— Чего тебе надо-то? — грубо спросила меня недавно столь деликатная секретарша директора. — Сдурела, что ли?Ее маленькая лапка с коготками вцепилась в кучу ювелирных предметов с откровенным бесстыдством, размазанная помада превратила её рот в одну уродскую кляксу, и эта клякса шевелилась, шипела:— Лезет куда не просят! Воркута и есть Воркута! Тебя надо предупреждать, чтоб молчала и директору ни слова?— Не надо. Никому ни слова! — пообещала я как бы крайне смущенно и клятвенно.— Ну смотри! — шевельнулся смазанный роток и вдруг растянулся в улыбке, показав ненадолго рядок белых, стройных зубов. — Плохо, плохо мы поступаем, девушка. Но не от хорошей жизни. Все беженки, все голые, босые в Москву заявились. Нужда! На зарплату не проживешь. На панель идти нам поздно.— Я понимаю! — ответила ей почти заискивающе, презирая в душе эту, в сущности убогую, но такую, выходит, наглую особь и отмечая заодно: «Директора они, все-таки, боятся. Он что, не знает, что ли, про эти ограбления покойниц? И про то, что Аллочка колется?» внезапно незаурядную тонкость в обращении проявила сестра-хозяйка тетя Аня.— Да это же Наташенька… хорошая девочка… не склочная… убирается на совесть, аккуратная… Она знает, что язык надо крепко за зубами-то держать… На, девочка, возьми, Наташенька, вот эту цепочку… чистое золото… на память о покойной старушке… У ней все равно родни никакой нет… Она не в обиде будет… В морге все равно уворуют.Тетя Аня ткнула меня в грудь рукой, которая держала болтающуюся цепочку с крестиком… Я медлила. Я не знала, что можно столь легко стать соучастницей элементарного ограбления… Но если я откажусь…— Ой, не надо! Ой, я её боюсь! — завопила я, изображая придурка из придурков, и бросилась из комнаты, забилась в кладовку. Там меня и нашла Алла. Уже не стесняясь, сделала себе привычный укол в вену на руке, спустила рукав белоснежного халата и насмешливо спросила:— Чего от цепочки отказалась? Неужели так покойников боишься?— Ужас и ужас! — для убедительности я перекрестилась.— Выпрут тебя отсюда, если не будешь со всеми, — предрекла шепотом же. — Тут надо в одном котле… иначе… Иди, возьми цепочку… Быстро!Если ты говоришь, — покорилась и вышла. Там, в комнате, рядом с покойной, находилась уже одна тетя Аня.— А, — понятливо произнесла она, — за подарком вернулась… Ну то-то же… Бери, — и вытащила из кармана эту самую злополучную цепочку.На покойную актрису я старалась не смотреть. Я и впрямь боялась её застывшего строгого лица, словно уже на веки вечные осудившего своих грабителей…Самое удивительное — тетя Аня тоже смотрела на покойницу, и слезы жалости текли из её глаз, хотя карман её отдувался от уворованных вещиц. Мне следовало чмокнуть сентиментальную разбойницу в пухлую щеку, что я и сделала. Да ещё сказала:— Миленькая тетечка Анечка, да не переживайте вы уж очень… Эта бабушка совсем старенькая была…И почти без паузы, прямо на ушко:— А чегой-то главврач-то такая вся нервная вышла? Прямо в пятнах красных?Рассиропленная лаской и оттого утерявшая бдительность женщина произнесла поучительно:— Жадность все! Хотела бриллиантовые серьги, а ей досталось кольцо с бриллиантом. Секретарша сама серьги снимала и себе же в бюстгальтер поклала, успела. Ой, бабы! Окороту в жадности не знают!— Тетя Анечка, а как же, как же дальше-то? — строила я уж такую наивность. — Ведь люди знают, что у этой актрисы были драгоценности, а увидят, что нет…— А как всегда, — отшепталась женщина, которой доставляло удовольствие чувствовать себя очень сведущей перед глуповатой девицей. — Счас секретарша принесет подделки и положит на стол! В морг-то кто везет в золоте и каменьях?