Присутствие женщин вообще меняет мужчин в лучшую сторону. Любая представительница слабого пола, пусть и не раскрасавица, растопит холодное сердце даже «деревянного по пояс» закоренелого службиста. Особенно если он долго воздерживался. А Никита — не службист. И Валька — раскрасавица. Эх!Когда в казарме находится сотня молодых организмов, которым некуда выплеснуть скопившуюся неуемную энергию — жди беды. Отсюда драки, «дедовщина». Лучшее средство выпустить лишний пар из личного состава — отправить на войну. Либо открыть при части публичный дом… Женщины в Педженском гарнизоне старались на ужасное лето не задерживаться. Предпочитали убыть в отпуск в центральную Россию, Украину. Одним словом, в Европу. Зачем мучить себя и детей?! Жара, зной, пыльные бури, москиты, комары «пендинка», перебои с водой… Мужья в одиночестве зверели без женской ласки. Глушили половую энергию спиртным, словно остужали генератор турбины атомной станции охладителем. Любая появившаяся посторонняя женщина притягивала временных холостяков, как сахар — муравьев.Сказать, что Никита вдруг до беспамятства влюбился в Вальку, — покривить душой. Да, и такой уж раскрасавицей, если честно, ее не назвать. Крупноватая, коренастая. Массивный круп и нечеткая талия. Великоватый рот, пухлые губы… Впрочем, при всем разообразии постельных утех, это, скорее, плюс. Глаза, верно, хороши — хитрые и манящие. Грудь шикарная… Да что там! На безрыбье и раком щуку!А теперь еще раз о сахаре и муравьях. Наутро в дверь мансарды постучал первый «муравей». Шкребус-Глобус. Сходу попытался прорваться вовнутрь, взглянуть, с кем это спит друг Ромашкин.Никита не преодолимой скалой встал в дверях— Никитушка, ты чего на построение не пришел? — Шкребус-Глобус «случайно» исполнял обязанности командира роты, пока командиры думали-гадали, куда сплавить Неслышащих.— Не хотел, и не пришел! Не обязан! Сам знаешь, куда уезжаю!— Ну-ну! Не ерепенься! Выговор объявлю! Не забывай, твоя служебная карточка пока что в полку. Поедешь к новому месту обвешанный взысканиями.— Нет, дорогой мой друг. Ты не только не впишешь туда ничего, но и еще снимешь те, что там записаны, если они там есть. Однако сдается мне, карточка девственно чиста — ни взысканий, не поощрений. Нехорошо как-то. Впиши-ка мне пяток благодарностей — по приказу замполита полка!— С чего вдруг?! С какой-такой радости?— А с такой, что убывающие выполнять интернациональный долг должны быть достойны звания «воин-интернационалист»! А не то управление кадров округа меня завернет обратно. Вот тогда тебя, «случайно исполняющего», взгреют по полной и отправят вместо меня.— Ага! Значит нам, простым смертным, взыскания получать можно, а тебе нельзя?— А вот нельзя.— Хрен с тобой, не накажу! Но хоть в дом-то пригласи старого товарища.— Волк тамбовский тебе… Не пущу. Я занят.— Да чем ты занят?!Шкребус вытянул толстую шею, пытаясь заглянуть через плечо приятеля в комнату.— Гм! Отдыхаю!— Да уж, занятие не хуже любого другого!В этот момент к Никите сзади подскочила Валька и обняла за плечи, выглянув из-за спины.— Ух, ты! — причмокнул Шкребус. — Ба-а-аба!— Не ба-а-аба, а девушка, понял, Ребус?! И не чмокай тут своими мокрыми губами. Ишь, слюну пустил! Ступай-ка… а, за шампанским! И арбуз! И фрукты!.. С десертом — приму.Шкребус рванул, как носорог, через кусты и проволочный забор. Хлипкая ограда затрещала, и он умчался сквозь образовавшийся пролом.— А он нам нужен, да? — мяукнула Валька.