали интересная характерно-комедийная актриса Галина Степанова, превосходная чтица, к тому же обладавшая хорошими вокальными данными Валентина Королева, остроумный изящный актер и режиссер Александр Бендер, совсем молоденькая Ольга Митяшина, артист Воронежского театра оперетты Александр Гордон. В труппу входила также певица Евгения Левенцева и талантливый композитор, пианист и аккордеонист Генрих Вагнер.
Свой первый фронтовой спектакль мы сыграли, еще не доехав до места назначения. Нас остановили бойцы танкового гвардейского корпуса:
— Давайте концерт!
Усталые, оглушенные все нарастающим гулом артобстрела, мы были в полной растерянности. Но гвардейцы — народ решительный. Они быстро устроили сцену между двух стогов сена, неизвестно как уцелевших в голом, выжженном поле. Подходившие бойцы рассаживались на земле, ждали. Мы решили не ударить в грязь лицом и дать свой первый концерт при полной выкладке. Расставили свои ширмы, переоделись в концертные костюмы. Начали…
Концерт шел под непрерывный смех зрителей и нудный, свербящий звук немецких самолетов.
После спектакля — оглушительное, гвардейское «ура!».
Нет, нужны и смех и шутка, мы убеждались в этом на каждом выступлении, в каких бы условиях нам ни приходилось играть.
Впрочем, иногда нам приходилось и отказываться от них.
Армия Крылова. Танковый корпус. Мы едем на передовую! Едем дорогой, которая простреливается врагом. Все гудит. Небо багровое — пожары. По дорогам и вокруг — разбитые машины, орудия. Окопы. Мы на передовой.
Играем в окопах скетчи, стоя на коленях. В полный рост вставать нельзя. Тревожно. Нас — артистов — пятеро, зрителей снайперов — двое. На расстоянии ружейного выстрела от фашистов. Через наши головы — артиллерийский огонь.
Выступили — перебрались в соседние окопы. Опять играем на коленях, поем под сурдинку. Тихо вторит аккордеон.
Впечатление таинственности. Высокое эмоциональное напряжение.
Сопровождающий нас офицер командует:
— Сейчас сыграете только маленький скетч. Женщинам лучше не ходить (т. е. не ползти!).
И опять тот же отзвук в сердцах бойцов, те же сияющие лица, блестящие радостью глаза…
Во время войны я всем своим существом чувствовал потребность людей в искусстве, жажду смеха. Я это говорю не как артист Театра сатиры, который исповедует смех, — нет, тогда я был артистом драмы. Я видел, что смех вдохновлял, мобилизовывал, вселял жажду жить даже в тяжелораненых, заставлял вспоминать о мирной жизни и с еще большей силой ненавидеть фашистов, драться, освобождать, защищать, побеждать! Эта неистребимая, вечно живая любовь к шутке, к острому слову неопровержимо утверждала духовную крепость народа. Никакие дискуссии о необходимых жанрах и формах искусства не были так убедительны, как практика фронтового театра, как реакция фронтового зрителя».
…Пока ночевали в солдатских палатках, в заброшенных клубах и школах — никто не чесался. В избах освобожденных сел — набрались вшей. Избавиться от них не было возможности. На постирушки в речушках вши плевали, размножались и кусались.
Искусанные актеры — чтобы не плакать — забавлялись.
— Я сегодня поймал самца! — говорил Жорик. — Он на меня посмотрел такими глазами!…
— Убей немца! Где ты его ни увидишь, там ты его и убей! Вошь — немецкий сатрап! Ты убил его?
— Посадил на лист лопуха — пусть переквалифицируется в травоядное…
Переезд на второй концерт. Пыль, жарища. Майка (Жорик называл жену Шурки Бендера Почесуй — насекомые как-то особенно ее любили) сует руку за пазуху.
— Поймала, Почесуй? — любопытствует Жорик.
— Да!
— Покажи!
Почесуй— Майка «показывает».
— Тоже самец! — констатирует Жорик. — Убьешь его?
— Не могу… Я выкину его за борт.
