У меня заныло под ложечкой. По звуку шагов я понял, что она идет из кухни в комнату. И сразу же — в спальню. Жужжит кондиционер. И вот, наконец, она. В платье для тенниса, с ракеткой в руках, черные волосы схвачены широкой белой лентой. На губах — очень яркая помада. Ноги тронуты загаром. Кондиционер зажужжал громче. Ее лицо порозовело от игры, а на лбу еще виднелись капельки пота. Это был самый долгий период разлуки за все время нашего знакомства.Я сообщил:— Охотник, возвратись из джунглей, спешит под свой родимый кров.— Судя по накрытому в кухне столу, — начала она, — ты охотился в заповедниках Германии. — Потом она бросила ракетку на прикроватную тумбочку и прыгнула на меня верхом. Обвив руками мою шею, она прильнула к моим губам и замерла. Когда она оторвалась, я лишь заметил:— Хорошие девочки не целуются взасос.— Тебе что, сделали операцию в Дании? От тебя пахнет парфюмерией, — удивилась она.— Да нет же. Просто я помылся твоим шампунем.Она обрадовалась:— О! А я-то думала! — и снова поцеловала меня.Я скользнул рукой по ее спине, пытаясь пробраться под теннисное платье. У меня не было опыта общения с такой одеждой, и я мало в чем преуспел.Сью приподнялась надо мной и сказала:— Я вся потная.— Даже если бы ты и не была потной, — прервал ее я, — то через некоторое время я бы исправил эту ошибку.— Нет, — настаивала Сюз, — я должна принять ванну.— Господи Боже мой, — взмолился я.— Я этого не люблю, — твердила она свое. — Я... мне нужно.Ее голос стал глуше.— Господи, ну прими душ. Не обязательно ведь ванну. Иначе я могу изнасиловать твою стереоаппаратуру, пока ты будешь мыться.— В душе испортится прическа.— А ты представляешь, что я могу испортить за то время, пока тебя не будет?— Я быстро, — сказала она. — Я ведь тоже давно тебя не видела.Она выпорхнула из кровати и, включив воду, стала заполнять ванну, ту, что рядом со спальней. Потом она вернулась, задернула шторы и стала раздеваться. Я молча наблюдал. Теннисное платье оказалось сшито с трусиками.— Ага, — воскликнул я. — Вот почему мне так не повезло, а я-то думал!— Бедняга, — засмеялась она. — Ты имел дело с контингентом низкого уровня. При лучшем воспитании ты бы давным-давно знал, как управляться с теннисными платьями. — Под платьицем на ней были белый бюстгальтер и трусики. Она бросила на меня свой привычный взгляд; который таил девять частей из десяти невинности и одну часть чертовского лукавства, и сообщила: — Все мужчины в нашем клубе умеют это.— А знают ли они, что делать после того, как справишься с платьем? — парировал я. — И почему ты носишь сразу двое трусиков?— Только дешевые девицы играют в теннис без нижнего белья.Она сняла бюстгальтер.— Или целуются взасос, — сказал я.— О нет, — она сняла трусики. — Все в клубе так делают.Я видел ее обнаженной бессчетное количество раз. Но никогда не терял интереса. Она не была хрупкой. Ее тело выглядело крепким — живот подтянут, а грудь не обвисла. Она смотрелась прекрасно, но всегда чувствовала себя неуютно, когда была раздета, как будто кто-то мог вломиться и поддеть ее: «Ага!»— Сюз, иди мойся, — попросил я. — А завтра, возможно, я разнесу ваш клуб в щепки.Она закрылась в ванной, и я услышал, как она плещется в воде.— Если ты играешь с резиновым утенком, я утоплю тебя.— Терпение, — крикнула она. — Я принимаю ванну с травяной пенкой, этот запах сведет тебя с ума.— Я уже и так достаточно на взводе, — сказал я, снимая кроссовки и брюки.