— Да на кой?! Но ведь все равно не отвяжется, я-то его знаю. Так хоть десерт с него получить…— А я? Тоже десерт? — поинтересовалась Валька. Впрочем, без осуждения, даже с предвкушением.— Ты, вот что, Валюха… Ты особенно волю его рукам не давай. Дашь повод — не отлипнет. Я-то его знаю, слюнявого.…Шкребус примчался через час. С двумя арбузами под мышками. И не один, а с Власьевым и Чекушкиным.— Эге! Ромашкин! Ты чего спрятался?! Покажь свое сокровище! — заорал Чекушкин, гремя сеткой с бутылками.— Отворяй! — поддержал Власьев с объемистым пакетом с фруктами и дыней.— Чего надо, женатики? — отворил Никита, намекая: женатики.— Проводить на войну тебя хотим по-человечески! А ты что подумал?— Проводить? Точнее, спровадить. Нет? Ладно, заходите!Валька успела накинуть на себя халатик. Уселась за стол. Уже вертела в пальцах полный бокал. Типа она тут просто светски общается с Никитой — вино, фрукты.— О, сударыня! — изобразил галантность Влас. — Чем вас поит этот мужлан? Какой-нибудь бормтухой? «Чемен»? «Чишма»?— Токайское, — скромно потупила глазки Валька.— Венгерское?! Это дело! Все-таки чувствуется наше на него благотворное влияние! А мы, вот, тоже принесли бутылочку «Самородного». И шампанское! Для знакомства! Представь же нас даме, мужлан!…За полночь Валька крепко напилась и выползла из-за стола. В постельку, в постельку!Никите никак не удавалось выпроводить дружков. Наконец, после долгих и нудных пререканий Чекушкин и Шкребус все-таки отправились восвояси.Власьев чуть замешкался на кухне, а когда тоже направился на выход, свернул не в ту дверь. Ого-го! На диване поверх простыни — абсолютно голая Валька, широко раскинув ноги и руки. Крупная грудь мерно вздымалась в такт дыхания.— Ого-го! — взвыл Власьев, выпучив глаза. — Ка-акой вид!.. Ромашкин, уступи, а!— Влас! Свободен!— Будь ты человеком, Ромашкин! Покури на кухне часик! Ей сейчас все равно, а я второй месяц без жены страдаю!— Иди-иди! Страдай дальше! Сам с собою! У меня, можно сказать, последняя ночь любви, а тут набежали всякие! Брысь!Утром Никита, задумчиво перекатывая левую грудь все еще спящей Валюхи с ладони в ладонь, размышлял… К чему ему вся эта авантюра с интернационализмом? Вот лежит рядом в постели девушка… Возможно, это и есть самое большое счастье — обладать тем, кто тебя… ну, ладно, не то чтобы любит, но благодарно принимает… внутрь. А уже завтра — Афган. А там вдруг убьют. И этого… вот всего этого — мягкого, гладкого, сладкого, страстного — больше не будет. Дурак ты, Ромашкин, воистину дурак!Никита нехотя поднялся с дивана. Принялся одеваться, собирать в дорогу чемоданы. Прощай навсегда, беспокойный гарнизон! А каким поначалу казался тихим, скучным, унылым. Но вишь, как все обернулось — с приключениями, со стрельбой, с убийствами и самоубийствами, с любовными утехами. Но теперь и это все в прошлом. Труба зовет! В дальний поход.ЗаключениеВадик Колчаков до Перестройки не дожил. Он не увидел вывода войск из Афганистана, не стоял в бесконечных очередях за водкой, не держал в руках пачек талонов и купонов, не узнал про падение Берлинской стены, про распад Советского Союза и крушение коммунистического блока. Не выучил таких слов, как «плюрализм», «ваучер», «секвестр», «приватизация», «деноминация», «дефолт». Потому что он через полгода погиб в бою — в далекой, чужой стране, возле Анавы. Красивое название, но хмурые, мрачные места.