Прежде всего наблюдательности. Я хочу сказать, что моя профессия научила меня видеть все в мельчайших подробностях. Одна из таких подробностей — глаза этого молодого человека. Реставратор сразу подметит, что они очень чисты и мечтательны. Другая подробность — его лоб: он у него высокий, гладкий. Эти две детали — глаза и лоб — навели меня на мысль, что молодой человек обладает поэтическими наклонностями. А что он занимается ветеринарной практикой, это каждый может определить, стоит только обратить внимание на левый карман его куртки — оттуда выглядывает неврологический молоточек для обследования крупного скота. Товарищ Христофоров не носит с собой такого молоточка — он не занимается ветеринарией. А на основании чего я заключаю. что молодой человек влюблен и что ему не везет в любви? Поглядите на круги у него под глазами — это результат бессонницы. Но по его виду не скажешь, что он ведет разгульную жизнь. Этот молодой человек не спит или спит мало, а почему? Потому что у него на сердце камень. Счастливый влюбленный спит как младенец. У счастливого влюбленного прекрасный аппетит и хороший сон. Верно, товарищ капитан?Пока он говорил, Марко Крумов поставил перед ним тарелку с яичницей и свежеподжаренной домашней колбасой.— Вот, приятного аппетита! — обратился к нему бай Гроздан.— Я на свой аппетит никогда не жалуюсь, — засмеялся Аввакум и, ловко разрезая колбасу, спросил Ичеренского: — Гожусь я в реставраторы, как. по-вашему?— Что и говорить! — тотчас же согласился геолог и как-то задумчиво усмехнулся.Аввакум посмотрел на него довольно нахально и сказал:— Но за каждую реставраторскую работу мне платят деньги. Я не привык тратить время зря и болтать попусту. Вот и вам за то, что я нарисовал, так сказать, духовный портрет товарища ветеринара, придется платить за мой обед.Ичеренскому стало вдруг весело. Все от души рассмеялись. Только бай Гроздан, председатель, недовольно покачал головой.Нехорошо, что ты все сводишь к деньгам, — сказал он. — Ученый человек, а только и разговору, что о деньгах!— Ну, не сердись на меня, товарищ председатель. — дружески улыбнулся ему Аввакум. — Великий Наполеон Бонапарт сказал однажды: «Дайте мне деньги, и мир будет мой!» Я чуть поскромней Наполеона и потому говорю, дайте мне деньги, я хочу оборудовать в своей будущей квартире ванную и ватерклозет. Наш строительный кооператив, в котором я состою пайщиком, отказывается оборудовать в моей квартире ванную с душем и еще один маленький душ более интимного назначения. А я без этих вещей жить не могу.Все снова расхохотались; даже бай Гроздан усмехнулся. Я тоже заставил себя засмеяться.Потом Аввакум обратился к Марко Крумову:— За то, что я тут съел, заплатит сей почтенный муж, — и он указал на Ичеренского. — А теперь налей-ка всем нам вина, и себя не забудь! Тут речь зашла о жилье для Аввакума.Бай Гроздан, которому археолог, очевидно, не очень понравился, начал хитрить: есть, мол. на селе несколько приличных комнат, но их снимают учителя и геологи. Так что нелегко будет подыскать жилье.— Он может временно расположиться в моей амбулатории, — сказал я, хотя у меня было достаточно причин не выказывать особой любезности этому человеку.— Это разумно, — сказал Ичеренский. Аввакум вздохнул.Я человек очень чувствительный, — заметил он. — Стоит мне увидеть больное животное, как у меня портится настроение. А уж если я узрю шприц с иглой, то впадаю а меланхолию на целую неделю.— А мне хоть тысячу шприцев покажи — все трын-трава! — усмехнулся Матей Калудиев. И тут же наш весельчак добавил: — Я не имею ничего против, если мы вдвоем будем жить в моей комнате. У меня просторно, южная сторона.— Прекрасно, — кивнул Аввакум. — У меня слабость к комнатам, обращенным на юг. Два окна моей будущей квартиры расположены с южной стороны. Но я очень плохо сплю, у меня очень обострен слух, и я не выношу храпа. Чуть только услышу, что кто-то захрапел, на меня тут же нападает ипохондрия…Бай Гроздан нетерпеливо пожал плечами, но смолчал.— Я не храплю, — неожиданно отозвался Кузман Христофоров Все почему-то вздрогнули и как по команде смолкли. Возобновил разговор Аввакум.— Большое спасибо за добрые чувства, — сказал он, напряженно всматриваясь в лицо Христофорова. — Я бы с удовольствием поселился вместе с таким замечательным горным инженером. Я всегда уважал горных инженеров. Но ты, дружище, имеешь обыкновение бормотать во сне, верно? Так что весьма сожалею.— Не стоит! — сказал Кузман и налил себе вина. Снова наступило молчание.— Ваша милость, как я вижу, любит удобства, — заговорил, пристально вглядываясь в лицо Аввакума, бай Гроздан. — Такая комната есть у Балабаницы: просторная, с тремя окнами, на втором этаже — тишая независимость!