Но лестница совсем не крутая, не заметите даже, как подниметесь!..
Он ввел своего гостя в вестибюль, словно в храм. Стены, оштукатуренные под мрамор, так и сверкали, в окна были вставлены цветные стекла, а на лестнице постлан ковер. Когда они поднялись на шестой этаж, Моранж, открыв своим ключом входную дверь, повторил все тем же восхищенным тоном:
— Вы сами увидите, увидите сами!
Должно быть, Валери и Рэн уже поджидали их. Обе выбежали навстречу гостю.
В тридцать два года Валери выглядела совсем юной и очаровательной; это была брюнетка с круглым сияющим личиком в ореоле дивных волос, пожалуй, с чересчур пышной грудью, но зато восхитительными плечами, чем несказанно гордился Моранж, когда жена его появлялась в декольтированных туалетах. Рэн, двенадцатилетняя девица, поразительно походила на мать — то же сияющее личико, только несколько удлиненное, и те же черные локоны.
— Как мило, что вы приняли наше приглашение! — говорила Валери, пожимая руки Матье. -- И до чего обидно, что госпожа Фроман не могла приехать с вами!.. Рэн, возьми же у гостя шляпу, — И без всякого перехода добавила: — Видите, передняя у иас совсем светлая. Пока будут вариться яйца, не хотите ли посмотреть всю квартиру? Тогда вы будете, по крайней мере, знать, куда вас пригласили!
Все это было сказано так мило, сам Моранж так добродушно смеялся, что Матье охотно согласился на этот осмотр, продиктованный наивным тщеславием хозяев. Сначала ему показали гостиную, угловую комнату, оклеенную светло-серыми обоями с золотистыми цветами и обставленную белой, лакированной мебелью в стиле Людовика XIV, правда, фабричного производства; темным пятном здесь выделялось пианино палисандрового дерева. Комната Рэн выходила на бульвар Гренель, она была вся в бледно-голубых тонах и обставлена — как и полагается детской — мебелью из полированной сосны. Крошечная спальня супругов находилась в самом конце квартиры, ее отделяла от гостиной столовая, — стены спальни были задрапированы желтой тканью, а двуспальная кровать, зеркальный шкаф и туалет из туевого дерева совсем загромождали комнату. В столовой царил классический старый дуб, а щедро позолоченная люстра, казалось, пламенела над ослепительно белой скатертью.
— Но это же восхитительно! — повторял Матье, боясь показаться неучтивым. — Просто чудо что такое!
Отец, мать и дочь, радостно-возбужденные, не могли остановиться и без конца показывали, объясняли, предлагали потрогать то одно, то другое. А Матье не покидало ощущение, будто он уже раньше видел все ото убранство, даже расстановка безделушек была ему почему-то знакома. И вдруг он вспомнил: Моранжи старались копировать Бошенов, и в каждой мелочи здесь сказывалось слепое подражание и скрытая зависть к этим богачам. При своих скудных средствах Моранжи могли позволить себе лишь роскошь по дешевке, и тем не менее они гордились этим подобием роскоши, веря, что, подражая Бошенам, они сами как бы приобщаются к недосягаемым высшим классам.
— А кроме всего прочего, имеется еще вот это! — сказал Моранж, распахивая балконную дверь в столовой.
Вдоль всей квартиры тянулся балкон. С этой высоты действительно открывался восхитительный вид: Сена и вдалеке, за крышами домов, холмы Пасси; тот же самый пейзаж можно было видеть из особняка Бошенов, только здесь, с шестого этажа, перспектива была еще шире.
Валери тотчас же обратила внимание гостя на это обстоятельство.
— Ну как? Не правда ли — грандиозно? Не то что какие-то жалкие деревца, видные с набережной!
Служанка уже внесла сваренные всмятку яйца, а Моранж, ликуя, все еще объяснял, что это великолепие обошлось ему всего в тысячу шестьсот франков. Но Матье знал, каким тяжким бременем легло оно на бюджет семьи. Только тут он догадался, что его пригласили специально для того, чтобы похвастать новой квартирой, и без тени зависти порадовался за этих простаков, которые, не думая скрывать свое торжество, буквально сияли от счастья. Матье, вообще лишенный честолюбивых расчетов, никогда не завидовал чужой роскоши, до сих пор его самого вполне удовлетворяла замкнутая в кругу семьи жизнь с Марианной и детьми; вот почему, разделяя радость Моранжей, он только дивился тому, как можно так мучить себя, стремясь разбогатеть или хотя бы уподобиться богатым, и поглядывал на хозяев с чуть печальной улыбкой.
На Валери было красивое платье из легкого фуляра в желтых цветочках, а на ее дочке Рэн, которую она любила наряжать, — платьице из голубого полотна. И завтрак подавался соответственно роскошный: за яйцами последовала вареная рыба и котлеты, а за ними спаржа. Разговор зашел о Жанвиле.