— Ты сошла с ума! Он разобьется о камни!
— Эх, дороги, пыль да туман!…
Майка «бросает» вон из машины «сатрапа».
Жорик свесился за борт:
— Приземлился на ноги. Догонит? Догоняет! Шофер, нажми на акселератор — догонит!! Отстал…
Все довольны и даже чешутся меньше.
Исчезли вши только после краткого отдыха в Москве. Не впустив актеров в гостиницу Дома Красной Армии, их сначала повели в преисподнюю — санпропускник, размещенный в подвале. Жара. Темень. Пар. Ад! Пропарили тела. Прожарили одежду. Вышли на свет не вшивые, счастливые — и все улыбались, как Жорик.
Перед отправкой на фронт получили валенки и новехонькие белые полушубки. Митяшка сразу превратилась в Снегурочку, Королева — в Снежную королеву, а Степанова — в Фальстафа!
Пусть я Фальстаф, — говорила Галя, — зато мне тепленько…
…В составе театра произошли некоторые изменения. Выбыла Майка (Почесуй). Ее затребовал Сталинабад — на роль Мирандолины в «Хозяйке гостиницы» К. Гольдони. Взамен ее прибыла Сара Косогляд. Фронтовой театр от этого не пострадал, а выиграл.
Сарра, в отличие от Майки, обладала отличными вокальными данными и часто пела (под аккомпанемент Г. Вагнера) в эвакогоспиталях для тяжелораненых.
«Для нашей второй поездки на фронт мы, кроме спектакля-концерта „Салом, друзья!“, подготовили сокращенный вариант спектакля „Без вины виноватые“ А.Н. Островского. Этот спектакль предполагалось играть на более или менее приспособленной сцене, в тех случаях, когда наши зрители будут располагать достаточным временем.
Вслед за советскими войсками — мы в Белоруссии, в Могилевской области. В комендатуре получаем новый маршрут и грузовик. Только отъехали — дом комендатуры взлетает на воздух.
Концерт в открытом поле. Мороз. Страшнейший ветер. Машины маскируются. Играем на передовой.
Видим: немецкие зенитки стреляют по нашим самолетам.
На машинах доехали до Ново-Белицы, затем — в Гомель. Два концерта в офицерском клубе.
Остаемся в одном из госпиталей, где дадим несколько концертов. Здесь много пленных фрицев. У них в основном преобладают два состояния души: страх и подхалимство или озлобленность. Пленным приказано вымыть и прибрать помещение для концерта, забить проемы окон фанерой. Один из них входит к нам с вязанкой дров, улыбается подобострастно, охотно заявляет:
«…»Русские — народ отходчивый, к пленным относятся беззлобно. Любят позубоскалить над ними, но и хлебом делятся, и американской тушенкой. Чувствуется моральное превосходство. По-настоящему люто ненавидят, не прощают «…» предателей. «…»
22 февраля. Мозырь на горе. На площади три виселицы: казнены начальник полиции и два полицая. Надпись: «Изменники Родины». У одного из них упала шапка. Валяется. Никто не берет.
Наконец— то приехали в нашу подшефную кавалерийскую дивизию, которая формировалась в Таджикистане. Передали бойцам подарки от Таджикской республики -теплую одежду, белье, валяные сапоги.
Прием блестящий! Здесь мы пробыли двадцать один день. Играли «Без вины виноватые». Удивительная сила заключена в русской классике. Страдания Незнамова, его тоска по дому, по матери в этих условиях преломлялись в какие-то особые, вечные, непреходящие человеческие чувства. Бойцы с напряженным интересом следили за перипетиями судьбы Незнамова, чутко воспринимали слово Островского.
В дивизии было много таджиков, на нашем концерте их с почетом усаживали в первые ряды. С упоением слушали они звуки своих родных музыкальных инструментов дойры и тары, зачарованно следили за изящными танцами, весело смеялись, слушая своих любимых артистов. Но многие плакали. От волнения. От встречи с Родиной».