— А если родственники какие заявятся?— Откуда? Она бездетная. К ней уж лет десять никто не ходит. Одна редакторша была какая-то чужая.— Но… Георгий Степанович и Одетта Робертовна видели на ней дорогое…— Эти-то! — усмехнулась тетя Аня. — Смолчат! Им с начальством хочется в мире жить. Эти понятливые…Мне казалось, что самое удивительное уже случилось в этот день. О нем напоминала мне цепочка в кармане казенного халата. Однако дальше на сцену неожиданно вышел Мастер на все руки Володя. Он появился в квартирке покойной Обнорской, когда там уже никого не было. В руках он держал все тот же обшарпанный чемоданишко, из тех, с которыми ходят по вызову сантехники.Впрочем, он явился по необходимости, так как медсестра Алла, заглянув в квартирку, оповестила вслух, выйдя из неё в коридор:— Опять течет! Опят кран сломался!А через минут десять Володя с чемоданчиком тут как тут. А ещё через полчаса можно было наблюдать в окно, как к «черному ходу» подъехала синяя «перевозка» и из неё два парня-санитара вытащили брезентовые носилки… Как водится, все, свободные и не очень от дел, припали к окнам… Володя вообще из квартирки не выходил. А когда носилки с телом поплыли по коридору, — он, Володя, помогал санитарам… Директор еле поспевал за процессией. Последним его указанием, когда носилки уже вдвигали в машину, было:— Володя, не забудь забрать одеяло!— Не забуду, — пообещал Мастер на все руки и залез в машину вслед за носилками.Рядом со мной все это время стояла грузная Одетта Робертовна, дышала тяжело и всхлипывала. Но когда машина тронулась, спросила в воздух:— Зачем они на неё шерстяное одеяло накинули? Лето же, теплынь…«Верно, — её недоумение передалось и мне, — чего это покойница с головы до ног закрыта казенным шерстяным одеялом коричневого цвета в оранжевых разводах».— Хотя, — произнесла раздумчиво жизнедеятельная дама, — так эстетичнее… все-таки, в узорах… и тела не видно.Но мне такое объяснение показалось неубедительным.— А тут всех хоронят с одеялом? — обернулась к Одетте Робертовне.— Сейчас подумаю… Вроде, всех. Да, да, вон и Мордвинову… Тоже Володя уезжал на «перевозке», чтобы вернуть одеяло… Видимо, это традиция…Я не осилила забрать золотую цепочку к себе домой, так и оставила в кармане халата. А в Михаиловом душе мылась и мылась, словно грязь на мне лежала липким слоем, и ничто её не брало. Чувствовала я себя так, словно окончательно заблудилась в дебрях. К прежним вопросам без ответов пристроились новые: случайное совпадение или нет смерть Обнорской вскоре после того, как ей скормили кусочек торта? Почему сестричка Алла не участвует в традиционном грабеже мертвых старух? Брезгует? Или без того богата, но скрывает? Действительно ли случилась протечка в ванной в квартирке Обнорской и необходимо было вызвать этого самого Володю, мастера на все руки? Зачем покойниц кутать в шерстяное одеяло, если нет в этом никакого смысла, ведь обычно достаточно лишней простыни? Традиция или и тут некая тайна, стерегущая преступление? Или мне уже всюду чудится одно злодейство, потому что мозги набекрень, и вместо того, чтобы заниматься живописанием всякого рода светских событий, употреблять всякого рода красивые слова вроде «фужер», «бокал», «вокализ», «интерьер» и прочее, я влезла уж в такую слякотную бытовуху…Конечно, мысль быстренько настукать на машинке материалец с жутко интригующим заголовком «Грабеж покойницы» мелькала в моей голове. И я уже видела нечто вроде суровой радости на плохо выбрито лице моего старенького бедолаги-редактора. Однако следом за этой парадной мыслью выскакивала другая и как бы с дубинкой наперевес: «Сама все видела, говоришь? А кто подтвердит? Сами воровки, что ли? Так что продолжай сидеть в засаде, собирай факты, а там видно будет».