https://wodolei.ru/catalog/unitazy/uglovye/
«Если знак этот находится справа, он обещает значительное наследство…» Снова наследие Букмана! «Знак подковы между бровями, под линией луны, говорит, что человек умеет мстить за оскорбления и жестокость». У меня есть этот знак; у вас тоже.
Выражение, с каким оби произнес слова: «у меня есть этот знак», снова поразило меня.
– Он бывает, – продолжал оби тем же тоном, – у храбрецов, умеющих подготовить смелое восстание, разбить цепи рабства в бою. Отпечаток львиного когтя над вашей левой бровью свидетельствует о необычайной отваге. Наконец, генерал Биасу, я вижу на вашем челе самый верный из всех знаков, предсказывающих счастье: сочетание линий, образующее букву М – первую букву имени святой девы. На какой стороне лба, на какой морщине ни стоял бы этот знак, он всегда означает гений, славу и могущество. Тот, кто им отмечен, принесет победу тому делу, которому служит; те, чьим он будет вождем, никогда не понесут никаких потерь; он один будет стоить всех защитников своей партии. И вы – этот избранник судьбы!
– Gratias, Благодарю (исп.)
господин капеллан, – сказал Биасу, собираясь вернуться на свой трон красного дерева.
– Подождите, генерал, – остановил его оби, – я забыл еще один знак. Линия солнца резко обозначена у вас на лбу и доказывает уменье жить, стремление сделать людей счастливыми, великодушие и щедрость.
Биасу, по-видимому, понял, что скорей сам проявил забывчивость, чем оби. Он вытащил из кармана довольно тяжелый кошелек и бросил его на серебряное блюдо, чтобы линия солнца не была уличена во лжи.
Между тем блестящий гороскоп вождя произвел глубокое впечатление на войско. Все мятежники, для которых каждое слово оби, после известия о смерти Букмана, приобрело небывалое значение, перешли от отчаяния к энтузиазму; слепо доверяя своему непогрешимому колдуну и ниспосланному судьбой полководцу, они принялись вопить во все горло: «Да здравствует оби! Да здравствует Биасу!» Оби и Биасу переглянулись, и мне послышалось, что оби ответил сдавленным смехом на хихиканье главнокомандующего.
Не знаю почему, этот колдун чем-то тревожил меня; мне все казалось, что я уже видел или слышал кого-то, напоминавшего мне это странное существо; мне захотелось, чтобы он поговорил со мной.
– Господин оби, senor cura, doctor medico, Сеньор священник, доктор-целитель (исп.)
господин капеллан, bon per, – обратился я к нему.
Он резко повернулся ко мне.
– Здесь есть еще один человек, которому вы не предсказали судьбу: это я.
Он скрестил руки на серебряном солнце, прикрывавшем его волосатую грудь, и ничего не ответил.
Я продолжал:
– Мне хотелось бы знать, что вы скажете о моем будущем; но ваши честные товарищи отобрали у меня часы и кошелек, а вы не из тех волшебников, что пророчествуют gratis. Бесплатно (лат.)
Он быстро подошел ко мне и глухо сказал мне на ухо:
– Ты ошибаешься! Покажи свою руку.
Я протянул ему руку, глядя на него в упор. Глаза его сверкали; он сделал вид, что рассматривает мою ладонь.
– Если линию жизни пересекают посередине две резкие поперечные черточки, – сказал он, – это знак близкой смерти… Твоя смерть близка!
Если линия здоровья проходит не посреди ладони, а линия жизни и линия судьбы, соединяясь внизу, образуют угол, – тогда нельзя ждать естественной смерти… Не жди естественной смерти!
Если указательный палец пересечен снизу доверху длинной линией, – это знак насильственной смерти… Слышишь? Готовься к насильственной смерти!
В его замогильном голосе, возвещавшем мне смерть, звучала затаенная радость; я слушал его равнодушно и с презрением.
– Колдун, – сказал я ему с насмешкой, – ты ловок, ты гадаешь наверняка.
Он придвинулся ко мне еще ближе.
– Ты сомневаешься в моем искусстве? Ну что ж! Послушай дальше. Разрыв линии солнца у тебя на лбу говорит о том, что ты принимаешь врага за друга, а друга за врага.
Слова эти как будто намекали на изменника Пьеро, которого я любил и который предал меня, и на верного Хабибру, которого я презирал и чья окровавленная одежда свидетельствовала о его преданности и самоотверженной смерти.