Машину Колчакова со спаренной ЗУ, замыкавшую колонну «наливняков», подбили и окружили в ущелье моджахеды. Два бойца успели проскочить простреливаемый участок, а остальные — нет. Сержант и пулеметчик погибли сразу, а водитель сгорел в кабине.Вадику перебило ногу, а осколками посекло спину и грудь. Патроны в «магазинах» быстро иссякли. Вадик, превозмогая боль, достал из нагрудника две гранаты и положил под себя. (Привет тебе, Мишка Шмер!). Вколол два тюбика промидола в раненое бедро и стал ждать «духов». Силы таяли с каждой каплей вытекающей крови.Моджахеды осторожно подошли к лежащим телам «шурави», методически стреляя в каждого, лишая шансов на жизнь. Один из «духов» ногой перевернул лейтенанта… Вай-алла!!! В побелевших от наряжения пальцах — две «эфки».Отстреливаясь от наседавших «духов», уползающие по канаве бойцы услышали последний вопль Колчакова: «Хрен вам, а не жопу на барабан!» Последняя шутка поручика… Потом — два гулких одновременных взрыва.До тел погибших ребят наши добрались к вечеру, когда автомобилистам подоспела на подмогу пехота.Далее — перелет в «черном тюльпане», в «цинках» — здравствуй, Родина…Шурка Пелько погиб еще раньше. БРДМ подорвался на фугасе, развалился на части. Экипаж с трудом опознавали, чтоб определить, кого куда отправлять…Правнуку декабриста, то бишь Луневу повезло больше. Относительно, конечно. Оторвало руку ниже локтя — и все. Он и сейчас в военкомате служит. А куда ему, бедняге, деваться, осыпанному «благами» признательной Родины?!А вот вашему покорному слуге, то бишь лейтенанту Ромашкину повезло просто несказанно! Две контузии. Три окружения. Горел в вертолете. Но ничего, вышел, считай, сухим из воды!P.S. О чем хотел рассказать? Какая главная мысль повествования? М-м-м… Не все золото, что блестит, а все разгильдяи обычно приличные и порядочные ребята…
***
— Врешь! Врешь, Никита! В «вертушке» ты не горел! — уличил очевидец Большеногин.— Ну, ладно. Ну, не горел. Но все-таки вертолет дымил, когда я из него выпрыгнул!.. И в пропасть нас один раз едва не десантировали без парашюта…— А, по-моему, ты все это придумал! — подвел итог Кирпич.— Что — всё?! Про Афган?! Думай, когда говоришь!— Да нет. Про Афган — сам знаю, сам был. А вот про твое собственное обоснование твоего убытия в Афган… Красиво, конечно! Гибель друга, безвыходные обстоятельства, преследование со стороны аборигенов, всё такое… Да признайся просто — глупость по молодости. Вот я — признаюсь!— И что, Кирпич? Жалеешь?— Еще чего! Это моя жизнь! Никому не отдам!— Вот и я тоже. Уж какая есть…— Мда-а-а, — философски протянул граф-князь Серж. — У каждого — своя. Кстати, я ведь так и не рассказал, почему я князь! Рассказать?— М-м… Давай в следующий раз? — примирительно предложил москвич Котиков. — А то мы и так тут не столько пьем, сколько Ромашкина слушаем. Еще и ты! Перебор! В следующий раз, а? Через год?— Как угодно! — обиделся Серж, по княжески сделав вид, что не обиделся.— Заметано! — утвердил план будующей встречи Кирпич.— А насчет еще выпить — это мы сейчас легко! — Вася Дибаша достал из портфеля очередной… литр. — Давайте за наше боевое братство! За то, что мы есть! И за то, чтоб не теряться в море людском!— Оп, стоп! Я пас! — «душегуб» Большеногин накрыл ладонью свой стакан. — Мне завтра еще со зверями работать! Не могу на них дышать алкоголем — не поймут, обидятся!— Э-э… Со зверями? В смысле, со «зверьками»? С «черными»?— Да ну! С нормальными зверями! С дельфинами!