Три следующие дня, где я исправно в образе безотказной «Наташи из Воркуты» исполняла роль уборщицы, прошли удивительно тихо, без событий, если не считать того, что за мной вдруг стал ухаживать былой красавец и киногерой Анатолий Козинцов. Когда я убирала в его квартирке, где в изобилии стояли всякого рода призы-статуэтки, а в ванной комнате — всякие флаконы и коробочки с кремами, духами, туалетной водой, тальком, ну как у дамы, — он вдруг обратился ко мне:— Очаровательная Наташа! Одно удовольствие наблюдать за тем, как легко, грациозно вы двигаетесь, как быстро, ловко работают ваши руки! Поверьте, я давно не испытывал такого наслаждения… Как много значит присутствие молодого, прелестного существа в комнате одинокого человека! Разрешите подарить вам вот эти духи.Я изобразила крайнюю степень смущения:— Да что вы… не надо… я и так…Но он вынудил меня принять подарок, и когда взял за руку — я почувствовала нешуточную силу этого «суперстара» с блистательным прошлым, который, как я отметила, с поразительным упорством каждое утро пробегает по три больших круга и при солнце, и при дожде.— Клеился? — спросила меня подвернувшаяся Алла и ухмыльнулась. — Он такой! Не смотри что семьдесят шесть!Недальновидно было упускать момент Аллиного ко мне расположения. Я вытащила из кармана коробочку с духами и призналась:— Вот… подарил… прям всунул. Может, назад отдать? Неловко как-то…— Дурочка! Мелочевка все это… Подумаешь — духи. Но учти — он действующий мужик. Девочек молоденьких обожает.— Он же старый совсем!— Да ты глупая какая! — укорила благодушно. — Есть способы…И тут же умолкла, словно споткнулась.— Аллочка, — я потянула её за рукав. — Я ещё хочу спросит у тебя… Даже не знаю, как…Мы с ней стояли в конце коридора, у окна. За окном у серого пикапа возился шофер Володя. Алла наблюдала за ним. Я держала в руках кишку пылесоса.— Тайна какая? — не сводя с Володи взгляда, спросила она.— Ага.— Ну… давай сюда, — она шагнула к двери комнаты отдыха. Здесь стоял большой телевизор, на стенах висели пейзажи и на специальной голубой доске — фотографии из жизни и быта обитателей Дома, сделанные Михаилом. А в одном из мягких, рассиженных кожаных кресел, как птенец в дупле, — скрючился, согнулся добрейший старикашка, маленький, с кулачок Генрих Генрихович Витали, в прошлом эстрадный артист-разговорик, и спал с газетой на коленях. Его большая лобастая голова в остатках седых кудряшек все ниже клонилась к коленям, и вот-вот он мог, так мне показалось, упасть на пол. Что с ним и случалось. Вообще Витали был достопримечательностью здешних мест. Давно и бесперспективно склерозированный мозг этого старца при взгляде на любую женщину, девушку выдавал один и тот же текст. Что и произошло, когда Алла, подломив свой тонкий стан, наклонилась над ним, подняла его руку, тряхнула её и громко крикнула в большое дряболе ухо, в котором желтела улитка слухового аппарата:— Генрих Генрихович!— Восьмидесятидевятилетний старик встрепенулся, выпрямился по силе возможности, сквозь толстенные стекла очков углядел Аллу и радостно возвестил:— Красавица! Солнце! Как жаль, что теперь я не могу… Но прежде! Сколько молоденьких девиц сами прыгали в мою постель! Помню, одна пришла и говорит: «Бери меня! Ты же всех окружающих баб то-се… И я хочу!» Раз! — и разделась и такая получилась «а натюрель»… И уж я ее…Он не стеснялся в выражениях и был настолько упоен своим славным прошлым, что глаза его наполнились слезами счастья…Мы с Аллой переглянулись, она крикнула ему в ухо с аппаратом:— Вам лучше полежать на кровати! Вас довести до нее?