— У Балабаницы? — лукаво взглянул на него Матей Калудиев и подмигнул.— Эх ты! — нахмурился Ичеренский. Он отщипнул кусочек мякиша и принялся сминать его пальцами.Бай Гроздан посмотрел в его сторону, и на лице его вдруг появилось выражение, какое бывает у человека, понявшего, сколь непростительную ошибку он допустил. Он хотел было что-то сказать и открыл уже рот, но потом опустил голову и не издал ни звука.Матей Калудиев присвистнул и повернулся к окну.— Что, эту удобную комнату вы уже кому-нибудь пообещали? — спросил Аввакум.Мы переглянулись. На столь лобовой вопрос определенно должен был ответить Ичеренский. В конце концов, мы уже уполномочили его быть старшиной нашего стола.Так и получилось.Ичеренский откашлялся и взял слово.— Тут дело несколько особое, — сказал он. — Бай Гроздан упомянул при комнату Балабаницы. Комната эта действительно имеет ряд удобств, это верно.— Да и сама Балабаница кое-чего стоит, — лукаво подмигнул Матей Калудиев.— Тут шутки неуместны! — одернул его Ичеренский. Он немного помолчал. — Но есть и одно неудобство: неизвестно, что может статься с человеком, который ее снимал!— Будьте спокойны, — сказал Аввакум. — Этот человек едва ли скоро выйдет из тюрьмы.Мы все уставились на Аввакума. Лицо бай Гроздана утратило жизнерадостность, а по губам Кузмана Христофорова скользнула какая-то злорадная и в то же время страдальческая усмешка.Боян Ичеренский шумно высморкался в платок, хотя все мы знали, что никакого насморка у него нет.— Его непременно повесят, — с веселой улыбкой повторил Аввакум. Он закурил сигарету и удобно устроился на лавке. — Секретарь окружною совета рассказал мне об этом учителе. Методий или как его…— Методий Парашкевов. — буркнул я.— Именно… Человек во всем сознался от начала до конца.— Странно, — сказал Ичеренский.Бай Гроздан тяжко вздохнул. Как будто не Парашкевова должны повесить, а его самого.— И подобный субъект сидел тут, за этим столом, среди нас! — вдруг воскликнул капитан Калудиев и, стукнув кулаком по столу, схватился за кобуру.От удара кулака, которым он мог свалить теленка, рюмка Кузмана Хрисгофорова подскочила, и вино, пролившись на стол, полилось ему на колени. Однако он даже не шелохнулся.— Кто не умеет смеяться и не любит говорить о женщинах, тот не заслуживает доверия, — глубокомысленно заключил капитан и угрожающе затряс головой.Мне везет! — расхохотался Аввакум. — Как видите, все складывается в мою пользу. Год назад, когда мы были на раскопках под Никополисом, одна старая цыганка гадала мне на бобах и сказала, что я родился под счастливой звездой. Так прямо и сказала: «Ты, сынок, родился под счастливой звездой. Но эта звезда восходит на небе, когда созревает виноград и наступает пора убирать кукурузу. В эту пору, за что ни возьмешься, любое дело будет спориться». Вот что мне нагадала цыганка среди руин под Никополисом, и я полагаю, она не ошиблась. Иногда эти цыганки знают про тебя все. Судите сами: какая сейчас пора? Ранняя осень. Созрел виноград, начинается уборка кукурузы. То есть моя звезда уже засияла. Значит, у меня будет удобная квартира и приятная хозяйка. А это, согласитесь сами — вы ведь тоже люди науки, — имеет в научно-исследовательской работе немалое значение. Капитан Калудиев неожиданно заявил:— А мы с тобой, братец, будем хорошими друзьями.Он налил в рюмку Аввакуму, налил в свою и, потянувшись к археологу через весь стол, звучно поцеловал в левую щеку.Аввакум в свою очередь сделал то же самое. Они чокнулись и выпили до дна.— И все же, — сказал Ичеренский, к которому снова вернулось хорошее настроение, — я бы тебе не советовал устраиваться в этом доме. Подумай только: разве приятно жить в комнате повешенного?— Но, друзья мои, — засмеялся Аввакум. — Неужели я похож на человека, который боится привидений?Мы молча согласились, что на такого человека он не похож. Тут Ичеренский поднялся со своего места, шумно зевнул и медленно направился к двери.— Ты, приятель, забыл заплатить, — бросил ему вслед Аввакум. Я вздрогнул. Который уже раз в этот день! Разве можно так дерзко вести себя с заслуженным человеком, ученым, который открыл столько месторождений меди! Хотя я его не любил в душе, но относился к нему с уважением и — сам не знаю почему — боялся его, как в свое время боялся учителя математики.Но Ичеренский только улыбнулся.— Не беспокойся, мой мальчик! — сказал он. — Сегодня среда, а по средам я всегда плачу за все, что поедается за этим столом, в том числе и за то, что съедят гости. Тебя это устраивает?— Очень, — сказал Аввакум. — Я вполне удовлетворен. И торжественно клянусь перед всей честной компанией, что отныне каждую среду я буду твоим гостем.— Благодарю, — кивнул Ичеренский. — Разумеется, мне будет очень приятно. Я люблю учтивых людей.