https://wodolei.ru/catalog/mebel/penaly/
Неудовлетворение расшатало ей нервы, и жизнь у семейного очага сделалась совершенно невыносимой для Серафена Птибидуа, не смевшего возвысить голос, поскольку он знал, сколь многое должна прощать ему жена. Можно было прибегнуть к простому средству, тем более что наш чиновник имел немало преданных друзей, но, к несчастью, Птибидуа был ревнив. Впрочем, ревность не только ничему не помешала, но и погубила его окончательно. Г-жа Птибидуа и впрямь отыскала ему помощника – мужчину, способного всё возместить. Но дабы не вызывать у мужа подозрений, она продолжала устраивать ему такие же сцены, что и прежде. Таким образом, Птибидуа не пришлось попользоваться ровным настроением своей супруги и заботами, которые иногда становятся выгодным последствием супружеских измен.
Птибидуа постоянно переживал своё унижение, ставшее навязчивой идеей, вокруг себя он постоянно слышал приглушённые смешки. Неудивительно, что его характер сделался язвительным. Говоря о самых серьёзных вещах, он издавал скрипучее хихиканье, несколько напоминающее звук трещотки. Будучи жертвой судьбы, Птибидуа мстил за своё несчастье: он готовил самую нелепую участь незнакомым людям, зависящим от министерства внутренних дел. Он считал, что среди них наверняка найдутся несправедливо обласканные судьбой мужчины, умеющие порабощать женщин, о чём он, Птибидуа, мог только мечтать. Победу такого рода он считал великой и единственной целью человеческой жизни, это постоянно занимало его мысли. Он проводил свои досуги, воображая сказочные страсти, доводящие женщин до полного изнеможения. Ковры и диваны вокруг Птибидуа-Геркулеса были густо усеяны божественными телами, уже обузданными и утомлёнными. Прекрасные просительницы нетерпеливо ожидали своей очереди.
Никто не подозревал, что Птибидуа, прикрыв веки, блуждает по переполненным гаремам. Все считали его человеком не лишённым странностей и чиновником скорее посредственным, чем способным. Должность заместителя начальника бюро была вершиной его карьеры. Да он и сам знал об этом. Птибидуа проявлял рвение только в самых исключительных обстоятельствах. А в этих случаях рвение его имело характер мщения роду человеческому (каковое являлось его вторым любимейшим занятием). Птибидуа хотел бы обладать могуществом. Не имея оного, он пользовался крохами выпавшей на его долю власти таким образом, что делал государственные учреждения поистине смехотворными, заставляя их играть роль предельно глупого и злонамеренного провидения. «К чему стесняться, если всё так нелепо! Жизнь – мешок с лотерейными билетами. Пускай всё решает случай».
Применяя эту доктрину к решению государственных дел, он изобрёл систему, «дававшую слепому случаю возможность иногда творить добро». В маленьком кафе, куда он постоянно заходил с неким Кузине, курьером его канцелярии, Птибидуа разыгрывал в карты решения, которые ему предстояло принять от имени министра внутренних дел. Это придавало шутовскую привлекательность карточной игре, где не делались денежные ставки, так как оба противника были бедны.
То же самое произошло и с Клошмерлем. Оба приятеля обсудили в кафе создавшееся положение. Просматривая бумаги, Птибидуа сделал несколько пометок. Потом он спросил:
– Что вы собираетесь предпринять, Кузине?
– Всё очень просто. Я посылаю префекту распоряжение, предписывая ему опубликовать в местной прессе коммюнике, которое восстановило бы порядок в городе. В случае необходимости он должен отправиться на место происшествия и переговорить с мэром и кюре.
– Ну, а я посылаю клошмерлянам отряд жандармов. Может, разыграем это в пикет на тысячу очков?
– Тысяча, пожалуй, много. Уже поздно.
– Давайте на восемьсот. Мне сдавать. Снимите.
Птибидуа выиграл. Судьба Клошмерля была решена. Двадцать четыре часа спустя были посланы инструкции на имя префекта департамента Роны.
