В меньшем доме первый этаж занимала канцелярия, на втором была квартира мистера Фейтфула. Он был холост и любезно предоставил мне комнату, пока я не подыщу собственное жилье. Через несколько недель ко мне присоединился Норман Оуэн, мой помощник, он был женат, но оставил жену и ребенка в Англии. К тому времени я уже нанял большой дом в японском стиле в деловой части города, там мы с Норманом и поселились. Позже я пригласил занять две свободные комнаты нового французского вице-консула Жана Мидмора, который никак не мог найти себе пристанище. Он внес в нашу жизнь дух веселья и праздника.
На уик-энды мы часто устраивали пикники, выезжали; на «джипах», единственном приемлемом для Кореи виде транспорта, и останавливались в каком-нибудь живописном: уголке. Обычно мы выбирали место возле развалин старого храма на берегу быстрого горного потока, вокруг вздымались в темно-голубое небо голые пики отвесных скал. Такие прогулки были особенно хороши осенью, когда природа и климат наиболее красивы и благоприятны. Яркие краски на фоне необыкновенно синего неба в совершенно прозрачном теплом воздухе… Вскоре моя прежняя неприязнь сменилась глубокой симпатией к этой красивой дикой стране и ее стойкому, независимому народу, что часто поначалу раздражает, но при более близком знакомстве обнаруживается неожиданное, а потому обезоруживающее обаяние корейцев.
Война неотвратимо наступила, хотя и не так скоро, как ожидалось. Вместо нескольких месяцев, которые, как я думал, даны мне, чтобы «окопаться» перед войной, в моем распоряжении оказалось целых полтора года. За это время я смог прекрасно познакомиться с корейской обстановкой и заложить основу будущей разведработы. Моей первой и главной задачей было раскинуть агентурную сеть в Советском Приморье, в первую очередь в районе Владивостока. Это оказалось непросто, если не сказать невозможно. Сеул был, конечно, ближайшей к Советскому Приморью точкой на карте, где была британская дипломатическая миссия, что, видимо, и оказалось решающим соображением, когда здесь открывали резидентуру СИС. Уже в самом начале работы я понял, что хотя, ориентируясь на птичий полет, я был очень близко от Владивостока, но в действительности никакого сообщения между ним и Сеулом не существовало. Не было ни торговых, ни каких-либо других связей, которые я мог бы использовать. В этих обстоятельствах я решил направить все усилия на максимальное расширение контактов среди корейского населения, готовясь ко второму заданию — организации станции радиоперехвата на тот случай, если коммунисты Севера займут всю страну. Я надеялся, что в ходе работы мне повезет и я случайно найду пути для выполнения главной задачи. То, что я знал русский язык, в этой ситуации оказалось совершенно бесполезным, гораздо лучше, если бы на моем месте был человек, говорящий по-корейски.
С тех пор, как в конце прошлого века Корею «открыли» иностранцы, здесь появилось множество разнообразных миссионеров — от римских католиков до Армии спасения. Протестантами среди них были в основном американцы или англичане, а католиками — французы или ирландцы. С годами они обратили в свою веру довольно много корейцев, и в стране существовала не одна христианская община. К территории британского консульства примыкал большой англиканский собор, построенный в промежутке между войнами. Англиканскую общину в Корее возглавляли епископ Купер, добрый старый человек, которому было далеко за семьдесят, и его главный викарий отец Хант, довольно полный и жизнерадостный человек лет пятидесяти. Оба они блюли обет безбрачия и принадлежали к ортодоксальной — «высокой» — церкви, чье единственное отличие от римских католиков состояло в том, что последние не считали Купера настоящим священником. Между консульством и собором существовали тесные соседские отношения, и я уже скоро был на дружеской ноге с отцом Хаитом, остроумным человеком и замечательным рассказчиком, у которого, впрочем, была «каша во, рту», он не отказывался выпить и отлично знал Корею.
