Делали их народные умельцы из пальмовой коры.
Выстиранные вещи Кофи принес к себе в комнату. Развесил на спинке стула, на оконной раме, на дверце шкафа. Однажды он забыл в умывальной комнате тазик с замоченными в порошке рубашками. К утру рубашки бесследно исчезли.
Кофи пытался представить вора. Должно быть, это студент из очень бедной страны. Хотя, с другой стороны, в мире не много стран беднее Бенина. Разве что Руанда, Куба, Северная Корея…
Вот вор подошел, заглянул в таз. Вот вытянул из грязного раствора тряпку…
О, это же рубашка! Какая красивая! А вот еще одна! Вор отжимает добычу, полощет ее под струей холодной воды… Озирается, нервничает.
После стирки Кофи Догме вышел на улицу. Он уже знал, что эта осенняя ясная погода исполнена коварства. Уже в ближайшие дни лужи по утрам будут скованы ледком. Зарядят безнадежные холодные дожди. А вскоре закружат и первые снежинки, которые русские называют белыми мухами.
Молодой вождь направился в Дом культуры Невского станкостроительного завода. Поднялся на второй этаж. Вошел в «Кусок луны». Еще несколько столиков были заполнены скучающей молодежью.
«Знали бы эти пустышки, кто сейчас вошел в бар!» – думал вождь, подходя к стойке. Ему хотелось крикнуть об этом.
Заорать так, чтобы за одним из столиков дамочка – та, что в белой шляпке, – подавилась томатным соком.
– Сто грамм и чашку чая! – приказал он, возможно, резче, чем следовало, У девушки за стойкой оборвалось сердце. «Неужели поменялась „крыша“? – пронеслось в крашеной головке. – Неужели казанская группировка, отобравшая „Кусок луны“ у тамбовской, уступила бар африканской мафии?!»
Кофи подмигнул девушке и выбрал свободный столик. Достал сигареты. Можно слегка расслабиться. Перевести дух.
Наконец он при деньгах. Жаль, нельзя пригласить Катю. Ей не до баров сегодня.
В дверь бара вошли двое латиноамериканцев и уселись за соседний столик. Кофи их где-то видел… Ну конечно! Этих метисов ему показывал Борис Кондратьев.
Они были драг-дилерами. То есть торговали наркотиками. Их иссиня-черные волосы свисали мелкими косичками, как у знаменитого ямайского певца Боба Марли.
Кофи опрокинул в себя водку. Запил ароматным горячим чаем. Приятное тепло разлилось по телу. Он с наслаждением докурил сигарету. Встал и подошел к метисам. Ничего не говоря, плюхнулся рядом с ними на красный диванчик.
Драг-дилеры настороженно смотрели на него. Они не опасались лишь постоянных клиентов. Кофи подмигнул одному из метисов и стал тихонько напевать поанглийски рефрен из песни ансамбля «AC/DC»:
– Inject the venom, inject the venom!
В переводе на жаргон русских наркоманов это означало: «Двинуть по вене!»
Один из латиноамериканцев наклонился к черному уху вождя и назвал цену.
– Что это будет? – шепотом спросил Кофи.
– Оксибутерат.
Кофи отсчитал деньги. Драг-дилер передал ему пакетик. Незаметно – под столом. Кофи опустил пакетик в карман легкой куртки В голове вертелась все та же забойная мелодия «AC/DC». Он поспешил в общежитие. Ему просто необходима была встряска.
Не дойдя до ставшей почти родной пятиэтажки, Кофи свернул в переулок.
Стал пробираться к общежитию узкими, грязными улочками и вонючими проходными дворами. Держась на приличном расстоянии, он обогнул здание, пристально вглядываясь.
В Багдаде все спокойно. Кофи вошел в подъезд. Оттого что и там его никто не ждал, стало еще спокойнее. Он запер изнутри дверь своей комнаты и сел на кровать. Развернул добычу. На плотной бумаге лежали две ампулы и одноразовый шприц в упаковке.