Не успел он переступить порог, как Аввакум кинулся за ним.— Да покажите мне, где дом этого злодея и его прелестной хозяйки! — смеясь, попросил он.По лицу Ичеренского как будто пробежала тень. Он остановился, помолчал мгновение, словно раздумывая, стоит ли отчитать нахала и какими словами. Но тут же, сменив гнев на милость, сказал спокойно и вполне любезно:— Дом злодея? Но он отсюда виден, мне и провожать тебя нет нужды. — Он показал через окно: — Вон смотри, третий слева, напротив него кирпичная ограда.— Ага, — сказал Аввакум. — Вижу.— Я провожу, — вздохнул бай Гроздан. — Мне надо самому зайти с тобой. Балабаница не примет тебя без представителя совета — такой у нас порядок. — Взмахом руки он сдвинул набок свою барашковую шапку. — Что ж, пойдем!Аввакум уже стоял на пороге. 17 Вот какое ужасное впечатление осталось у меня от первой встречи с этим человеком. Разумеется, сейчас у меня о нем совсем другое мнение. И отношение к нему другое. Но если кто-нибудь спросит, какое же оно, я, прежде чем ответить, подумаю как следует. И тем не менее я не уверен, что ответ мой будет точен, что я не ошибусь. Однако две вещи мне совершенно ясны. Во-первых, я им восхищаюсь. Но это восхищение несколько необычно. Я могу восхищаться, например, ярким цветком, лесной поляной. Но когда я думаю об этом человеке, мне кажется, что перед моими глазами встает панорама каких-то суровых гор с головокружительными стремнинами под ногами и с еще более головокружительными вершинами. Меня оглушает грохот водопада, перед глазами над вспененной пучиной сверкают обломки радуги; высоко в небе неподвижно парит орел. Подобная картина тоже радует меня, но ей я радуюсь несколько иначе — не так, как яркому цветку или маленькой полянке, затерявшейся в тиши зеленой лесной чащи.Во-вторых, когда я думаю об этом человеке, я как будто забываю о своем возрасте, о своем общественном положении и о том, что я ветеринарный врач большого участка. Я чувствую то же, что чувствовал бы тщедушный, близорукий мальчишка, стоя рядом с могучим Спартаком. Это очень неприятно, потому что мне уже тридцать лет, рост метр семьдесят три и рекордные надои Рашки даже при ее огромном вымени — как-никак моя заслуга. Это чувство, как я уже сказал, не из приятных, но избавиться от него у меня недостает сил. Разумеется, если все наши коровы станут такими же высокоудойными, как Рашка, и если доктор Начева, встречая меня, перестанет смеяться, тогда, быть может, я не буду в его присутствии чувствовать то же, что чувствует тщедушный, близорукий мальчишка, стоя рядом со Спартаком. Во всяком случае, так мне кажется.Когда я говорю об Аввакуме, мне, естественно, хочется быть объективным, но из-за уже перечисленных обстоятельств, да и по другим причинам мне это не удается. Лучше всего, если я и впредь буду выступать в роли беспристрастного летописца.Я должен сделать лишь одно замечание. Замечание это пустячное и не имеет прямого отношения к рассказу. А именно: тому, что говорит обо мне Аввакум, не следует верить. Не следует потому, что у него вообще ошибочное представление о моем характере. Так, например, он считает, что я романтик, даже поэт, застенчивый мечтатель, но во всем этом нет ни грамма правды. Я ветеринар крупного участка, и на его территории, как я уже говорил, нет ни сапа, ни куриной чумы. Да и корова Рашка свидетель, хоть и бессловесный, что я свое дело знаю. Ну, а раз так, то о какой поэзии, о какой романтике может идти речь! А его утверждение, что я застенчивый мечтатель, совершенно беспочвенно. Когда доктор Начева стала водить дружбу с капитаном, я тут же прекратил прогулки но дороге в Луки. А ведь на такой решительный шаг не способен ни один застенчивый мечтатель. Когда же капитан убрался восвояси, я опять возобновил прогулки как ни в чем не бывало. О какой застенчивости может тут идти речь?Совершенно очевидно, что у Аввакума ошибочное представление о моем характере. Но я на него не сержусь — кто на свете не ошибается? Даже гениальный Шерлок Холмс и тот ошибался.Балабанице уже давно стукнуло тридцать, но с виду даже самый отчаянный скептик не дал бы ей больше двадцати пяти: высокая, пышногрудая, со стройными бедрами, тонкая в талии. Рот у нее маленький, а темные глубокие глаза всегда влажны, как у косули в весеннюю пору.Муж ее, бай Балабан, был мастером на сыроварне; пять лет назад он скоропостижно скончался от разрыва сердца. Соседки, женщины завистливые, утверждали, что в его преждевременной смерти повинна сама Балабаница, потому что она, мол, в любви ненасытна, как ламия ламия — в болгарском народном творчестве сказочное существо с собачьей головой и змеиным хвостом

.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23