17
ЦЕНТРАЛЬНАЯ ВЛАСТЬ И АППАРАТ ПОДЧИНЕНИЯ
Префект департамента Роны, по имени Изидор Льеше, был человеком с замечательно гибкой спиной, хотя поразительная подвижность позвоночного хребта не всегда спасала его от капризов судьбы, которая так любит бесцеремонно помыкать смертными. Льеше до такой степени боялся получить нахлобучку от сановных богов, что полностью потерял способность принимать решения. Каждая подпись под распоряжением стоила ему крови и пота. Это был мужчина во цвете лет, и тем не менее его обманывала жена, не считавшая даже нужным скрывать от него свои измены. Однако инстинкт подсказал ему, что, переменив спутницу жизни, он не избавится от измен, которые к тому же могут быть менее выгодными. Расчётливые адюльтеры г-жи Льеше были отнюдь не бесполезны, и префект вынужден был притворяться, что ничего не знает о позоре, способствовавшем его продвижению по службе. Итак, карьеру префекта делала его супруга, которая лила воду на его мельницу и ежесекундно была готова поступать так же, как поступала жена мельника в песенках. Рядом со своей энергичной женой префект казался жалкой тряпкой. Глядя на этот административный тюфяк, префектша восклицала с яростным отчаянием в голосе:
– Ах, если бы я была мужчиной!
При этом г-жа Льеше ударяла себя в грудь, прекрасную до непристойности, – недаром она считалась одним из самых лучших украшений Третьей республики.
Но г-жа Льеше была несправедлива к судьбе: то обстоятельство, что она была женщиной, и женщиной красивой, сослужило ей немалую службу. Будь она даже гениальным мужчиной, она навряд ли смогла бы добиться даже четвёртой части того, чего добилась своими любовными талантами, будучи женщиной. И, уж конечно, никогда не смогла бы превратить в префекта своего чудовищно бездарного супруга. Он был поистине её творением, созданным благодаря щедрой натуре г-жи Льеше, безошибочному чувству момента и знанию привычек влиятельных деятелей страны. Вот почему г-жу Льеше смело можно считать одной из самых ловких женщин своего времени.
В высших политических кругах жена префекта имела репутацию легкодоступной женщины. Но справедливости ради следует заметить, что она умела терять всё, кроме головы. Г-жа Льеше честно платила своей особой – именно платила, ибо она никогда не уступала раньше, чем добивалась своего, и давала залоги любви, не доводя дело до умиротворяющей развязки. Она была далека от того, чтобы примешивать удовольствие к требованиям честолюбия, и тщательно вела учёт в своих деловых прегрешениях.
В удовольствии эта ненасытная женщина тоже не собиралась себе отказывать. Г-жа Льеше выбирала возлюбленных среди элегантных чиновников министерских канцелярий, где она постоянно околачивалась, проталкивая своего Льеше. Теперь эта бесстыдница добивалась для своего олуха места посланника или губернатора в колониях. У неё была особая манера смотреть на молодых секретарей, которые были ей по вкусу. От её взора щёки красавцев вспыхивали огнём. Уже одни её губы заставляли молодых людей потуплять глаза – так много они обещали, не произнося ни слова. Мужчине, на которого падал её пристальный взгляд, казалось, что его публично раздевают догола. Делая вид, что ей нужны кой-какие справки, она склонялась над своим избранником, опьяняя его трепетным колдовством своей прославленной груди – сущей ловушки для мужчин. С невероятно обольстительной улыбкой на устах она шептала: «Я хотела бы тебя проглотить, мой мальчик!» Проглотить было удачным словцом – оно вполне соответствовало любовным особенностям прекрасной Режины. В маленькой квартирке, куда она завлекала молодёжь, ей удавалось так много выжать из двадцатипятилетних юнцов, что они уходили оттуда совершенно одуревшие, мертвенно-бледные, изумлённые, гордые. Немногим удавалось долго противиться чарам этого вампира. К сорока годам могучая женщина достигла вершин пылкости и мастерства.