— Значит, ваши детки здоровы? У вас прелестные дети! И вы счастливы в своей деревне? Странно, по я наверняка погибла бы там со скуки, мне не хватало бы развлечений... Разумеется, мы с радостью навестим вас, если госпожа Фроман так любезно нас приглашает.
Но вскоре разговор неизбежно вернулся к Бошенам. У обоих супругов это было как бы навязчивой идеей, они жили в постоянном преклонении перед Бошенами, хотя исподтишка и критиковали их. Валери, несказанно гордясь тем, что Констанс принимает ее по субботам на своих журфиксах и даже дважды за зиму пригласила на обед, тоже завела приемный день, по вторникам, устраивала небольшие вечера, разорялась на пирожные. С не меньшим уважением говорила Валери и о г-же Сеген дю Ордель, и об ее прекрасном особняке на проспекте Д'Антен, куда Констанс любезно добыла для Валери приглашение на бал. Но больше всего Валери гордилась дружбой, которой ее дарила Серафина, сестра Бошена, и называла ее не иначе, как баронессой Лович.
— Однажды баронесса Лович посетила мой журфикс, какая же она милая и веселая! Ведь вы встречались с ней прежде, не правда ли? Уже после ее замужества, когда она помирилась с братом и когда забылась прискорбная денежная распря... Ни для кого не секрет, что баронесса не переносит госпожу Бошен!
И Валери, вновь оседлав своего конька, сообщила, что хотя Морис и толстый мальчик, полнота у него нездоровая, и намекнула, какое это безутешное горе для родителей потерять своего единственного сына. Бошены, не желая подарить Морису братишку, безусловно, неправы. Впрочем, Валери объявила, — уж она-то знает! — что жена в этом вопросе проявляет еще больше упорства, чем муж. Показывая глазами на Рэн, скромно уставившуюся в тарелку, Валери тем не менее рассказала, как одна ее приятельница, супруг которой хотел иметь детей, а она не хотела, сумела прекрасно устроиться.
-- Однако ведь и вы, по-моему, тоже умеете устраиваться! — смеясь, заметил Матье.
— Помилуйте! — вскричал Моранж. — Как можно сравнивать нас, бедных людей, с супругами Бошен, с этими богачами. Да если бы у меня было их положение, их капиталы, я б с радостью согласился обзавестись целой кучей ребятишек!
— Благодарю покорно, — невольно вздрогнув, добавила Валери, — а вдруг будет опять девочка! Ах, если бы мы могли быть уверены, что родится мальчик, мы, возможно, и рискнули бы. Но боюсь, что я пошла в
мать, а у нее было четыре дочери! Вы и представить не можете, как это ужасно!
Валери прикрыла глаза, ей представился родительский дом, вся ее ужасная юность: четыре сестры, растерянные, загнанные, месяцами дожидающиеся, когда же им наконец купят ботинки, платье, шляпку, страшная перспектива остаться старой девой без надежды выйти замуж. Ведь девушкам необходимо приданое!
— Нет-нет! — рассудительно произнесла Валери. — Было бы прямо непростительно так усложнить нашу жизнь. Когда приходится пробиваться самим, без чужой помощи, — вешать себе на шею детей преступно. Не скрою, я честолюбива в отношении мужа и убеждена, что, с он будет слушаться моих советов, он достигнет м.,.. того. И когда я подумаю, что могу стать для него препятствием, могу обременить его кучей дочерей, как мы были бременем для нашего отца, я вся содрогаюсь от ужаса... И я верю, что наша воздержанность поможет нам разбогатеть, а разбогатев, мы сможем дать Рэн хорошее приданое.
Растроганный Моранж схватил руку жены и покрыл ее поцелуями. Эта волевая женщина вдохнула в бесхарактерного и доброго мужа свое честолюбие, и он лишь еще сильнее любил ее за это.
— Знате ли вы, дорогой Фроман, какое сокровище — моя жена?! Такая умница и такая великодушная!
И пока Валери продолжала мечтать вслух о богатстве, о роскошной квартире, приемах и в особенности об отдыхе на берегу моря, где она намеревалась, подобно Бошенам, проводить два месяца в году, Матье глядел на супругов и размышлял. Нет, Моранжи отнюдь не похожи на папашу Муано, который твердо знает — министром ему не бывать. А Моранж, возможно, верит, что его жена рано или поздно сумеет добиться для него министерского портфеля. В демократическом государстве любой мелкий буржуа может и хочет возвыситься, и в неудержимой погоне за благами жизни люди свирепеют и, карабкаясь на следующую ступеньку, норовят столкнуть соседа. Это всеобщее стремление возвыситься — явление, возможное лишь в стране, где при политическом равенстве существует неравенство экономическое; ибо права на богатство у всех равны, стоит лишь завладеть им в беспощадной эгоистической борьбе, где каждый горит завистливым желанием приобщиться к выставленным напоказ излишествам высших классов. При демократической конституции народ не может быть счастлив, если нравы не упростятся и не сгладится разница между условиями жизни богатых и бедных. Иначе неизбежна непомерная тяга к свободным профессиям, лютая грызня за высокие должности, презрение к физическому труду, все возрастающая жажда роскоши, оголтелая борьба за деньги, за власть во имя необузданных наслаждений. Вот потому-то, по словам Валери, никто не желает обременять себя детьми, связывать себя по рукам и ногам. В этой войне главное — продвинуться вперед, пусть даже шагая по трупам.