– О чем ты говоришь? – воскликнул я.
– Слушай до конца, – продолжал оби, – я говорил тебе о будущем, теперь скажу о прошлом. Линия луны слегка изгибается у тебя на лбу; это значит, что твою жену похитили.
Я вздрогнул и хотел вскочить с места, но моя стража удержала меня.
– Ты нетерпелив, – сказал колдун, – выслушай же до конца. Маленький крестик на самом конце этой изогнутой линии дополняет мое толкование. Твоя жена была похищена в первую же ночь после свадьбы.
– Негодяй! – вскричал я. – Ты знаешь, где она? Кто ты?
Я снова попытался броситься на него и сорвать его покрывало, но мне пришлось уступить численности и силе моих противников; с бешенством смотрел я на удалявшегося оби, бросившего мне перед уходом:
– Веришь мне теперь? Готовься к скорой смерти!
XXXII
Как будто для того, чтобы отвлечь меня на время от тревоги, овладевшей мной во время этой странной сцены, перед моими глазами развернулось новое представление – драма, сменившая забавную комедию, только что разыгранную оби и Биасу перед ошеломленной толпой.
Биасу снова уселся на свой обрубок красного дерева; оби занял место по его правую руку, Риго по левую, на двух бархатных подушках, как бы украшавших трон повелителя. Оби скрестил руки на груди и, казалось, погрузился в глубокое раздумье; Биасу и Риго жевали табак. К генерал-майору подошел адъютант с вопросом, начинать ли смотр войск, но в это время ко входу в пещеру с яростными криками подошли три шумных ватаги негров. Каждая из них вела по пленнику, чтобы отдать их в распоряжение Биасу, и не потому, что они думали, будто Биасу может помиловать их, но желая узнать, какому роду смерти ему будет угодно предать несчастных. Это подтверждали их зловещие крики: «Смерть! Смерть! Muerte! Muerte!» Некоторые из них кричали: «Death! Death!» – вероятно, это были английские негры из банды Букмана, успевшие присоединиться к испанским и французским неграм Биасу. Mariscal de campo, махнув рукой, приказал им замолчать и велел подвести трех пленников ко входу в пещеру. Я с удивлением узнал двоих: один был «гражданин генерал» С*** – тот филантроп, состоящий в переписке со всеми негрофилами мира, который на совете у губернатора предложил такой жестокий план усмирения негров. Другой был подозрительный плантатор, который выказывал такое отвращение к мулатам, хотя белые причисляли его к ним. Третий, видимо, принадлежал к группе «мелких белых»: на нем был кожаный фартук, а рукава были засучены выше локтя. Все трое были пойманы поодиночке, когда они пытались укрыться в горах.
«Мелкого белого» стали допрашивать первым.
– Ты кто такой? – спросил его Биасу.
– Я Жан Белен, плотник госпиталя Святых отцов в Капе.
Удивление, смешанное со стыдом, отразилось на лице «главнокомандующего побежденных стран».
– Жан Белен! – воскликнул он и закусил губу.
– Ну да, – ответил плотник, – ты что ж, меня не узнаешь?
– Сначала ты меня узнай и поклонись мне, – ответил mariscal de campo.
– Я не кланяюсь своему рабу, – ответил плотник.
– Своему рабу, негодяй! – воскликнул главнокомандующий.
– Ну да! – ответил плотник. – Конечно! Я твой первый хозяин. Ты делаешь вид, что не узнаешь меня. А ну-ка припомни, Жан Биасу, я продал тебя за тринадцать пиастров торговцу из Сан-Доминго.
Бешеная злоба исказила все черты Биасу.
– Смотри-ка! – продолжал плотник. – Ты, кажется, стыдишься, что был моим рабом? А разве не честь для Жана Биасу, что он принадлежал Жану Белену? Твоя родная мать, эта старая карга, частенько подметала мою мастерскую; но теперь я продал ее господину мажордому госпиталя Святых отцов; она такая развалина, что он дал мне за нее только тридцать два ливра, да еще шесть су впридачу. Вот и вся история – твоя и ее, но похоже, что вы теперь загордились, ваша братия негры и мулаты; ты, наверно, уж забыл то время, когда на коленях служил мастеру Жану Белену – плотнику из Капа.
