При случае я могу его использовать».
Пока взрослые прощались, он ни на шаг не отходил от матери. Он хотел любой ценой помешать ее разговору с учительницами. С необычной для него неловкостью он вторгся между ними как раз в ту минуту, когда мать прощалась за руку с сестрами Воллквартс. Он извинился, но и не подумал отойти в сторону. Ему удалось по возможности сократить церемонию.
– Маленький Лорд, что с тобой, ты не в своем уме! – сказала мать. – Ты прекрасно знаешь, что сначала прощаются взрослые.
Но он упорствовал и не отпускал ее от себя. Сестры Воллквартс кисло-сладко улыбались, пытаясь спасти остатки своего авторитета.
– Это возбуждение после экзамена, – пробормотала фрекен Аннета с вымученной любезностью.
Мать и сын молча вышли на улицу. В солнечном свете все вокруг показалось вдруг каким-то сиротливым. Радостный день, день, который всегда был праздником, внезапно затаил в себе угрозу.
Мать остановилась.
– Маленький Лорд, – сказала она, – я жду твоих объяснений.
– Мама, но ведь фрекен Воллквартс так гадко поступила с Андреасом!
– Я о другом. Это еще куда ни шло. Ты хотел выручить друга. Но ты прекрасно знаешь, о чем я говорю. О народной песне.
Они стояли рядом на тротуаре, посыпанном гравием. Сколько раз они вдвоем проходили здесь, в том числе четыре раза после экзамена, и всегда у них было хорошее настроение и они предвкушали предстоящие удовольствия.
– Разве мы не пойдем сегодня к Ролфсену есть булочки?
– Не знаю, – ответила она и медленно пошла вперед по улице. Две тяжелые подводы с грохотом пронеслись по неровной мостовой. Пока продолжался шум, он успел собраться с мыслями.
– Мама, – сказал он, – если бы я прочел это стихотворение на музыкальном вечере у дяди Рене…
– Ну и что же тогда? – холодно спросила она.
– Вы бы только посмеялись.
– И не подумали бы.
– Ты в этом уверена? – невозмутимо спросил он.
Она с огорчением бросила на него взгляд сверху вниз. Собственно говоря, теперь ей уже почти не приходилось опускать глаза вниз.Когда он успел так вытянуться?
И снова – тревожное чувство, что все неотвратимо меняется.
А потом вдруг радость: как хорошо, что пока все остается так, как есть.
– Конечно, мы пойдем к Ролфсену.
Он взял ее под руку – доверчивое, нежное прикосновение; рука мужчины, кавалера, в одно и то же время пробуждающая тревогу и отчасти утишающая ее.
– Четыре булочки? – спросил он тоном искусителя.
– Четыре.
– Самые большие, по восемь эре?
– Самые-самые большие.
– И шоколад со сбитыми сливками?
– В такую жару?
– Мама, как можно без шоколада со сливками?
– Ну раз так, хорошо. Пусть будет шоколад.
Они пошли в ногу, рука об руку, слегка склонившись друг к другу, точно жених с невестой. У Ролфсена на Эгерторв они заняли столик в самом дальнем зале с мраморным потолком и зеркалами в золоченых рамах.
– Знаешь, мама, куда бы я в жизни ни попал и что бы мне ни пришлось есть и пить, а все-таки никогда и нигде мне не будет так хорошо и вкусно, как здесь, – сказал он, смакуя булочку, крошки которой прилипли к его губам.
Она посмотрела на него, растроганная и вместе с тем встревоженная. В нем была какая-то фанатическая тяга к удовольствиям и наслаждениям, иногда пугавшая ее, у нее мелькнула смутная мысль: «А что, если в один прекрасный день речь пойдет уже не о шоколаде. И не я буду рядом с ним…»
Но мысли ее всегда отличались тем, что приходили и мгновенно исчезали, а раз они исчезли, значит, их вовсе и не было, ей только показалось, что они постучали в дверь… Так бывает, когда ждешь визита надоедливых родственников, – тебе то и дело мерещится, что кто-то стоит у порога. Но так как она не любила задумываться о неприятностях, она, выглянув за дверь, убедилась: никого…
– А потом, мама, пройдемся по набережным, мы так давно не гуляли там!
И они пошли вдоль набережных – целое путешествие пешком с востока на запад. В заливе Бьервик рядом с большими красными буями таинственно покачивались на волнах парусники, ощетинившиеся реями, а на корме старого грязно-серого «Конгсхавн № 1» что-то красили и натягивали новые паруса, чтобы снова пустить корабль в ход на оживленной трассе, ведущей в Конгсхавн Бад с его театрами и парками. Маленький Лорд во всем ловил признаки приближающегося лета, но особенно чувствовались они в запахе моря, жарком и упоительном, пропитанном всеми оттенками дегтя и пеньки. Огромные железные краны, черные трубы, торчащие вверх, на палубах закопченные люди в шерстяных штанах и куртках, разноязыкая речь. Он часто в темноте прокрадывался сюда и видел, как какие-то странные дамы с помощью матросов поднимались на палубу, и при этом вокруг говорились непонятные слова на всевозможных языках. А он мечтал, как проберется на какой-нибудь корабль и отправится путешествовать. Он встречал других мальчишек, которые тоже слонялись по пристаням, и в глазах их была та же тоска, и они узнавали друг друга по выражению глаз, и, разыгрывая из себя взрослых мужчин, обменивались подхваченными на лету словечками и морскими рассказами. Может, они и не верили друг другу, это роли не играло. Каждый из них приближался к самой границе какой-то неведомой страны, и они завидовали друг другу, что побывали там.
