Впрочем, она заявила, что из-за недостатка места берет к себе на пансион лишь за неделю, в крайнем случае — за десять дней до родов. Матье не настаивал и поспешил ретироваться, испытывая не только отвращение, но и страх.
Заведение г-жи Бурдье помещалось на улице Миромениль, между улицами Ла-Боэги и Пантьевр, в четырехэтажном доме с окрашенным светлой краской фасадом и белыми муслиновыми занавесками на окнах, что хотя бы с виду производило благоприятное впечатление. Вывеска сообщала, что акушерка первого класса держит родильный дом с пансионом для дам. В первом этаже находилась торговля лекарственными травами, благоухавшими на всю улицу. Подъезд заведения г-жи Бурдье был заперт, как в частном особняке; через этот опрятно содержавшийся подъезд попадали в довольно большой двор, его замыкала высокая серая стена соседней казармы. Приглушенные звуки барабанов и кларнетов, долетавшие сюда через стены, вносили веселую нотку и вряд ли беспокоили пациенток. Во втором этаже вдоль длинного коридора расположены были приемная, кабинет г-жи Бурдье, ее спальня, общая столовая и кухня; комнаты женщин, взятых на пансион, помещались частично на третьем, а частично и на четвертом этажах; всего таких комнат было двенадцать, одни на три-четыре койки, другие — всего на одну, они соответственно стоили дороже. Здесь полновластно царила г-жа Бурдье, красивая брюнетка лет тридцати двух, чуть располневшая, приземистая, с широким приятным, веселым лицом, поражавшим белизной кожи, что, как ни странно, способствовало процветанию ее заведения: именно из-за цвета лица хозяйки ее дом считался образцом чистоплотности. Правда, злые языки и завистники не советовали шарить по углам, но на то у нее и была
такая профессия... Однако до сих пор никто не мог привести ни одного скандального случая из практики г-жи Бурдье. Родильный дом даже получил одобрение со стороны филантропических обществ, которые иной раз присылали сюда клиенток, если в городских больницах не было свободных мест. Это тоже до какой-то степени подтверждало, что заведение г-жи Бурдье вполне заслуживает свою лестную репутацию; говорили даже, будто она сумела обзавестись серьезной и солидной клиентурой.
Матье пришлось поторговаться с акушеркой, так как для начала она запросила с него двести франков в месяц, и когда он запротестовал, г-жа Бурдье сделала вид, что возмущена, и даже повысила голос, не теряя, однако, внешнего благодушия.
— Подумайте, сударь, каково мне приходится! Назовите хоть одну акушерку, которая сумела бы разбогатеть. Для получения диплома надо два года проучиться в акушерской клинике, и это удовольствие обходится в тысячу франков ежегодно. А расходы на обзаведение, да еще сколько горя хлебнешь, пока приобретешь клиентуру! Вот потому-то многие из нас и пускаются во все тяжкие. Если даже бог знает с каким трудом наладишь такое заведение, как мое, все равно хлопот и неприятностей не оберешься: ни минуты покоя, постоянная ответственность, — не забудьте, что малейшая оплошность, малейший промах при операциях, при выборе инструментов ведет к катастрофе! Не говоря уже о полицейском надзоре, об инспекторах, которые являются нежданно-негаданно, в любое время дня и ночи и проверяют нашу работу, словом, поверьте, нам всегда приходится быть начеку.
Она не сдержала улыбки, когда Матье жестом дал ей понять, что он в курсе дела и что уж никак не налеты полиции страшат акушерок.
— Ну да, конечно, как-то всегда устраиваешься. Пусть приходят, когда им заблагорассудится, я чиста, как стеклышко. Ведь для того, чтобы преуспеть, недостаточно одной честности. Из тридцати коек двадцать пять у меня почти всегда заняты, причем дамами из всех слоев общества. Лишь бы они подчинялись правилам, платили за пансион сами или администрация бы за них платила, а откуда они, меня не касается. Я не спрашиваю ни имени, ни адреса — профессиональная этика запрещает мне знать даже то, что обнаруживается случайно. Пациентки вполне свободны, им нечего бояться, и если мы с вами договоримся относительно той дамы, ради которой вы явились, вам останется только привести ее сюда в условленный день: она найдет у меня самое укромное и самое удобное убежище.
Своим наметанным взглядом акушерка уже определила, с кем она имеет дело: некий господин хочет пристойно отделаться от забеременевшей девицы. Такие дела — самые выгодные. Узнав, что девушка пробудет у нее целых четыре месяца, г-жа Бурдье стала сговорчивее и под конец снизила цену до шестисот франков, при условии, что место новой пациентке она отведет в комнате на трех человек, где у дамы будут две соседки. Матье принял условия, и Норина прибыла сюда вечером того же дня.