Биасу слушал его со свирепой усмешкой, похожий на тигра, оскалившего зубы.
– Так! – сказал он.
Затем повернулся к неграм, которые привели мастера Белена, и сказал:
– Возьмите козлы, две доски и пилу и уведите этого человека. Жан Белен, плотник из Капа, благодари меня: я жалую тебя смертью, достойной плотника.
Его ужасный смех объяснил нам, какую чудовищную пытку он придумал, чтоб наказать гордость своего прежнего хозяина. Я задрожал; но Жан Белен и бровью не повел; он презрительно повернулся к Биасу.
– Да, – сказал он, – я должен тебя поблагодарить: я продал тебя за тринадцать пиастров, значит получил больше, чем ты стоишь.
Его утащили.
XXXIII
Два другие пленника присутствовали, ни живы ни мертвы, при этом страшном прологе к их собственной трагедии. Их смиренный и испуганный вид резко отличался от несколько вызывающей смелости плотника; они дрожали с головы до ног.
Биасу оглядел их одного за другим своим хитрым взглядом; затем, с наслаждением растягивая их пытку, он затеял с Риго разговор о разных сортах табака, уверяя, что гаванский табак хорош только для сигар, а нюхать лучше всего табак испанский, того сорта, две бочки которого ему прислал покойный Букман, забравший их у г-на Лебатю, хозяина острова Черепахи. Затем он вдруг обратился к гражданину генералу С*** и резко спросил:
– А ты как думаешь?
При этом неожиданном обращении гражданин С*** затрепетал. Он ответил, заикаясь:
– Я полагаюсь, генерал, на мнение вашего превосходительства.
– Слова льстеца! – возразил Биасу. – Я спрашиваю, каково твое мнение, а не мое. Знаешь ли ты лучший нюхательный табак, чем табак Лебатю?
– Нет, право не знаю, монсеньор, – ответил С***, смущение которого потешало Биасу.
– Генерал! Превосходительство! Монсеньор! – подхватил Биасу нетерпеливо. – Ты, видно, аристократ!
– Ах, право нет! Уверяю вас! – воскликнул гражданин генерал. – Я настоящий патриот девяносто первого года и горячий негрофил…
– Негрофил, – перебил Биасу, – что это такое – негрофил?
– Это друг чернокожих, – пролепетал гражданин С***.
– Быть другом чернокожих – этого мало, – строго возразил Биасу, – надо быть другом всех цветных.
Я, кажется, говорил уже, что Биасу был сакатра.
– Да, друг цветных, это я и хотел сказать, – ответил смиренно негрофил. – Я переписываюсь с самыми известными сторонниками негров и мулатов.
Биасу, довольный тем, что может унизить белого, снова прервал его:
– «Негров, мулатов!»… Что это значит? Ты что же, пришел сюда, чтобы оскорблять нас этими ненавистными кличками, выдуманными белыми из презрения к нам? Здесь вас окружают только люди черные и цветные, понимаете, господин колонист?
– Это дурная привычка, укоренившаяся с детства, – ответил С***, – простите меня, я никак не хотел оскорбить вас, монсеньор.
– Оставь в покое «монсеньора», я уже сказал тебе, что не люблю эти аристократические замашки!
С*** хотел еще раз извиниться и начал, заикаясь, бормотать новое объяснение:
– Если бы вы меня знали, гражданин…
– Гражданин! За кого ты меня принимаешь? – сердито закричал Биасу. – Я ненавижу этот якобинский жаргон! Уж не якобинец ли ты, чего доброго? Не забывай, что ты говоришь с главнокомандующим подданных короля! Гражданин! Какова наглость!
Бедный негрофил не знал теперь, как ему и говорить с этим человеком, который одинаково отвергал и титул монсеньора, и звание гражданина, и язык аристократов, и язык патриотов; он был совсем подавлен. Биасу, только притворявшийся взбешенным, испытывал жестокое наслаждение при виде его замешательства.
– Увы, – сказал, наконец, гражданин генерал, – вы очень плохого мнения обо мне, благородный защитник священных прав половины рода человеческого.
Не зная, как именовать этого начальника, отвергавшего все титулы, он прибег к одной из тех звучных перифраз, которыми революционеры часто заменяют имя или звание тех, к кому они обращаются в своих речах.
Биасу пристально посмотрел на него и спросил:
– Значит, ты любишь черных и цветных людей?