«Черт! Ловко они, – подумал Кофи. – А может, это и не для меня предназначалось…» Вождь поднес по очереди каждую ампулу к глазам. Вчитался в латинскую надпись. Все без обмана.
Вафельным полотенцем, чтобы не порезаться, он отломал головки ампул. Выдернул из упаковки пластиковый шприц, насадил иглу.
Бесцветная и прозрачная, как вода, жидкость быстро заполнила шприц. Вождь закатал рукав. Снял со спинки кровати подтяжки и обмотал мускулистое плечо.
Плотно прижал его к ребрам.
Он несколько раз сжал и разжал кулак.
Прожить больше четырех лет в Питере и не научиться внутривенным инъекциям невозможно. Одноразовая, а потому совершенно новая и острая, игла прошила кожу, как масло. Кофи ничего не почувствовал. Комар кусает намного больнее.
Сквозь кожу он видел кончик иглы рядом со вздувшейся веной.
Он слегка надавил на иглу. В стенках вен нет болевых рецепторов. Не понять: попал или не попал. Кофи чуть потянул поршень назад. В шприц с двумя кубиками оксибутерата ринулась кровь. В бесцветной жидкости заклубился густой багровый туман. Очень похожий на гриб ядерного взрыва.
Широкие коричневые губы расползлись в улыбке. Порядок. Попал! Кофи отвел плечо от собственных ребер. Подтяжки сразу отпустили. Он расправил кулак. Расслабил ладонь. И принялся давить на поршень…
– У-у-у-у-у, – застонал черный парень, сползая с кровати на пол. – У-у-уу-у… Приход… Какой ломовой!
Шприц упал, покатился. Он больше не требовался. Кофи блаженствовал. Кайф действительно был ломовой. Ему продали свежий и качественный продукт. Вождь испытывал неземную легкость. Полное раскрепощение. Легкость в теле, легкость в мыслях. Может, так чувствует себя космонавт, кувыркающийся в невесомости?
Нет, космонавту хуже. У него легкость лишь в теле. А в мыслях совсем другое: вернется или не вернется он на родную Землю?
Перед глазами поплыло голубое облачко, в котором метался маленький Кофи. Он держал в руке хлопковый цветок.
Это облако направлялось к розовому облаку.
На розовом облаке сидела маленькая Катя. Кофи протягивал ей цветок, а Катя пыталась схватить его рукой. Чтобы дотянуться, ей не хватало совсем немного.
Кофи ронял из руки хлопковый цветок, и тот, медленно кружась, падал вниз.
Катя плакала, а Кофи ее успокаивал. Говорил, что пойдет на хлопковое поле и нарвет ей там целый букет.

17

На звонок отец с сыном бросились к двери одновременно. «Лена!» – пронеслось в голове Василия Константиновича.
«Мама!» – подумал Борис.
Они столкнулись в прихожей. Посмотрели друг на друга. В другой бы раз улыбнулись. Распахнулась дверь. Тут же испарился еще один шанс на возвращение Елены Владимировны.
– Здравствуйте, дядя Сергей, – сказал Борис.
– Здравия желаю, товарищ полковник! – вытянулся на пороге бывший прапорщик Иванов. – Здравствуй, Боря.
– Проходи, Сережа, проходи, дорогой, – дрожащим голосом произнес Василий Константинович, пожимая руку боевому товарищу. – Ради Бога, не вздумай разуваться…
Хозяевам пришлось покинуть прихожую, чтобы грузному гостю хватило места. Иванов с трудом владел собой. Он знал Василия Кондратьева веселым, пьяным, усталым, жестоким, нерешительным, задумчивым, целеустремленным.
Он знал Василия как человека с молниеносной реакцией. Солдаты шутили, что их командир успевает выстрелить быстрее, чем проснуться.
Иванов никогда не видел Кондратьева жалким. Слабаки не попадают в спецназ.