По всем сложным делам префект обычно советовался с женой, без неё он не мог принять ни одного решения. Инструкции Птибидуа, которые министр подписал не читая, он получил как раз в отсутствие г-жи Льеше. Они поставили его в затруднительное положение. Он почуял, что это дело может привести к скверной истории, а малейший скандал мог бы свести на нет все старания его супруги. Послать в Клошмерль жандармерию – значило бы привлечь всеобщее внимание к этому уголку Божоле и спровоцировать комментарии прессы. Было необходимо на что-то решиться, а это претило господину Льеше. Он непрестанно думал о будущих выборах и смертельно боялся вызвать чьё-либо неудовольствие. «Знать бы, что и как!» – стонал этот нерешительный господин. Сплошь да рядом, – размышлял он, – избиратели недовольны партией, стоящей у власти. В ближайшее время, вероятно, произойдёт смена правительства. Исходя из этих соображений, он не хотел примыкать окончательно ни к одной из сторон. Его сумбурная деятельность была направлена на примирение противоположностей и, стало быть, вызывала у всех некоторое недовольство.
Префект поразмышлял и остановился на решении, которое он счёл таким же нейтральным, как все решения, принятые им дотоле. Не лучше ли было отказаться от посылки в Клошмерль отряда жандармов и послать туда просто-напросто войсковое соединение под предлогом манёвров? Это укрепило бы там порядок, не переполошив общественное мнение.
После долгих размышлений префект нашёл своё решение весьма дипломатичным. Он вызвал шофёра и направился к командующему военным округом.
* * *
Командующий военным округом генерал де Ла Фланель был отпрыском знаменитого рода. В XVII веке один из де Ла Фланелей был назначен на должность королевского гигиениста в то время, когда Людовик XIV страдал исключительно сильным расстройством кишечника, что пагубным образом отражалось на монаршем настроении и государственных делах. Сей дворянин, предназначенный для августейших нужд, так деликатно выполнял свою миссию с помощью ваты, что однажды монарх не смог удержаться от похвалы и сказал ему с величавым видом, благодаря которому он и вошёл в историю под именем Людовика Великого: «Ах, мой друг, как хорошо вы меня подтёрли этой ватой!» – «Ваше величество, – с удивительной находчивостью ответил придворный, – это лучше, чем вата, – это фланель». При этом присутствовала г-жа де Монтеспан, грудь которой была обнажена ради удовольствия её государя. Она громко рассмеялась, и эта острота, многократно повторенная в Версале, принесла де Ла Фланелям известность, не покидавшую их вплоть до падения старого режима. Революция, не щадившая самых уважаемых традиций, поступила с этой славой так же бесцеремонно, как со всеми другими. Но де Ла Фланели передавали от отца к сыну культ верности королю. Этот культ имел своим истоком самый усест королевский власти. Крупицы этой гордости по наследству дошли до начальника военного округа.
Генерал де Ла Фланель был человеком благомыслящим, как и все прочие генералы, отдающие приказы под вражеским огнём и посылающие на смерть солдат, которые умирают как истые христиане, не подозревая, что обязаны этим добродетели своего командира. «Non nobis, sed tibi gloria, Domine!» «Слава не нам, а тебе, господи!» – слова из католической молитвы (лат.).
Это глупейшее изречение, прикрывавшее ни много ни мало провал нашего наступления, прозвучало почти кощунством в сводке, составленной 28 сентября 1915 года главнокомандующим, который наблюдал за войной через перископ. (Желая сохранить ясность суждений, он расположил свой наблюдательный пост на почтительном расстоянии от линии огня; толстый слой бетона над головой также должен был способствовать этой ясности.) Это достопамятно-глупое изречение отлично объясняло спокойствие духа генерала де Ла Фланеля при виде фронтовых кладбищ, которые он так щедро заселил. Он считал себя просто-напросто достославным орудием в руках господа бога и в душе поздравлял творца со столь удачным выбором. Будучи человеком благомыслящим, генерал де Ла Фланель мыслил так: война, в общем-то, отличнейшая штука, она одна только и способна научить штатских жизни. Он мыслил, что армия является лучшим институтом в мире и что нет на свете людей, чей интеллект превосходил бы высокий ум генералов. Подобная точка зрения избавляла его от необходимости размышлять долее, и наш генерал, действительно, упорнейшим образом воздерживался от мышления. Короче говоря, это был хороший генерал, если простить ему то, что он редко кричал «Разрази меня господь!» (так как был благомыслящим) и «Спиччибубио», так как это ругательство вышло из моды.