Время от времени вдруг шепотом рассказывали о ком-то, кому и в самом деле удалось убежать. И в газете проскальзывало сообщение…
А теперь Маленький Лорд гулял здесь об руку с матерью. Было светло, жара начинала спадать. И вот идя так и угадывая названия кораблей еще до того, как мог разглядеть буквы, он вдруг был поражен мыслью, что пристань – это два совершенно разных места, смотря по тому, в каких обстоятельствах ты здесь оказываешься, и корабль – две совершенно разные вещи, и он сам – два совершенно разных человека. А мать? Он испытующе посмотрел на нее – головка на стройной шее, выглядывающей из выреза костюма, обшитого узким бархатным кантом; под серой вуалью, прозрачной, как намек, видна каждая черточка. Неужели и она тоже два разных человека? А все остальные? А все остальное? Неужели во всем без исключения две, три стороны, а то и больше? Может, желтая фокмачта на «Бонне» кажется желтой только ему, а для других она, предположим, синяя? Или если для других она тоже желтая, то только потому, что они так договорились между собой? А что на самом деле означает «желтая»? Верно ли сказать о фру Саген – «изящная дама в серо-голубом костюме, со свежей округлостью щек и мягкими голубовато-серыми глазами в тон костюму»? Правильно ли сказать о ней «остроумная», «добрая», «уступчивая», «любезная»… Это в самом деле она? Она в самом деле такая? А если нет, то… Ведь вот он сам сейчас идет в ярком свете дня, и у него нет почти ничего общего с тем, кто рыщет здесь по улицам и пристаням в сумерках, с горлом, пересохшим от волнения, и глазами, в которых светится жажда познать все на свете – и ведомое и еще неведомое, собравшееся в единый пламенеющий фокус…
– Маленький Лорд, что же ты не угадываешь?
– Это «Бонн».
– Я и сама вижу. – Она отдавалась игре почти с таким же пылом, как и он. – А вон там дальше, у Виппетанге?
– А-а, это новый «Христианияфьорд», его все знают.
Высокий и элегантный корабль, гордость нации, двумя желтыми трубами возвышался над всеми остальными кораблями. А еще совсем недавно здесь царили одни только датские трансатлантические пароходы, «Король Фредерик Датский» и как их там еще, черные махины с красным кругом на трубе.
– А вот угадай еще, вон тот, подальше, у которого виден только самый кончик трубы? – спросил он.
– Но ты же сам говоришь – виден только кончик трубы.
– А я знаю, это «Король Ринг», – торжествуя, угадал он.
Но тут она решила, что он ее обманывает. Ей захотелось поймать его с поличным. Они ускорили шаги, она – в каком-то злорадном нетерпении, которого сама не могла бы объяснить, – должно быть, ото были смутные укоры совести, из-за того, что она прежде не была достаточно строга.
Но это оказался «Король Ринг». Когда они подошли ближе, перед ними предстали желтые буквы на черном фоне.
– Маленький Лорд! – сказала она смущенно и в то же время с облегчением. – Откуда ты знаешь все эти корабли?
– Мальчик очень быстро схватывает, – передразнил он чуть скрипучий голос фрекен Сигне.
Мать и сын обменялись быстрым взглядом. Она едва заметно покачала головой и обвела глазами весь летний пейзаж вокруг – все, что взывало к беззаботности и напоминало о том, чем она владеет сейчас… Не признаваясь самой себе, она непрестанно мучилась страхом, что все может стать другим, страхом перед неотвратимым и неизбежным.
– Мама, – предложил он. – Пойдем через Рюселоквей, посмотрим то место, где погибла маленькая Гудрун.
– Милый, но ведь это ужасное место!
– Посмотрим, мама! А хочешь, пойдем прямо берегом?
Мать бросила на него негодующий взгляд.
– Ты прекрасно понимаешь, что такой дорогой мы не пойдем, по крайней мере я.
Перед ними открылись ряды деревянных домишек, по узким переулочкам сновали незнакомые люди, другиелюди, непохожие на них самих. Они прошли по улице Сегате, миновали Западный вокзал и свернули на Рюселоквей. Тут они заглянули в провал между торговыми рядами. Понизив голос, Маленький Лорд рассказал ей о притаившемся в глубине люке, который ведет в канализационный сток. Люк забыли запереть в тот злосчастный день, когда маленькая Гудрун вздумала спрятаться здесь, а когда девочку нашли, ее тело было наполовину обглодано крысами…
– Откуда ты знаешь все эти подробности? – подавленно спросила она, когда они пошли дальше, содрогаясь от ужаса. – Мы старались как можно меньше говорить об этом при тебе.