И уж тем более не командуют в спецназе ротами, батальонами и полками. Он протянул бутылку «Белого аиста». Сказал, опустив глаза:
– Это я вот думал… маму твою, Любовь Семеновну, помянуть…
Трясущейся рукой Кондратьев взял бутылку, передал сыну. Обнял толстогопретолстого Иванова.
– Ох, Сережа, Сережа, – застонал Кондратьев. – В самую пору и отца поминать. Раз мать нашлась мертвая, то отца и подавно давно нет в живых. Ума не приложу, что за напасть обрушилась. За что кара Божья?
Внутри Иванова словно молния проскочила. Его командир никогда ни в кого не верил. Ни в черта, ни в Бога. Вот после таких потрясений люди и становятся верующими фанатиками.
«А если он так уверен в смерти отца, – подумал бывший прапорщик, – то почему не допустить, что и Лена мертва?»
Иванов почти физически ощутил, как все его жирное, бесформенное тело стягивается от ужаса, словно в кокон.
– Ко мне уже в десять утра из угрозыска сыщик приходил, – сказал Иванов, чтобы как-то подбодрить несчастного друга. – Круто они за дело взялись.
Оперативно.
Еще в Бездымкове и Васнецовке Борис лично был свидетелем «оперативной» работы милиции. Он влез в разговор:
– Вы бы знали, кому папе пришлось звонить, чтоб добиться этой оперативности! Сначала нам, как всегда, предложили ждать пять суток. Стали лапшу вешать, сколько семей распалось от того, что пропавших супругов находили в квартирах у любовников. Целыми и невредимыми.
– Да, – кивнул безмерно усталый Василий Константинович. – Они спросили, сколько Лене лет, потом посмотрели на меня. Прикидывали, может ли женщина уйти от такой развалины к другому мужчине. И решили, что так оно и есть… Ох, извини, Сережа, даже забыл тебе присесть предложить.
– Ничего, ничего. – Толстяк Иванов с пыхтением уселся в кресло. – А где же старшенькая твоя?
Кондратьев опустился напротив. Борис откупорил коньяк. Поставил на журнальный столик тарелку с толсто, помужски, нарезанным лимоном.
– Поехала к своему парню, – объяснил Василий Константинович. – Сказала, что милиция двадцать дней искала и не нашла ее деда и бабушку. Сказала, что не верит ментам. И решила вести собственное расследование. Ты себе это можешь представить?
Иванов не мог. Он честно покачал головой.
– Даже на работе успела за свой счет отпуск оформить, – сказал Борис. – Сказала, что, если сидеть сложа руки, нас вырежут всех до единого. И папу, и ее, и меня.
– Но это же бред! – Иванов воздел над головой пухлые, а некогда весьма грозные руки. – Ну какой маньяк может поставить такую цель? В жизни ни о чем подобном не слыхал.
– Все когда-нибудь случается впервые, – обреченно сказал Василий Константинович и прикрыл ладонью глаза.
– А зачем она поехала к своему парню? – спросил Иванов, отвернувшись от плачущего командира и обращаясь к Борису, – Он что, в ФСБ работает?
Даже в такую страшную минуту Борис не сдержал улыбку.
– Ну что вы, дядя Сергей! Просто пока он последний, кто видел позавчера мою маму.
– Постой-ка, Боря… Но мне сыщик говорил, что последним ее видел тот черный парень, который кормит зверей под твоей фамилией.
– Правильно! Это и есть Катькин ухажер.
– Негр по имени э-э… Кофи? – прищурился Иванов, и можно было представить, что точно так он смотрел сквозь прорезь прицела лет двадцать пять тому назад. – Откуда он?
Бывший прапорщик поднес к губам рюмку и одним движением опорожнил.
Никому ничего не объясняя. Во-первых, не тот сейчас момент, чтобы вдаваться в пустые объяснения. Во-вторых, что тут объяснять, когда и так ясно: Иванов – алкоголик. Работа такая.
Борис бросил быстрый взгляд на отца и тоже выпил.