— Вас зовут Нориной, дитя мое? Очень хорошо, этого вполне достаточно. Как только принесут ваш чемоданчик, я провожу вас в вашу комнату... Вы прелестны, как ангел, и я уверена, что мы с вами подружимся.
Только дней через пять Матье выбрался проведать Норину, узнать, как ей живется у г-жи Бурдье. Теперь, когда он думал о своей жене, о своей возлюбленной Марианне, счастливую беременность которой он окружал чуть ли не религиозным поклонением, создав своеобразный культ нежности, он не мог не жалеть женщин, чья беременность стала для них тайной бедой, мучился за всех этих униженных и страдающих матерей, ждущих ребенка, как смертного своего часа. У Матье сердце сжималось при мысли, что материнство может вызывать в женщине отвращение и ужас, втаптывает ее в грязь, доводит до преступления, в его глазах это было осквернением самой жизни; и, пожалуй, впервые он, страстно мечтавший о человеческой солидарности, ощутил прилив такой неизбывной доброты. Опять пришлось поспорить с Бошеном, который раскричался, узнав, что пятисот франков не хватило.
Кончилось, однако, тем, что Матье удалось получить у него добавочную сумму на покупку белья и на карманные расходы для Норины, по десять франков в месяц. Вот Матье и решил отнести несчастной девушке эти первые десять франков.
К девяти часам он уже был на улице Миромениль, Служанка, поднявшаяся предупредить Норину, сказала, вернувшись, что мадам еще в постели, но мосье может войти, так как в комнате, кроме нее, никого нет. Она повела гостя наверх и, открыв дверь одной из комнат четвертого этажа, сказала:
— Сударыня, к вам пришли.
Узнав Матье, Норина дерзко рассмеялась, уверенная в своей неотразимости.
— А знаете, она принимает вас за папашу! И очень жаль, что это не так, ведь вы такой любезный и милый!
Норина в миленькой кофточке, вся беленькая, чистенькая, с аккуратно закрученными в большой пучок роскошными волосами, сидела на постели, прислонившись к высоко взбитым подушкам, с видом благоразумной и благопристойной девицы. Увидев гостя, она натянула на себя простыню, чтобы ненароком не проглянуло нагое тело; этот инстинктивный жест свидетельствовал о том, что даже в своем падении она не окончательно утратила стыдливость и душевную чистоту.
— Вы плохо себя чувствуете? — спросил Матье.
— Да нет! Просто решила понежиться. Тут разрешают валяться в постели, вот я и не спешу вставать. Ведь я всю жизнь вскакивала в шесть утра, пока добежишь до завода, намерзнешься как собака... А здесь, видите, огонь в камине, да и комната, как у принцессы.
Матье огляделся: довольно большая комната была оклеена жемчужно-серыми обоями в белых цветочках. Две железные кровати были расположены одна против другой, третья стояла поперек комнаты, а между ними — по ночному столику и стулу. Кроме того, в комнате находились комод и шкаф — разрозненная мебель, как в дешевых меблирашках, Но в окна, выходившие на серую стену соседней казармы, врывались солнечные лучи, проскользнув между крышами соседних домов.
— Да, здесь не так уж мрачно, — пробормотал Матье.
Повернувшись к постели, стоявшей в глубине комнаты, он умолк, увидев возле нее длинную черную фигуру, которую раньше не приметил. Там стояла высокая девица неопределенного возраста, сухая, худощавая, с суровым лицом, потухшими глазами и бледными губами. Никакого признака груди, бедер или талии, — словом, что называется «доска». Она пыталась закрыть чемодан, стоявший на неприбранной постели рядом с дорожным мешком.
Когда, даже не взглянув на посетителя, незнакомка направилась к двери, Норина окликнула ее:
— Значит, все готово и вы идете вниз расплачиваться?
Незнакомка, казалось, не сразу поняла вопрос, но потом ответила с сильным английским акцентом:
— Да, расплачиваться.
— Но вы еще зайдете попрощаться?
— Да, да.
Когда женщина вышла, Норина объяснила, что зовут ее Эми, что она хоть и понимает по-французски, но говорить почти не умеет. Норина собралась было рассказать всю историю англичанки, но Матье, усевшись возле нее на стуле, сказал:
— Итак, я вижу, что у вас все обстоит благополучно и вы довольны.
— Ну еще бы! Конечно, довольна, даже очень. Ведь тут для меня каждый день настоящий праздник: сыта, ухожена и с утра до вечера ничего не делаю. Одного я хочу, чтобы так длилось как можно дольше.