Он весь клокотал от возбуждения, которого сам не мог бы объяснить. Казалось, оба его существования стали сливаться воедино, и при этом он и мать увлекал на стезю беззаконий.
– Мама, а что, если нам пойти в Тиволи? – задыхаясь, выпалил он.
Она взглянула на него с ужасом:
– В Тиволи? Как ты можешь это предлагать? Ведь ты был со мной в Национальном театре, слушал «Лоэнгрина»! Кому еще из твоих товарищей посчастливилось слушать эту оперу?
– Знаю, мама, знаю, и все-таки давай пойдем! Посмотрим «Divertissement exotique», жизнь в мавританском гареме и чайный домик в Нагасаки с пятью настоящими гейшами.
– Что ты мелешь, мой мальчик? По-моему, ты сошел с ума!
– Пойдем, мама, правда же! А потом ты расскажешь об этом дяде Мартину. О мистических тайнах индийских факиров.
– Откуда ты все это взял? Что это за выдумки?
– Мама, ну вот ей-богу же, это идет в Тиволи.
И снова ей захотелось поймать его с поличным. Все это выдумки, да еще самого дурного свойства, он просто ее морочит. Она резко остановилась, объявив:
– Хорошо, пойдем и посмотрим, что там играют.
Воцарилось томительное молчание. На этой улице в просветах между домами уже не было солнца. А когда они вышли на Стортингсгате и свернули к освещенному каменному порталу Тиволи, уже стал чуть-чуть заметен свет газовых рожков вдоль балюстрады ресторана на открытом воздухе. Простонародная толпа, от которой несло пивом, толпилась у афиш.
– Пожалуйста, посмотри, мама, – с обидой сказал Маленький Лорд. Это были первые слова после долгой паузы. И перед ее изумленными глазами предстали яркие афиши в резных рамах:
DIVERTISSEMENT EXOTIQUE
МИСТИЧЕСКИЕ ТАЙНЫ ИНДИЙСКИХ ФАКИРОВ
ЖИЗНЬ В МАВРИТАНСКОМ ГАРЕМЕ
Гвоздь программы: ЧАЙНЫЙ ДОМИК В НАГАСАКИ
ВПЕРВЫЕ В ЕВРОПЕ – НАСТОЯЩИЕ ГЕЙШИ!
Ее первым смутным побуждением было извиниться перед ним, потом она испугалась:
– Но откуда ты это знаешь, Маленький Лорд?
– Мама, да ведь это каждый день печатают в газете, на четвертой странице «Моргенбладет». А знаешь, что идет в синематографе? «Разбитые сердца».
И тут она рассмеялась. Своим звонким, детским смехом, в котором не было ничего, кроме готовности радоваться. Казалось, огромное бремя упало с ее души и осталось одно только чувство неимоверного облегчения. Значит, все эти таинственные сведения каждый день печатались в ее собственной надежной «Моргенбладет», а ее одаренный, все подряд читающий сын, конечно, читал и объявления. Казалось, она нашла объяснение всему, даже непристойной народной песне, которая так возмутила почтенных сестер Воллквартс. Бог с ними, они добросовестно исполняют свой долг. Она готова была быть снисходительной ко всем на свете, после того как ей пришлось признать правоту своего дорогого сыночка, который просто все жадно впитывал своим острым детским зрением: названия кораблей, газетные объявления, стихи и афиши. И с чего ей вздумалось бить тревогу?
Она стиснула его узкую руку, и ей вдруг страстно захотелось совершить какое-нибудь озорство, как в былые дни, когда она еще выходила в свет, в те счастливые и страшные дни, когда жизнь ее была каскадом дней и ночей, бурным водопадом… по сравнению со спокойным ручейком ее нынешней жизни в Христиании, жизни, струящейся к старости, о которой она редко задумывалась.
– В самом деле, а почему бы нам не пойти в Тиволи? – неуверенно предложила она. Но тут же отступила. – Впрочем, до восьми часов еще долго ждать.
– Мама, ведь сегодня два представления, разве ты не видишь? В субботу два представления. Так написано в афише.
Она и этого не заметила. Как многого она не замечает! А ребячьи глаза и уши – все-то они видят, все слышат.
– Ах да, сегодня суббота, – сказала она, не желая показаться совсем глупой в глазах своего сообразительного кавалера. Они протиснулись к дверям вместе с остальной публикой, бок о бок с чужими людьми, среди чужих запахов. Войдя внутрь и поднимаясь по лестнице, они чувствовали себя как два сбившихся с пути школьника. Портье в адмиральской фуражке надорвал их билеты. Перед ними был зал со столиками, выкрашенными в серебристый цвет, и стульями на гнутых ножках. К ним подошел официант в белой куртке, из которой он вытащил блокнотик, а из-за уха карандаш.
– Возьми рюмку хереса, мама, – шепнул Маленький Лорд.
– Рюмку хереса, пожалуйста, – машинально повторила она.
– А для молодого человека? – Официант склонился над столиком, приветливо улыбаясь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44