– Люблю ли? – воскликнул гражданин С***. – Да я переписываюсь с Бриссо и…
Биасу перебил его, посмеиваясь:
– Ха! ха! Я счастлив, что вижу в тебе друга нашего дела. Если так, ты должен проклинать подлых колонистов, которые ответили на наше справедливое восстание самыми жестокими казнями; ты должен считать, как и мы, что не черные, а белые – настоящие бунтовщики, раз они возмутились против природы и человечества. Ты должен ненавидеть эти чудовища!
– Я их ненавижу! – ответил С***.
– В таком случае, – продолжал Биасу, – что ты скажешь о человеке, который недавно, пытаясь подавить движение невольников, выставил на кольях пятьдесят отрубленных черных голов по обеим сторонам аллеи, ведущей в его жилище?
Бледное лицо С*** совершенно помертвело.
– Что ты скажешь о белом, который предложил опоясать город Кап цепью из невольничьих голов?
– Смилуйтесь надо мной! – воскликнул гражданин С*** в ужасе.
– Разве я угрожаю тебе? – холодно ответил Биасу. – Дай мне закончить… Цепью из голов, которая протянулась бы от форта Пиколе до мыса Караколь? Ну, что ты скажешь об этом? Отвечай!
Слова Биасу: «Разве я угрожаю тебе?» – придали некоторую надежду гражданину С***: он подумал, что, быть может, Биасу только слышал об этих страшных злодеяниях, но не знает, кто совершил их, и ответил с некоторой твердостью, чтобы отвести всякое подозрение, которое могло бы повредить ему:
– Я считаю, что это зверское преступление.
Биасу усмехнулся.
– Так! А какому наказанию подверг бы ты виновного?
Тут несчастный С*** растерялся.
– Что же ты? Друг ты черным или нет?
Из двух возможностей негрофил выбрал менее опасную; не замечая никакой угрозы в глазах Биасу, он сказал слабым голосом:
– Виновный заслуживает смерти.
– Прекрасный ответ, – сказал спокойно Биасу и выплюнул табак, который он жевал.
Его равнодушный вид придал некоторую уверенность несчастному негрофилу, и он сделал новую попытку рассеять подозрения, которые могли еще тяготеть над ним.
– Никто не желает успеха вашему делу так горячо, как я!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Выражение, с каким оби произнес слова: «у меня есть этот знак», снова поразило меня.
– Он бывает, – продолжал оби тем же тоном, – у храбрецов, умеющих подготовить смелое восстание, разбить цепи рабства в бою. Отпечаток львиного когтя над вашей левой бровью свидетельствует о необычайной отваге. Наконец, генерал Биасу, я вижу на вашем челе самый верный из всех знаков, предсказывающих счастье: сочетание линий, образующее букву М – первую букву имени святой девы. На какой стороне лба, на какой морщине ни стоял бы этот знак, он всегда означает гений, славу и могущество. Тот, кто им отмечен, принесет победу тому делу, которому служит; те, чьим он будет вождем, никогда не понесут никаких потерь; он один будет стоить всех защитников своей партии. И вы – этот избранник судьбы!
– Gratias, Благодарю (исп.)
господин капеллан, – сказал Биасу, собираясь вернуться на свой трон красного дерева.
– Подождите, генерал, – остановил его оби, – я забыл еще один знак. Линия солнца резко обозначена у вас на лбу и доказывает уменье жить, стремление сделать людей счастливыми, великодушие и щедрость.
Биасу, по-видимому, понял, что скорей сам проявил забывчивость, чем оби. Он вытащил из кармана довольно тяжелый кошелек и бросил его на серебряное блюдо, чтобы линия солнца не была уличена во лжи.
Между тем блестящий гороскоп вождя произвел глубокое впечатление на войско. Все мятежники, для которых каждое слово оби, после известия о смерти Букмана, приобрело небывалое значение, перешли от отчаяния к энтузиазму; слепо доверяя своему непогрешимому колдуну и ниспосланному судьбой полководцу, они принялись вопить во все горло: «Да здравствует оби! Да здравствует Биасу!» Оби и Биасу переглянулись, и мне послышалось, что оби ответил сдавленным смехом на хихиканье главнокомандующего.