— Довести, довести! — мягко, послушно согласился забавный старичок.Мы взяли его под руки и повели к лифту. Он жил на третьем этаже, там, где, как я уже успела сопоставить обитали бывшие творцы попроще, без особых регалий и наград, по двое в комнате, как в обыкновенном доме для престарелых.Мы уложили Генриха Генриховича на принадлежащую ему постель, но он приподнялся, обвел нас изумленно-восторженным взглядом сильно, сквозь очки, увеличенных глаз и сообщил свою вечную новость:— Когда я был молодой и темпераментный, сколько же молоденьких девиц сами прыгали ко мне в постель!Ну и так далее. Мы с Аллой вышли, добрались до пустой комнаты отдыха…— От мужики! Все на одно лицо. Никак не хотят без секса! Он уже сморчок сморчком, а туда же, — осудила Аллочка и восхитилась следом. — Природа! От неё не убежишь! Им без нас никак! Мы ими вертим, а не они нами! Хотим — дадим, хотим — нет. Ну, что хотела рассказать? Не тяни!— Боюсь, — робко отозвалась я. — Вдруг узнают, что у меня цепочка Обнорской, и меня в тюрьму… Вот она, в кармане ношу…Я вытащила злополучную вещицу.— Все? — спросила Алла. — А я-то думала… — она вздохнула облегченно. — Брось, не спотыкайся на ерунде. Надень и носи. У тебя же нет ничего такого. Чем государству отдавать… Да какому государству! И государство наше воровское, не знаешь, что ли? Ну и не лезь в бутылку! Глядите, испереживалась вся! Смех!— А ты, — я потупилась, так как «Наташа из Воркуты» очень-очень стеснялась задать свой вопрос, — а ты… почему ничего не взяла? Побрезговала?— Я?! — круглые Аллины глаза уставились на меня с неподдельным интересом. — Почему я? — она словно бы никогда и не предполагала, что кто-то ей задаст такой вопрос. Но её замешательство длилось недолго. — Да зачем мне? У меня любовник богатенький! Он мне уже и квартирку купил. Однокомнатную, правда, но почти в центре, после евроремонта.— Целую квартиру?!— Ну не половину же… Зовет жениться, да я думаю.Алла надавила пальцем на кнопку телевизора, и тотчас в комнату ворвались звуки стрельбы, на экране замелькали парни в пятнистом камуфляже, в черных «чулках» с прорезями для глаз, с автоматами, кого-то преследовали, потом кого-то валили на землю… Диктор оповестил:— Так началась операция по обезвреживанию наркобанды, в которую, как выяснилось, входило одиннадцать человек. Двое оказали вооруженное сопротивление и убиты на месте. В квартире, где брали четверых, найдено много золотых цепей, дорогих ювелирных украшений и триста семьдесят тысяч долларов. Эти молодые люди думали, что конца их грязному бизнесу не будет, потому что их снабжали полезными сведениями продажные работники правоохранительных органов. Но сколько веревочка не вьется…Алла резко выключила телевизор:— Вот и болтают! Идиоты! Сволочи! Гады!Я оглянулась. Поразила бледность лица медсестры, ну ни кровинки…— Ломает? — понятливо погладила по рукаву её халата.Она продолжала смотреть на потухший экран бессмысленным, остановившимся взглядом, потом вдруг опять нажала кнопку, где показывали какую-то кучу малу из человеческих тел, а после двое в белом бесцеремонно стаскивали с негра черные штаны, потом усаживали его на стульчак, а в следующее мгновение демонстрировали черные шарики, как оказалось, набитые героином, сначала среди дерьма в белой емкости, потом отдельно на белой бумаге…Алла, казалось, забыла про мое существование.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44