— Гм, да. Смешно. С дельфинами. Чего только человек ни придумает, лишь бы не пить! — поддел проницательный разведчик Виталик.— При чем тут?! Я взаправду! После двух литров водки у меня аллергия начинается. А я работаю в воде! Насморк замучает и дышать невмоготу. А мне, знаете, сколько нырять приходится за день! Я ж в дельфинарии работаю! Руководителем программы!— Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не вешалось! — заржал Кирпич. — Как тебя, сухопутную крысу, в воду занесло?! Ты же пехота!— А это отдельная история! — воспрянул Большеногин. — Рассказать?— Не на-адо!!! — хором воспротивились собутыльники. — Как-нибудь потом! Через год!— Всё! Наливаем, пьем! — распорядился Кирпич. — Ладно, «дельфину» не наливать, — смилостивился.— Это почему это?! — вопреки всякой логике восстал Большеногин. — Чтоб я за наше боевое братство не выпил?!Выпил. Выпили. За наше боевое братство.Никита с превеликим трудом справился с которой по счету стопкой, закашлялся.— Чахотка! — хмыкнул Котиков. — Как языком молоть, так первый! А как пить, так… О-о, Никита, что-то тебя совсем развезло! Тебе куда ехать-то? В какой город? А то получится «Ирония судьбы» очередная!— И-и-и-к! — икнул Ромашкин. — Я уже никуда не еду!.. Виталик! Дибаша! А ты, Серж?! Едете?!— И я не еду! Остаемся! Тут на-а-армально! «Эрмитаж», блин! — тупо ухмыльнулся Дибаша.— Я тоже! — ляпнул Кирпич.— Нет, братцы! — категорически воспротивился Серж Большеногин. — Москвичи, конечно, могут продолжать пить, а нам нужно попасть на вокзал! Я, вот зуб даю, улечу самолетом домой в дельфинарий — утром из Питера.— Ты до Питера сначала доберись, — ласково предостерег Никита. — И желательно миновать отделение милиции! Они ведь не посмотрят, что мы ветераны войны. Побьют дубинками, переломают ребра и скажут, что так и было. В отделении даже героев Советского Союза избивают ночами. Помнишь, Виталик, в Питере на Невском случай был…— Я инвалид! Без ноги! — вскинулся Димка-художник. — Меня не посмеют тронуть! Я голубой десантный берет одену, тельник на груди порву и протезом всех отметелю!— Спокойно, художник! Тебе, художнику, просто пальцы сломают! Как кисти и карандаши держать будешь? — Вовка Кирпич обнял за плечи Диму-художника. — Братцы, мы вас проводим на вокзал и посадим в поезд.— Пра-а-ально! Ведите! Нам уже пора домой! Скоро поезд! Ту-ту-у-у! — Дибаша изобразил руками колесные пары старого паровоза.Ну, ту-ту-у-у… Опять рельсы, опять шпалы…Московские друзья помогли купить билеты, довели питерцев до поезда, посадили в вагон, помахали ручкой отходящему составу.«Николаевский экспресс» двинулся плавно, без рывков, едва неслышно. Замечательный поезд!Кирпич порывался присоединиться к отъезжающим. Но Котиков вцепился в него мертвой хваткой, якорем линкора.…За окном скрылся перрон, замелькали бесчисленные огни ночного города.— Хорошо-то как! Вот это погуляли! Вот это встреча! — воскликнул Серж.— Не пропадал бы десять лет, так постоянно бы встречался с друзьями, — заметил Никита.— Ха! Разве ж я пропадал?! Обстоятельства… Давай я хоть тебе сейчас расскажу, где меня носило эти годы! А то всех нас задолбал сегодня своими педженскими мемуарами, а мне, думаешь, рассказать нечего?!— Да думаю, есть что… — покорился Никита. А куда денешься?! Из купе-то!…Остальные уже храпели, а Серж все говорил и говорил. И его история была даже интереснее, чем довоенные приключения Никиты…Но это уже другая история. И другая книга…

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33