Не знаю почему, этот колдун чем-то тревожил меня; мне все казалось, что я уже видел или слышал кого-то, напоминавшего мне это странное существо; мне захотелось, чтобы он поговорил со мной.
– Господин оби, senor cura, doctor medico, Сеньор священник, доктор-целитель (исп.)
господин капеллан, bon per, – обратился я к нему.
Он резко повернулся ко мне.
– Здесь есть еще один человек, которому вы не предсказали судьбу: это я.
Он скрестил руки на серебряном солнце, прикрывавшем его волосатую грудь, и ничего не ответил.
Я продолжал:
– Мне хотелось бы знать, что вы скажете о моем будущем; но ваши честные товарищи отобрали у меня часы и кошелек, а вы не из тех волшебников, что пророчествуют gratis. Бесплатно (лат.)
Он быстро подошел ко мне и глухо сказал мне на ухо:
– Ты ошибаешься! Покажи свою руку.
Я протянул ему руку, глядя на него в упор. Глаза его сверкали; он сделал вид, что рассматривает мою ладонь.
– Если линию жизни пересекают посередине две резкие поперечные черточки, – сказал он, – это знак близкой смерти… Твоя смерть близка!
Если линия здоровья проходит не посреди ладони, а линия жизни и линия судьбы, соединяясь внизу, образуют угол, – тогда нельзя ждать естественной смерти… Не жди естественной смерти!
Если указательный палец пересечен снизу доверху длинной линией, – это знак насильственной смерти… Слышишь? Готовься к насильственной смерти!
В его замогильном голосе, возвещавшем мне смерть, звучала затаенная радость; я слушал его равнодушно и с презрением.
– Колдун, – сказал я ему с насмешкой, – ты ловок, ты гадаешь наверняка.
Он придвинулся ко мне еще ближе.
– Ты сомневаешься в моем искусстве? Ну что ж! Послушай дальше. Разрыв линии солнца у тебя на лбу говорит о том, что ты принимаешь врага за друга, а друга за врага.
Слова эти как будто намекали на изменника Пьеро, которого я любил и который предал меня, и на верного Хабибру, которого я презирал и чья окровавленная одежда свидетельствовала о его преданности и самоотверженной смерти.
– О чем ты говоришь? – воскликнул я.
– Слушай до конца, – продолжал оби, – я говорил тебе о будущем, теперь скажу о прошлом. Линия луны слегка изгибается у тебя на лбу; это значит, что твою жену похитили.
Я вздрогнул и хотел вскочить с места, но моя стража удержала меня.
– Ты нетерпелив, – сказал колдун, – выслушай же до конца. Маленький крестик на самом конце этой изогнутой линии дополняет мое толкование. Твоя жена была похищена в первую же ночь после свадьбы.
– Негодяй! – вскричал я. – Ты знаешь, где она? Кто ты?
Я снова попытался броситься на него и сорвать его покрывало, но мне пришлось уступить численности и силе моих противников; с бешенством смотрел я на удалявшегося оби, бросившего мне перед уходом:
– Веришь мне теперь? Готовься к скорой смерти!
XXXII
Как будто для того, чтобы отвлечь меня на время от тревоги, овладевшей мной во время этой странной сцены, перед моими глазами развернулось новое представление – драма, сменившая забавную комедию, только что разыгранную оби и Биасу перед ошеломленной толпой.
Биасу снова уселся на свой обрубок красного дерева; оби занял место по его правую руку, Риго по левую, на двух бархатных подушках, как бы украшавших трон повелителя. Оби скрестил руки на груди и, казалось, погрузился в глубокое раздумье; Биасу и Риго жевали табак. К генерал-майору подошел адъютант с вопросом, начинать ли смотр войск, но в это время ко входу в пещеру с яростными криками подошли три шумных ватаги негров. Каждая из них вела по пленнику, чтобы отдать их в распоряжение Биасу, и не потому, что они думали, будто Биасу может помиловать их, но желая узнать, какому роду смерти ему будет угодно предать несчастных. Это подтверждали их зловещие крики: «Смерть! Смерть! Muerte! Muerte!» Некоторые из них кричали: «Death! Death!» – вероятно, это были английские негры из банды Букмана, успевшие присоединиться к испанским и французским неграм Биасу. Mariscal de campo, махнув рукой, приказал им замолчать и велел подвести трех пленников ко входу в пещеру. Я с удивлением узнал двоих: один был «гражданин генерал» С*** – тот филантроп, состоящий в переписке со всеми негрофилами мира, который на совете у губернатора предложил такой жестокий план усмирения негров. Другой был подозрительный плантатор, который выказывал такое отвращение к мулатам, хотя белые причисляли его к ним. Третий, видимо, принадлежал к группе «мелких белых»: на нем был кожаный фартук, а рукава были засучены выше локтя. Все трое были пойманы поодиночке, когда они пытались укрыться в горах.