Выслушав префекта, начальник военного округа изложил ему свою точку зрения, прозвучавшую в данном случае как программа: – Они у меня попрыгают, тысяча чертей в бок!
Он имел в виду всех клошмерлян, повинных в смуте. Будучи добрым христианином и желая служить правому делу, генерал обратился за дополнительной информацией в архиепископство. Монсеньер де Жакон проинструктировал его очень тонко, быть может, даже слишком тонко, и это было ошибкой, так как генерал всё понял наоборот. Но нельзя было требовать от Эмманюэля де Жакона меньшей тонкости, так же как нельзя было требовать от генерала де Ла Фланеля, чтобы он внезапно обрёл это качество. Ведь люди всегда остаются самими собой. Будучи человеком тонкого ума, архиепископ ни минуты не сомневался, что его поняли, а генерал, которому не хватало тонкости, не усомнился, как не сомневался никогда в том, что он всё прекрасно понимает и что все его решения крайне уместны и хитроумны. Отметим, кстати, следующее противоречие: хотя монсеньор де Жакон и был скептиком, он чрезмерно доверял людям, в то время как генерал де Ла Фланель никогда им не доверял, хотя и был неизменным оптимистом (до такой степени, что однажды послал на бесполезную гибель десять тысяч человек зараз, ни на секунду не усомнившись в своём здравомыслии и даже не моргнув глазом). Такое противоречие объясняется тем, что оба мужа черпали в себе самих критерии для оценки ума других людей.
Вернувшись, командующий военным округом вызвал своего заместителя, генерала от кавалерии Арнуа д'Ариделя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Птибидуа постоянно переживал своё унижение, ставшее навязчивой идеей, вокруг себя он постоянно слышал приглушённые смешки. Неудивительно, что его характер сделался язвительным. Говоря о самых серьёзных вещах, он издавал скрипучее хихиканье, несколько напоминающее звук трещотки. Будучи жертвой судьбы, Птибидуа мстил за своё несчастье: он готовил самую нелепую участь незнакомым людям, зависящим от министерства внутренних дел. Он считал, что среди них наверняка найдутся несправедливо обласканные судьбой мужчины, умеющие порабощать женщин, о чём он, Птибидуа, мог только мечтать. Победу такого рода он считал великой и единственной целью человеческой жизни, это постоянно занимало его мысли. Он проводил свои досуги, воображая сказочные страсти, доводящие женщин до полного изнеможения. Ковры и диваны вокруг Птибидуа-Геркулеса были густо усеяны божественными телами, уже обузданными и утомлёнными. Прекрасные просительницы нетерпеливо ожидали своей очереди.
Никто не подозревал, что Птибидуа, прикрыв веки, блуждает по переполненным гаремам. Все считали его человеком не лишённым странностей и чиновником скорее посредственным, чем способным. Должность заместителя начальника бюро была вершиной его карьеры. Да он и сам знал об этом. Птибидуа проявлял рвение только в самых исключительных обстоятельствах. А в этих случаях рвение его имело характер мщения роду человеческому (каковое являлось его вторым любимейшим занятием). Птибидуа хотел бы обладать могуществом. Не имея оного, он пользовался крохами выпавшей на его долю власти таким образом, что делал государственные учреждения поистине смехотворными, заставляя их играть роль предельно глупого и злонамеренного провидения. «К чему стесняться, если всё так нелепо! Жизнь – мешок с лотерейными билетами. Пускай всё решает случай».