По воскресеньям у меня вошло в привычку посещать службу в подземной часовне собора, куда приходили американские англикане из посольства, здесь не курили фимиам» и не становились на колени. На вечернюю службу я шел в американскую объединенную реформатскую церковь, где мог встречаться с миссионерами-сектантами. Может возникнуть вопрос: почему я, перестав быть христианином, продолжал посещать церковь? Было две причины. Во-первых, я привык к этому, а старые привычки отмирают тяжело; во-вторых, я надеялся, что это укрепит мои связи с миссионерами и я смогу познакомиться с корейцами, которые помогут мне в разведывательной работе. Так я подружился с несколькими семьями, среди которых были представитель Армии спасения Лорд и его жена, а также мистер и миссис Фергюсон из британского и зарубежного библейского общества. У нас с ними оказались общие проблемы — установить контакт с советскими войсками в Северной Корее, хотя и для разных целей. Библейское общество прислало им для распространения в советских войсках 10 тысяч экземпляров Библии. А уж как это сделать, когда между двумя Кореями не было никакой связи, осталось на усмотрение мистера Фергюсона. Наверное, люди, приславшие книги, для которых, кстати, оказалось непросто даже найти хранилище, мыслили так же, как те, кто направил меня в Южную Корею собирать данные о Дальнем Востоке.
Частью моих обязанностей как вице-консула была выдача виз в Гонконг, и это тоже позволило мне расширить круг знакомств, особенно среди корейских бизнесменов, заинтересованных в торговле с нашей колонией. Обращаясь за визой, они должны были представить и определенную личную информацию, что помогало установить с ними контакт, а если человек казался мне ценным, то это было поводом для дальнейшего общения.
Еще одной стороной моей работы было участие в светской жизни. Начал я с тех, кому меня представил по приезде мистер Холт, а потом стал заводить знакомства среди сотрудников американского посольства и больших экономических и военных миссий, которые существовали при нем. В работе, подобной моей, нельзя пренебрегать никакими связями, ведь никогда не знаешь заранее, кто тебе может пригодиться.
Случилось так, что американское посольство в Сеуле было в те годы самой большой дипломатической миссией США в мире, так что у меня не оставалось свободной минуты.
Другим зарубежным представительством в Сеуле было французское генеральное консульство, с его работниками у меня завязалась тесная дружба, укрепившаяся потом в результате совместного трехлетнего пребывания в северокорейском плену. В это время в бывшем императорском дворце регулярно заседала комиссия ООН, обсуждавшая проблему воссоединения двух Корей. Председателем комиссии был чопорный австралийский дипломат, от Турции присутствовал человек, прославившийся своими любовными похождениями. Месье Перрюш, французский генеральный консул, представлявший на заседаниях Францию, обычно так характеризовал работу комиссии: «Это цирк, а мы здесь клоуны». Северная Корея присутствовать на заседаниях отказалась.
В 1945 году после капитуляции Японии по общему соглашению в Северной Корее было установлено советское военное правление, а в Южной — американское, демаркационная линия проходила по 38-й параллели. Целью комиссии было как можно скорее создать общее корейское правительство и дать стране независимость. Советы установили в северной части систему, точную копию их собственной, американцы в своей части, естественно, сделали то же самое, поэтому неудивительно, что прогресса в формировании единого правительства достигнуто не было. Две зоны существовали совершенно изолированно друг от друга и развивались каждая по своему пути. Когда стало совершенно ясно, что соглашение не может быть достигнуто, США создали независимую Корейскую республику, вывели свои войска, оставив сильный контингент военных, политических и экономических советников, чтобы руководить первыми шагами молодого государства. Вскоре то же самое сделали русские — основали Корейскую Народно-Демократическую Республику, отозвали войска и прислали советников.
Вслед за высадившейся в Корее после капитуляции Японии американской армией вернулось множество корейцев, которые на время японской оккупации уехали на Гавайи и западное побережье США. Многие уже приняли американское гражданство, все говорили по-английски и впитали за эти годы большую дозу американской культуры.
Так как никто из офицеров, входивших в американскую военную администрацию, не говорил по-корейски и не знал ничего об этой стране, им во многом пришлось положиться на экс-эмигрантов, из них были набраны практически все переводчики, а некоторые заняли ключевые позиции в местном правительстве. Они приобрели влияние и власть, став связующим звеном между военной администрацией и населением, которым она управляла.
Когда в 1948 году Южная Корея стала самостоятельной республикой, многие из этих людей оказались членами правительства и министрами новой администрации. Ли Сын Ман — первый президент Южной Кореи — сам был эмигрантом, жившим на Гавайях и в США.
К сожалению, долгий и тесный контакт с американским образом жизни, как я заметил, вредно влияет на людей с Востока. Такое впечатление, что они впитывают худшие его черты и, теряя природные достоинство и изящество, которые выгодно отличают их от белых людей, превращаются в нахрапистых дельцов. Бывшие корейские эмигранты, увы, не были исключением из этого странного феномена, и теперь они распределяли миллионы долларов, которые американское правительство вложило в страну в форме экономической и военной помощи. Неудивительно, что большая часть этих денег утекла в их собственные карманы и к тем бизнесменам, спекулянтам и нечистым на руку политикам, которые были с ними связаны. Народ мало выиграл от помощи, и его нищета по-прежнему ужасала.