«Мелкого белого» стали допрашивать первым.
– Ты кто такой? – спросил его Биасу.
– Я Жан Белен, плотник госпиталя Святых отцов в Капе.
Удивление, смешанное со стыдом, отразилось на лице «главнокомандующего побежденных стран».
– Жан Белен! – воскликнул он и закусил губу.
– Ну да, – ответил плотник, – ты что ж, меня не узнаешь?
– Сначала ты меня узнай и поклонись мне, – ответил mariscal de campo.
– Я не кланяюсь своему рабу, – ответил плотник.
– Своему рабу, негодяй! – воскликнул главнокомандующий.
– Ну да! – ответил плотник. – Конечно! Я твой первый хозяин. Ты делаешь вид, что не узнаешь меня. А ну-ка припомни, Жан Биасу, я продал тебя за тринадцать пиастров торговцу из Сан-Доминго.
Бешеная злоба исказила все черты Биасу.
– Смотри-ка! – продолжал плотник. – Ты, кажется, стыдишься, что был моим рабом? А разве не честь для Жана Биасу, что он принадлежал Жану Белену? Твоя родная мать, эта старая карга, частенько подметала мою мастерскую; но теперь я продал ее господину мажордому госпиталя Святых отцов; она такая развалина, что он дал мне за нее только тридцать два ливра, да еще шесть су впридачу. Вот и вся история – твоя и ее, но похоже, что вы теперь загордились, ваша братия негры и мулаты; ты, наверно, уж забыл то время, когда на коленях служил мастеру Жану Белену – плотнику из Капа.
Биасу слушал его со свирепой усмешкой, похожий на тигра, оскалившего зубы.
– Так! – сказал он.
Затем повернулся к неграм, которые привели мастера Белена, и сказал:
– Возьмите козлы, две доски и пилу и уведите этого человека. Жан Белен, плотник из Капа, благодари меня: я жалую тебя смертью, достойной плотника.
Его ужасный смех объяснил нам, какую чудовищную пытку он придумал, чтоб наказать гордость своего прежнего хозяина. Я задрожал; но Жан Белен и бровью не повел; он презрительно повернулся к Биасу.
– Да, – сказал он, – я должен тебя поблагодарить: я продал тебя за тринадцать пиастров, значит получил больше, чем ты стоишь.
Его утащили.
XXXIII
Два другие пленника присутствовали, ни живы ни мертвы, при этом страшном прологе к их собственной трагедии. Их смиренный и испуганный вид резко отличался от несколько вызывающей смелости плотника; они дрожали с головы до ног.
Биасу оглядел их одного за другим своим хитрым взглядом; затем, с наслаждением растягивая их пытку, он затеял с Риго разговор о разных сортах табака, уверяя, что гаванский табак хорош только для сигар, а нюхать лучше всего табак испанский, того сорта, две бочки которого ему прислал покойный Букман, забравший их у г-на Лебатю, хозяина острова Черепахи. Затем он вдруг обратился к гражданину генералу С*** и резко спросил:
– А ты как думаешь?
При этом неожиданном обращении гражданин С*** затрепетал. Он ответил, заикаясь:
– Я полагаюсь, генерал, на мнение вашего превосходительства.
– Слова льстеца! – возразил Биасу. – Я спрашиваю, каково твое мнение, а не мое. Знаешь ли ты лучший нюхательный табак, чем табак Лебатю?
– Нет, право не знаю, монсеньор, – ответил С***, смущение которого потешало Биасу.
– Генерал! Превосходительство! Монсеньор! – подхватил Биасу нетерпеливо. – Ты, видно, аристократ!
– Ах, право нет! Уверяю вас! – воскликнул гражданин генерал. – Я настоящий патриот девяносто первого года и горячий негрофил…
– Негрофил, – перебил Биасу, – что это такое – негрофил?
– Это друг чернокожих, – пролепетал гражданин С***.