Она вышла из ванной, придерживая подбородком полотенце. Оно спускалось до колен. Правой рукой Сюз отбросила полотенце в сторону, как будто открывала занавес, и сказала:— Вот и я.— Неплохо, — выдохнул я. — Мне нравятся люди, которые умеют сохранять форму.Полотенце полетело в сторону, а Сюз оказалась в постели рядом со мной. Я раскрыл ей свои объятия, и она нырнула в них. Я крепко сжал руки.— Я рада, что ты вернулся целым и невредимым, — произнесла она, приблизив свои губы к моим.— Я тоже, — ответил я. — Ты можешь в этом убедиться...— Итак, — поддразнивала меня Сюз, — что-то я еще не вспотела.Я поцеловал ее. Она еще крепче прильнула ко мне, и я слышал, как она глубоко втягивает воздух и медленно выдыхает. Ее рука гладила мое бедро, а потом скользнула к спине. Пальцы замерли на моей ягодице, когда наткнулась на шрам от пулевого ранения.Чуть оторвавшись от моих губ, Сюз спросила:— Это что такое?— Шрам от пули.— Я надеялась, что тебя никто не тронет.— Зато меня сейчас трогают, — шепнул я.Больше мы не разговаривали. Глава 24 — Прямо в зад? — спросила Сюз.— Мне больше нравится называть это ранением в бедро, — ответил я.— Еще бы, — поняла она. — Было больно?— Очень неудобно, но не слишком серьезно, — пояснил я.Сидя на кухне, мы ели деликатесы и запивали их шампанским. Я приоделся в кроссовки и спортивные брюки. Она надела купальный халат. На улице уже стемнело. Звуки пригорода долетали через приоткрытую заднюю дверь. Ночные бабочки бились в сетку.— Расскажи мне. Все с самого начала.Я положил на ломоть ржаного хлеба два куска телячьего рулета, намазал дюссельдорфской горчицей, прикрыл все это еще одним куском хлеба и откусил. Тщательно пережевал и проглотил.— Два выстрела в зад, и я отправился в самое большое приключение в своей жизни, — расписывал я. Откусил половинку маринованного огурца. Он, конечно, плохо сочетается с шампанским, но жизнь так непредсказуема.— Будь серьезнее, — запротестовала Сюзан. — Я хочу все знать. Тебе было трудно? Ты выглядишь усталым.— Да, я устал, — сказал я. — Просто мозги набекрень.— Правда?— Конечно, правда, — подтвердил я. — Представь только все мои ахи и охи.— Тоска, — сказала она. — А может, это были не тяжелые вздохи, а глубокая зевота?— Вот и посочувствовала раненому человеку.— Ладно, — примирительно сказала она. — Я рада, что рана оказалась сквозной.Я наполнил бокалы шампанским. Поставив бутылку, поднял бокал и произнес:— За тебя, малышка.Она улыбнулась. Эта улыбка почти заставила меня застонать «о-о!», но я ведь достаточно приземлен, чтобы громко выражать свои чувства.— Начинай с начала! — попросила она. — Мы расстались с тобой в аэропорту, и ты сел на самолет...— И через восемь часов приземлился в Лондоне. Уезжать от тебя мне страшно не хотелось.— Знаю, — сказала Сюз.— В аэропорту меня встретил мистер Флендерс, который работает на Хью Диксона... — И я поведал ей все, что со мной произошло, о людях, которые пытались меня убить, о тех, кого убил я, и о том, что случилось дальше.— Не удивительно, что ты так плохо выглядишь, — заключила Сюз, когда рассказ мой подошел к концу. Мы допивали последнюю бутылку шампанского, и наших деликатесов заметно поубавилось. С ней было удивительно легко разговаривать. Она схватывала все на лету, восстанавливала пропущенные места, не задавая вопросов, и, главное, была заинтересована. Она желала слушать.— Что ты думаешь относительно Кэти? — спросил я ее.