В деревне практически ничего не было сделано, чтобы уничтожить феодальную власть землевладельцев, и крестьянство находилось в плачевном состоянии. Даже такая помощь, как сухое молоко или мясные консервы, которые присылались, чтобы поддержать нищих, заканчивала свой путь на черном рынке. Никогда я еще не видел такого контраста между бедными и богатыми.
Часто в сумерках я выходил на улицу, вдыхая запахи пряностей из ресторанов, смотрел, как трудятся чеканщики, торопятся на работу гейши в парче и ярких шелках. Блестящие американские машины выстраивались у больших китайских ресторанов. Из них выходили хорошо одетые бизнесмены и политики, проводившие вечера, пируя со своими любовницами. А дальше приходилось пробираться через шумную толпу нищих, одетых в отвратительное тряпье и выставляющих напоказ гноящиеся язвы и обрубки ног и рук. Их было в Сеуле тысячи. Бездомные дети ночевали под мостами и в подворотнях.
Частная благотворительность, как бы она ни была велика, не могла помочь при той нищете, какую я видел здесь. Даже самоотверженные усилия таких преданных идее миссионеров, как представитель Армии спасения и его жена, которые посвятили всю жизнь помощи нуждающимся в Корее, были каплей в море. Только полное изменение системы, как мне казалось, могло решить проблему.
Чем ближе я наблюдал режим Ли Сын Мана, тем большее отвращение к нему испытывал. Этот старый диктатор не терпел никакой оппозиции. Едва корейское Национальное собрание проявило малейшие признаки собственного мнения, его распустили, а результаты новых выборов тщательно подтасовали. Лидеров оппозиции запугивали или арестовывали за подозрение в коммунистических симпатиях. Всякий, кто исповедовал взгляды не левее тех, что ежедневно распространяли в Англии «Геральд» или «Дейли миррор», объявлялся опасным красным и привлекал к себе малоприятное внимание совершенно безжалостной службы внутренней безопасности.
Все это было так отвратительно, что я не мог не симпатизировать любому, кто противостоял режиму. Трудно было сдержать восхищение группами партизан, которые поднялись в горы и оттуда нападали на правительственные войска, или подпольным коммунистическим движением, существовавшим в очень опасных условиях, вдохновленным теми же честными побуждениями, что и бойцы Сопротивления в Европе во время войны. Такая параллель тем более уместна, что режим Ли Сын Мана перенял многие фашистские черты, а министр образования, например, открыто восхищался нацистами и даже повесил в своем кабинете портрет Гитлера.
А что до методов полиции — они были очень похожи на гестаповские.
Полицейские посты в Сеуле чаще всего представляли собой деревянные павильоны с одной открытой стеной, так что заглянуть внутрь было нетрудно. Часто я видел, как там избивали или дубасили прикладами людей. Одним из моих агентов был молодой капитан полиции. Этот наглый и довольно хвастливый молодой человек отлично говорил по-английски, потому что вырос на Гавайях. Он был полезным источником информации, и, чтобы его поощрить, я изредка обедал с ним. Его излюбленной темой были рассказы о том, как он допрашивал подозреваемых коммунистов. Чтобы заставить человека сознаться, он подвешивал его за ноги и лил в рот обжигающий кофе или держал в ванной под водой, пока жертва не начинала захлебываться. Когда арестованный приходил в себя, он начинал пытку снова, пока не добивался признания. Такие вещи, как прижигание сигаретой или прикладывание обнаженного электрического провода к чувствительным частям тела, были, по его мнению, сравнительно легкими способами воздействия, а битье — обыденным делом. Я находил эти разговоры омерзительными, но еще гнуснее было то, что мне приходилось их спокойно выслушивать, скрывая свои истинные чувства. Ведь считалось, что я на его стороне и приглашаю обедать из искреннего расположения.
Но, как я уже говорил, в разведке не приходится быть щепетильным в выборе людей, с которыми работаешь.
Человеком, чье общество мне очень нравилось и кого я вспоминаю с благодарностью, был британский посланник в Сеуле Вивиан Холт, он дал мне много советов, пригодившихся в последующей жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50