– Быть другом чернокожих – этого мало, – строго возразил Биасу, – надо быть другом всех цветных.
Я, кажется, говорил уже, что Биасу был сакатра.
– Да, друг цветных, это я и хотел сказать, – ответил смиренно негрофил. – Я переписываюсь с самыми известными сторонниками негров и мулатов.
Биасу, довольный тем, что может унизить белого, снова прервал его:
– «Негров, мулатов!»… Что это значит? Ты что же, пришел сюда, чтобы оскорблять нас этими ненавистными кличками, выдуманными белыми из презрения к нам? Здесь вас окружают только люди черные и цветные, понимаете, господин колонист?
– Это дурная привычка, укоренившаяся с детства, – ответил С***, – простите меня, я никак не хотел оскорбить вас, монсеньор.
– Оставь в покое «монсеньора», я уже сказал тебе, что не люблю эти аристократические замашки!
С*** хотел еще раз извиниться и начал, заикаясь, бормотать новое объяснение:
– Если бы вы меня знали, гражданин…
– Гражданин! За кого ты меня принимаешь? – сердито закричал Биасу. – Я ненавижу этот якобинский жаргон! Уж не якобинец ли ты, чего доброго? Не забывай, что ты говоришь с главнокомандующим подданных короля! Гражданин! Какова наглость!
Бедный негрофил не знал теперь, как ему и говорить с этим человеком, который одинаково отвергал и титул монсеньора, и звание гражданина, и язык аристократов, и язык патриотов; он был совсем подавлен. Биасу, только притворявшийся взбешенным, испытывал жестокое наслаждение при виде его замешательства.
– Увы, – сказал, наконец, гражданин генерал, – вы очень плохого мнения обо мне, благородный защитник священных прав половины рода человеческого.
Не зная, как именовать этого начальника, отвергавшего все титулы, он прибег к одной из тех звучных перифраз, которыми революционеры часто заменяют имя или звание тех, к кому они обращаются в своих речах.
Биасу пристально посмотрел на него и спросил:
– Значит, ты любишь черных и цветных людей?
– Люблю ли? – воскликнул гражданин С***. – Да я переписываюсь с Бриссо и…
Биасу перебил его, посмеиваясь:
– Ха! ха! Я счастлив, что вижу в тебе друга нашего дела. Если так, ты должен проклинать подлых колонистов, которые ответили на наше справедливое восстание самыми жестокими казнями; ты должен считать, как и мы, что не черные, а белые – настоящие бунтовщики, раз они возмутились против природы и человечества. Ты должен ненавидеть эти чудовища!
– Я их ненавижу! – ответил С***.
– В таком случае, – продолжал Биасу, – что ты скажешь о человеке, который недавно, пытаясь подавить движение невольников, выставил на кольях пятьдесят отрубленных черных голов по обеим сторонам аллеи, ведущей в его жилище?
Бледное лицо С*** совершенно помертвело.
– Что ты скажешь о белом, который предложил опоясать город Кап цепью из невольничьих голов?
– Смилуйтесь надо мной! – воскликнул гражданин С*** в ужасе.
– Разве я угрожаю тебе? – холодно ответил Биасу. – Дай мне закончить… Цепью из голов, которая протянулась бы от форта Пиколе до мыса Караколь? Ну, что ты скажешь об этом? Отвечай!
Слова Биасу: «Разве я угрожаю тебе?» – придали некоторую надежду гражданину С***: он подумал, что, быть может, Биасу только слышал об этих страшных злодеяниях, но не знает, кто совершил их, и ответил с некоторой твердостью, чтобы отвести всякое подозрение, которое могло бы повредить ему:
– Я считаю, что это зверское преступление.
Биасу усмехнулся.
– Так! А какому наказанию подверг бы ты виновного?
Тут несчастный С*** растерялся.
– Что же ты? Друг ты черным или нет?
Из двух возможностей негрофил выбрал менее опасную; не замечая никакой угрозы в глазах Биасу, он сказал слабым голосом:
– Виновный заслуживает смерти.
– Прекрасный ответ, – сказал спокойно Биасу и выплюнул табак, который он жевал.
Его равнодушный вид придал некоторую уверенность несчастному негрофилу, и он сделал новую попытку рассеять подозрения, которые могли еще тяготеть над ним.
– Никто не желает успеха вашему делу так горячо, как я!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23