— Ей нужен хозяин. Нужна опора. Когда ты разрушил ее опору и хозяин ее предал, она кинулась к тебе. Но когда она захотела закрепить ваши отношения, показав полное подчинение, ты оттолкнул ее. К сожалению, для нее это подчинение выражается только в сексуальных отношениях. Мне кажется, она подчинится Хоуку и будет предана ему столько, сколько будут продолжаться их личные отношения. Правда, это лишь поверхностный психоанализ. Допьем лучше шампанское и закроем этот вопрос.— Тут, я думаю, ты права.— Если ты рассказал все подробно и точно, то кое в чем ты верно разобрался, — размышляла Сюзан. — Конечно, она сильная, но в чем-то зажатая личность. Простота ее комнаты, бесцветная одежда и яркое белье, беззаветная преданность нацистскому абсолютизму...— Да, она вся в этом. Своего рода мазохистка. Может, это не совсем подходящий термин. Но когда она связанная валялась на кровати с кляпом во рту, ей это доставляло удовольствие. По крайней мере, возбуждало ее, наше присутствие щекотало ей нервы. Она чуть не рехнулась, когда Хоук начал ее обыскивать, а она была беспомощна.— Мне тоже кажется, что мазохизм — неподходящий для этого случая термин. Но она явно находит некоторую связь между сексом и беспомощностью, между беспомощностью и унижением, между унижением и удовольствием. Многие из нас имеют противоречивые наклонности к агрессии и пассивности. Если у людей нормальное детство, если они без проблем проходят юношеский период, то вырабатывают правильное отношение к этим вещам. Если же нет, происходит путаница и появляются такие вот Кэти, которые не могут разобраться в своих понятиях о пассивности. — Сюз улыбнулась. — Или такие, как ты, — довольно агрессивные.— Но ведь галантные.— Как ты думаешь, Хоук поддастся ей? — Сюз посмотрела на меня.— У Хоука нет чувств, — ответил я ей. — Но у него есть правила. Если она впишется хоть в одно из них, он будет относиться к ней очень хорошо. Если же нет, будет поступать по настроению.— Ты всерьез считаешь, что у него нет особых чувств?— Я никогда не видел их проявления. Он всегда прекрасно выполняет порученное ему дело. Но я не помню, чтобы видел его счастливым или печальным, испуганным или ликующим. За те двадцать лет, что я знаю его, он ни разу не выразил ни малейшего признака любви или приязни. Он никогда не нервничает. Никогда не поступает опрометчиво.— Он такой же хороший, как и ты? — Сюзан положила подбородок на сложенные руки и пристально посмотрела на меня.— Возможно, — ответил я. — А может, даже и лучше.— Он не убил тебя в прошлом году на мысе Код, хотя и имел такое намерение. Наверное, тогда в нем что-то шевельнулось?— Мне кажется, он испытывает ко мне такую же любовь, как к вину, хотя не любит джин. Он отдал предпочтение мне, а не тому парню, на которого работал. Хоук рассматривает меня как вариант собственной личности. И где-то в глубине приказ убить меня по чьей-то указке противоречит его правилам. Не знаю. Но я бы тоже не смог его убить.— Ты тоже считаешь себя в чем-то с ним схожим?— У меня ведь есть чувства, — сказал я. — Я люблю.— Да, это верно, — откликнулась Сюзан. — И делаешь это с большим успехом. Давай вернемся в спальню и там допьем последнюю бутылку шампанского. Продолжим наш разговор о любви, и, может, как говорят наши студенты, тебе еще раз захочется заняться этим самым.— Сюз, — заметил я. — Я ведь не так молод, как они.— Знаю, — ответила Сюзан. — Я воспринимаю это как вызов.Мы вернулись в спальню, легли на кровать, тесно прижавшись друг к другу, пили шампанское и смотрели какой-то фильм по ночному каналу в темноте комнаты, овеваемой воздухом кондиционера. Жизнь, может, и переменчива, но иногда все идет как надо. Фильм по ночному каналу оказался «Великолепной семеркой». Когда Стив Маккуин, глядя на Эли Уоллака, сказал: «Мы прорвемся, дружище», — я повторил это вместе с ним.