Она опять рассмеялась, веселая и беспечная, совсем забыв о существе, которое должно было появиться на свет. Тщетно старался Матье пробудить в ней материнский инстинкт, расспрашивая об ее планах на будущее. Норина сначала даже не поняла, о чем идет речь, подумала было, что Матье имеет в виду отца ребенка,
и, пожав плечами, презрительно заявила, что не такая уж она дура, чтобы рассчитывать на него. На следующий же день по ее водворении сюда к ней приходила мать. Но и на этот счет Норина не питала особых иллюзий: на семью ей тоже нечего рассчитывать, там и без нее хлеба не хватает. А дальше — видно будет. Хорошенькая девушка в ее возрасте не пропадет. Она потягивалась в белоснежной постели, радуясь своей соблазнительной свежести и невольно поддаваясь томной лени, мечтая и впредь жить так, чтобы можно было вволю нежиться в постели, благо теперь она знает, какое это удовольствие.
Затем она с гордостью, словно речь шла о ее собственных заслугах, начала описывать заведение г-жи Бурдье, сообщила, что все здесь поставлено образцово, все благородно и прилично. Очутившись тут, она почувствовала себя как бы на ступеньку выше.
— Здесь не услышишь ни ссор, ни грубого слова. Да и люди все честные. Уж поверьте, это самый уважаемый дом в округе, — хоть все углы обшарьте, нигде грязи не сыщете. Само собой, здесь не принцессы какие-нибудь, но если женщина ведет себя прилично, какое кому дело, откуда она явилась.
Норине захотелось подкрепить свою мысль примером.
— Видите, третья кровать рядом с той, что занимала англичанка... Так вот, на ней спит восемнадцатилетняя девушка. Она-то назвала свое настоящее имя, Виктория Кокле, и ничего не скрывает. Приехала из деревни в Париж, попала в услужение к какому-то темному дельцу. А его двадцатилетний лоботряс-сынок обрюхатил ее на кухне, не успела она у них и недели прожить. Что вы хотите? Ее все это так потрясло, она даже не понимает толком, что с ней случилось... Конечно, мамаша оболтуса выставила ее вон. Несчастную подобрали на улице, и благотворительное общество поместило ее сюда. Но, уверяю вас, она очень милая, работящая и даже тут, в ее-то положении, прислуживает другой беременной даме, у которой отдельная комната за перегородкой. Здесь это разрешено — бедные могут обслуживать богатых... Что же касается богатой пациентки, то известно лишь ее имя — Розина — так она себя назвала, но от Виктории она ничего не скрывает...
Открылась дверь, Норине пришлось замолчать, но она тут же крикнула:
— Да вот и сама Виктория!
Матье заметил бледненькую восемнадцатилетнюю девушку, хотя на вид ей было не больше пятнадцати; у нее были встрепанные рыжие волосы, вздернутый носик, узкие глаза и огромный рот. Выглядела она не слишком опрятно и, казалось, не совсем еще оправилась от потрясения: она смотрела кругом, как бы вопрошая, что же с ней приключилось. Глядя на это жалкое существо, Матье как бы воочию увидел тысячи потерянных девушек, которых провинция шлет на парижские панели и история которых всегда одинакова, — бесчисленную вереницу служанок, соблазненных и выгнанных на улицу во имя буржуазной морали. Что станется с ней? Сколько она еще переменит мест? И сколько раз суждено ей забеременеть подобным образом?
— Эми еще не уехала? — спросила она. — Я хочу с ней попрощаться.
Когда она увидела чемодан в изножье кровати и когда Норина представила ей Матье, как своего верного друга, обе девушки наперебой принялись выкладывать все, что знали об англичанке. Впрочем, ни за что нельзя было поручиться, она ужасно коверкает слова да и не особенно разговорчива, много из нее не выудишь. Но рассказывали, что три года назад она уже побывала в этом доме, где избавилась от первого ребенка. Во второй раз, так же как и в первый, она появилась за неделю до родов и, пролежав три недели и снова спровадив ребенка в воспитательный дом, возвращалась теперь на родину. Ей даже удавалось кое-что сэкономить при каждой поездке на материк, потому что она заблаговременно запасалась обратным билетом.
— Очень удобно, — пояснила Норина. — Наверное, целая куча таких вот приезжает к нам для этого дела из-за границы. Родила в Париже, и концы в воду... По-моему, она монашка, ну, не такая, как у нас во Франции, но, видать, из тех ханжей-сектанток, что живут общиной. Она головы от молитвенника не подымает.
— Во всяком случае, — убежденно сказала Виктория, — Эми вполне порядочная женщина, некрасивая, но зато вежливая и не сплетница.
Обе умолкли, вошла Эми. С вполне понятным любопытством Матье приглядывался к англичанке. Да, загадочная особа была эта дылда; казалось, никак не созданная для любовных утех, настоящая доска, желтая, сухая и жесткая, она уже не первый раз приезжала во Францию опрастываться между двумя пароходными рейсами... Какую черствую душу надо иметь, чтобы бросить на чужбине своего ребенка, не вспомнить о нем и в час отъезда! Она даже не кинула взгляда на комнату, где только что страдала: просто зашла за своим легким чемоданчиком, но Виктория и Норина расчувствовались и непременно захотели ее поцеловать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95