Все это навело Матье на мысль о том, сколь пагубно стремление подражать, — оно приводит незадачливых людей, которые не хотят отстать от любимцев фортуны, к полному разорению. Какое бедствие вся эта вожделенная роскошь, плохо копирующая подлинную и все же убийственно дорогая, если даже она всего лишь подделка! Сколько рождается бесполезных потребностей, и промышленность, вместо того чтобы создавать подлинно необходимые вещи, идет по неправильному пути. Теперь, говоря о нищете, мало просто упомянуть о хлебе насущном. Речь уже идет о чем-то большем, от чего люди не намерены отказываться, и при отсутствии этого большего им уже чудится, что они опустились на дно, где им грозит голодная смерть.
За десертом, когда служанка удалилась, Моранж, став после обильного завтрака разговорчивее, показал жене глазами на гостя и сказал:
— Он наш верный друг, мы можем ему открыться. Валери кивнула головой и улыбнулась, изъявив
свое согласие.
— Так вот, дорогой друг, весьма возможно, что я скоро оставлю завод. Ну конечно, не сегодня, но я всерьез об этом подумываю... Да, я размышляю уже не первый месяц: посудите сами; я надрываюсь восемь лет кряду и получаю всего пять тысяч франков! Самое
главное, ужасно сознавать, что нет никакой надежды заработать больше!
— Это чудовищно! — вставила Валери. — Иногда хочется размозжить себе голову об стену!
— Разве не благоразумнее при таких обстоятельствах попытать счастья в другом месте?.. Помните Мишо, того юношу, который лет шесть назад был моим помощником на заводе? Очень способный малый... Прошло всего шесть лет с тех пор, как он перешел от нас в банк «Креди насьональ», и угадайте-ка, сколько он сейчас зарабатывает? Двенадцать тысяч франков. Понимаете — двенадцать тысяч!
Эта цифра прозвучала как барабанная дробь. Супруги Моранж восторженно закатили глаза. Даже девочка и та покраснела.
— В марте я случайно встретился с Мишо, он рассказал о себе и был очень со мной любезен, даже предложил помочь мне. Тут есть, само собой разумеется, известный риск! Он сказал, что вначале придется довольствоваться жалованьем в три тысячи шестьсот, зато потом оно быстро повысится до весьма внушительной суммы. Три тысячи шестьсот! Но как прожить на такие деньги, в особенности теперь, когда мы переехали на новую квартиру и наши расходы соответственно возросли?!
Валери заявила безапелляционным топом:
— Кто не рискует — не выигрывает! Я с утра до вечера твержу об этом. Разумеется, я за благоразумие и никогда не допущу мужа до опрометчивого поступка, способного испортить все наше будущее. Но не может же он прозябать в положении, его недостойном.
— Итак, вы решились? — спросил Матье.
— Бог ты мой! — протянул Моранж. — Жена все подсчитала, и мы решились, если, конечно, не произойдет ничего непредвиденного... К тому же должность в «Креди насьональ» освобождается только в октябре... Пусть этот разговор, мой друг, останется между нами, до поры до времени нам не следует ссориться с Бошеном.
Моранж посмотрел па часы, — этот исполнительный, прирожденный служака славился своей пунктуальностью. Валери поторопила служанку, и та принесла кипящий кофе, но тут вошла гостья, появление которой до того взбудоражило хозяев, что они забыли обо всем на свете.
-- О! — вскричала Валери, зардевшись от гордости и поспешно вставая. — Баронесса Лович!
Серафина, которой было уже двадцать девять лет, рыжая, красивая, высокая, элегантная, славилась в Париже своим великолепным бюстом. Ее алые губы торжествующе улыбались, в огромных карих глазах с золотыми искорками горел пламень ненасытного вожделения.
— Не беспокойтесь, друзья, умоляю вас. Служанка приглашала меня в гостиную, но я прошла прямо сюда... Дело в том, что я тороплюсь... Заехала за вашей очаровательной Рэн, хочу повести ее на утренник в цирк.
Эти слова вызвали новый взрыв восторга. Дочь замерла от радости, а мать не знала, как и благодарить Серафину.
— О, баронесса, вы чересчур добры к нам; ну право же, вы ее слишком балуете, эту девочку!.. Она не одета, вам придется, к сожалению, немного подождать. Идем скорее, Рэн, я тебе помогу. Мигом, не больше десяти минут!
Оставшись с мужчинами, Серафина, не скрывая удивления, что видит здесь Матье, весело подошла к нему и на правах старой знакомой ползала ему руку,
— Ну, как живете?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95