— Сколько раз ты смотрел этот фильм? — спросила меня Сюзан.— Не знаю. Раз шесть или семь, я думаю. Его часто показывают на последних сеансах в гостиницах.— И как ты можешь смотреть это снова и снова!— Я смотрю его так же, как смотрят танцы или слушают музыку. Это не просто сценарий, это жизненная позиция.Она засмеялась в темноте.— Не сомневаюсь, — сказала она. — Это история твоей жизни. Что там происходит, не имеет значения. Важно то, как ты смотришь на происходящее.— Не только, — возразил я.— Понимаю, — ответила Сюз. — У меня кончилось шампанское. Как полагаешь, ты готов, прости фривольность моего вопроса, к следующему доказательству своей любви?Я допил шампанское.— С маленькой помощью моих друзей.Ее рука легко коснулась моего живота.— Я — единственный твой друг на данный момент, дорогой мой.— Это все, что мне нужно, — ответил я. Глава 25 На следующее утро Сюзан отвезла меня в аэропорт. По дороге мы остановились в кафе «Данкин» и попили кофе с пирожками. Утро было ярким и теплым.— Ночь любви сменилась утром земных радостей, — заметил я, поедая пирожки.— А Уильям Пауэл водит Мирну Лой в «Данкин-шоп» есть пирожки?— Что он понимает! — ответил я и поднял свою чашку с кофе, изображая тост.Она подхватила:— За тебя, приятель!Я спросил:— Откуда ты знаешь, что я собирался сказать?— Случайно догадалась, — засмеялась она.В машине мы почти все время молчали. Сюзан — ужасный водитель. На поворотах я постоянно упирался ногами в пол.Когда мы остановились у аэровокзала, она произнесла:— Боже, как мне надоело! На этот раз надолго?— Ненадолго, — пообещал я. — Может быть, на неделю. Вернусь не позднее закрытия Олимпийских игр.— Ты обещал показать мне Лондон, — вспомнила вдруг она. — Если ты не выполнишь свое обещание, я сильно рассержусь.Я поцеловал ее в губы. Она вернула поцелуй. Я сказал:— Я люблю тебя, Сюз.В ответ прозвучало:— Я тоже. — Тут я выбрался из машины и направился на вокзал.Через два часа двадцать минут я уже очутился в Монреале, в домике близ бульвара Генри Борасса. Дом был пуст. Среди бутылок шампанского, заполнявших холодильник, я обнаружил бутылочки эля «О'Киф». Хоук прошелся по магазинам. Откупорив пиво, я уселся в комнате перед телевизором и посмотрел кое-какие соревнования. Примерно в половине третьего в дверь постучал какой-то человек. На всякий случай я сунул в карман пистолет и отозвался.— Мистер Спенсер? — Человек был одет в полосатый костюм и соломенную шляпу с маленькими полями и широкой голубой лентой. Его речь не отличалась от американской, но так говорила половина канадцев. У обочины с невыключенным двигателем урчал «додж-монако» с квебекскими номерами.— Да, — отозвался я почти моментально.— Я от фирмы мистера Диксона. У меня для вас конверт, но прежде я бы хотел взглянуть на какое-нибудь удостоверение.Я показал ему свою лицензию с фотографией. На ней я выглядел крайне решительно.— Да, — согласился он. — Это вы.— Меня это тоже разочаровывает, — пошутил я.Он автоматически улыбнулся, вернул мне лицензию и вынул из кармана пиджака большой толстый конверт. На конверте значилось только мое имя и логотип фирмы «Диксон Индастриз» в левом углу.Я взял конверт. Человек в полосатом костюме попрощался, пожелал хорошо провести время и, вернувшись к ожидающей машине, отбыл.Я зашел в дом и уже там вскрыл конверт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22