Москва, краткий отдых. Пахнет весной — сосульки сверкают, — но ветер прохватывает по-зимнему. Менглет еще в полушубке. За три месяца фронтовых дорог полушубок засалился, потемнел — им покры вались, на нем спали в землянках… Другой одежды пока нет, и Жорик в полушубке и в валенках шагает по талому снегу московских улиц к Юткевичу. Фронтовой театр остался должен ему какую-то сумму денег, и Менглет обязан эту сумму ему вручить. Юткевич уже покинул Сталинабад и проживает в своей квартире в престижном доме на улице Немировича-Данченко… От Юткевича — к Дикому! Жорик разговаривал с ним по телефону… Алексей Денисович его ждет! «Ждет!…» «Ждет, ждет», — жвакает талый снег под ногами.
Элегантный Сергей Осипович Юткевич приветливо встретил Менглета. Предложил раздеться, но на его полушубок поглядел опасливо.
Менглет сконфузился. И, стягивая свою овчину, спросил:
— А куда… мне полушубок деть?
— Положите у вешалки… на пол… Я вам… тряпочку подстелю…
Менглет, свернув мехом внутрь полушубок, положил его на тряпку. Полушубок остался лежать, как собака у двери, а Жорик вслед за хозяином прошел в его кабинет. На паркете остались влажные следы… «Мать твою так…» — подумал Жорик. Юткевич — на следы внимания не обратил, предложил сесть. Жорик сел. Все стены — в полках с книгами, а книги все — в пестрых ситцевых переплетах. Авторов по корешкам не распознать. Заметив взгляд Жорика, Юткевич сказал:
— Я все книги отдаю переплетать в ситец. Монтень у меня в зеленом ситчике, Кокто — в голубеньком, Бодлер и Рембо — в розово-синих цветах.
Менглет отсчитал замусоленные купюры. Юткевич, не пересчитывая, взял. Поблагодарил. Менглет встал.
— Я с Алексеем Денисовичем условился…
— Привет и низкий поклон ему. И пожалуйста, передайте Алексею Денисовичу, что его генерал Горлов — это шедевр. Видели?
— Нет еще…
— Рекомендую посмотреть.
— Не премину, — ответил Жорик.
…Предстоящая встреча с Диким — едва Менглет ушел от Юткевича — вытеснила из головы и Монтеня в ситчике, и Кокто, и элегантного хозяина. Спасибо ему за «Салом, друзья!» — он мастер. Ну и пусть наслаждается своим Монтенем.
Жорик знал, что Дикого освободили перед войной. Что его тут же «заграбастал» Театр имени Евг. Вахтангова, что Дикий у них сыграл генерала Горлова — и положил всех на обе лопатки… Знал, что его квартиру на улице Горького, пока он числился «врагом народа», отдали кому-то… Знал, что Дикий вместе с Александрой Александровной живет у Надежды Петровны — тещи. А больше в общем-то ничего не знал.
Оттого, что Жорик у Юткевича не засиделся, он явился в Старопименовский переулок раньше времени. Решил переждать, чтобы быть точным. Но не утерпел — позвонил. Его впустила тощая бледная дама теща. В открытой двери кабинета Жорик увидел тяжелую спину сидящего возле стола человека. Плечи были развернуты, но… напряжены? Менглет замер: «Сейчас Алексей Денисович обернется, и я увижу, как он постарел…»
Надежда Петровна сказала:
— Алеша… к тебе Менглет!…
Дикий обернулся. От сердца отлегло: «Все тот же! Совсем не изменился… Совсем!»
— Менглет?! — крикнул Дикий, вставая. — А я было подумал, — он усмехнулся, — не «ко мне», а;$а мной… кто-то пришел?
— Что за глупости, Алеша! — рассердилась теща.
— Шучу, конечно… — Алексей Денисович обнял Жорика. — Хорош! Обветренный, загорелый, на морозце загорал, да? Надя! Чаю! С вареньем! И Шурка пусть выползет Менглет пришел. А ты, дорогой, славный мой фронтовик, раздевайся! У нас тепло…
Жорик стянул засаленный полушубок и спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39


А-П

П-Я