– Кофи из Бенина, – сказал он. – Это небольшая страна в Западной Африке.
В глазах толстяка словно блеснули лезвия.
– Ты меня не лечи, пацан, географией. Мы с твоим отцом в этом чертовом Бенине были одно время безраздельными хозяевами. Господами жизни и смерти.
– Папа мне ничего такого не рассказывал, – пролепетал Борис.
Василий Константинович сквозь пелену горя едва разобрал, о чем речь.
– О таких вещах пятьдесят лет нельзя рассказывать, – ответил бывший прапорщик и наполнил рюмки. – Мы все подписку давали.
– Ты что, Серега, с ума сошел? – глухо произнес полковник в отставке. – В каком таком Бенине мы с тобой хозяйничали?
– Ну, в Порто-Ново!
Лицо полковника на миг озарилось молодым огнем. И погасло.
– Так это ж Дагомея, – тускло сказал он. – Там мы действительно малость покуролесили.
– Василий! – вскричал толстяк. – Да ведь это одно и то же! Дагомея с семьдесят шестого года стала называться Бенином.
– Почему? – тупо спросил Кондратьев, пытаясь что-то осмыслить.
– Ну ты прямо с Луны свалился, – развел руками Иванов. – Где ты был-то в семьдесят шестом?
– Батальон спецназа, – коротко ответил Кондратьев. – Никарагуа.
Борис в изумлении слушал разговор бравых вояк.
– Точно! – вспомнил бывший прапорщик. – Ты мне рассказывал. Под самым носом у США. Да, это не Дагомея, одной ротой было не обойтись…
– Да, – согласился полковник. – Мне там батальона едва хватило… Выходит, Кофи из Дагомеи?
– Выходит, так, – ответил Борис в недоумении.
Василий Константинович обхватил голову руками. Необходимо было сосредоточиться, но безмерность потерь разрушала все попытки логически мыслить.
– Тем более странно, что негр оказался последним, кто видел Елену, – сформулировал за друга толстяк и принял очередную рюмку.
До Бориса дошло, к чему он клонит.
– Да вы что, дядя Сергей! Он же мой друг. Но не это главное. Они с Катькой любят друг друга. Дело идет к свадьбе.
– Что?!
Полковник приподнялся в кресле. Побелели ногти, впившиеся в подлокотники. Иванов, напротив, в ужасе вжался в спинку, и кресло предостерегающе хрустнуло.
Когда ведется следствие, из поля зрения не должен выпасть ни один факт.
Поэтому Борис решился сказать то, что доверила ему вчера сестра:
– Катька беременна от Кофи. Срок – два с половиной месяца.

18

Спустя полтора часа Кофи очнулся от стука в дверь. Он чувствовал, что приближается отход. Отходняк после оксибутерата, конечно, не ломка морфиниста, но все же. Втрое сильнее алкогольного похмелья.
Он открыл дверь. Увидел Катю. На ней лица не было.
– Привет!
Он посторонился, впуская ее. Хотел что-нибудь сказать, но не выудил из гудящей головы ничего подходящего. А когда не можешь выудить подходящей фразы, обязательно скажешь глупость.
– Ну что? – только и спросил Кофи.
– Ничего, – зло сказала Катя. – Отец с братом труп бабушки нашли.
– А-ах, – сказал Кофи и сел на кровать. – А дед Костя?
Катя покачала головой и вместо ответа спросила:
– Тебя в милицию не вызывали?
– Нет… – Он задумался. – Может, повестка внизу, в ячейке для почты, лежит? А что, меня должны в милицию вызвать?
На Катю накатывало раздражение, и даже кокон ужаса ослаб.
– Слушай, ты чего чумной какой-то?
Пьяный?
– Нет, – ответил Кофи и предложил: – Могу дыхнуть.
– Дыхни.
– Пожалуйста.
Кофи слегка дунул девушке в нос.
– Похоже, правда не пьяный. Ты что, не понимаешь, что ты пока видел мою маму последним?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27