Применяя эту доктрину к решению государственных дел, он изобрёл систему, «дававшую слепому случаю возможность иногда творить добро». В маленьком кафе, куда он постоянно заходил с неким Кузине, курьером его канцелярии, Птибидуа разыгрывал в карты решения, которые ему предстояло принять от имени министра внутренних дел. Это придавало шутовскую привлекательность карточной игре, где не делались денежные ставки, так как оба противника были бедны.
То же самое произошло и с Клошмерлем. Оба приятеля обсудили в кафе создавшееся положение. Просматривая бумаги, Птибидуа сделал несколько пометок. Потом он спросил:
– Что вы собираетесь предпринять, Кузине?
– Всё очень просто. Я посылаю префекту распоряжение, предписывая ему опубликовать в местной прессе коммюнике, которое восстановило бы порядок в городе. В случае необходимости он должен отправиться на место происшествия и переговорить с мэром и кюре.
– Ну, а я посылаю клошмерлянам отряд жандармов. Может, разыграем это в пикет на тысячу очков?
– Тысяча, пожалуй, много. Уже поздно.
– Давайте на восемьсот. Мне сдавать. Снимите.
Птибидуа выиграл. Судьба Клошмерля была решена. Двадцать четыре часа спустя были посланы инструкции на имя префекта департамента Роны.
17
ЦЕНТРАЛЬНАЯ ВЛАСТЬ И АППАРАТ ПОДЧИНЕНИЯ
Префект департамента Роны, по имени Изидор Льеше, был человеком с замечательно гибкой спиной, хотя поразительная подвижность позвоночного хребта не всегда спасала его от капризов судьбы, которая так любит бесцеремонно помыкать смертными. Льеше до такой степени боялся получить нахлобучку от сановных богов, что полностью потерял способность принимать решения. Каждая подпись под распоряжением стоила ему крови и пота. Это был мужчина во цвете лет, и тем не менее его обманывала жена, не считавшая даже нужным скрывать от него свои измены. Однако инстинкт подсказал ему, что, переменив спутницу жизни, он не избавится от измен, которые к тому же могут быть менее выгодными. Расчётливые адюльтеры г-жи Льеше были отнюдь не бесполезны, и префект вынужден был притворяться, что ничего не знает о позоре, способствовавшем его продвижению по службе. Итак, карьеру префекта делала его супруга, которая лила воду на его мельницу и ежесекундно была готова поступать так же, как поступала жена мельника в песенках. Рядом со своей энергичной женой префект казался жалкой тряпкой. Глядя на этот административный тюфяк, префектша восклицала с яростным отчаянием в голосе:
– Ах, если бы я была мужчиной!
При этом г-жа Льеше ударяла себя в грудь, прекрасную до непристойности, – недаром она считалась одним из самых лучших украшений Третьей республики.
Но г-жа Льеше была несправедлива к судьбе: то обстоятельство, что она была женщиной, и женщиной красивой, сослужило ей немалую службу. Будь она даже гениальным мужчиной, она навряд ли смогла бы добиться даже четвёртой части того, чего добилась своими любовными талантами, будучи женщиной. И, уж конечно, никогда не смогла бы превратить в префекта своего чудовищно бездарного супруга. Он был поистине её творением, созданным благодаря щедрой натуре г-жи Льеше, безошибочному чувству момента и знанию привычек влиятельных деятелей страны. Вот почему г-жу Льеше смело можно считать одной из самых ловких женщин своего времени.
В высших политических кругах жена префекта имела репутацию легкодоступной женщины. Но справедливости ради следует заметить, что она умела терять всё, кроме головы. Г-жа Льеше честно платила своей особой – именно платила, ибо она никогда не уступала раньше, чем добивалась своего, и давала залоги любви, не доводя дело до умиротворяющей развязки. Она была далека от того, чтобы примешивать удовольствие к требованиям честолюбия, и тщательно вела учёт в своих деловых прегрешениях.
В удовольствии эта ненасытная женщина тоже не собиралась себе отказывать. Г-жа Льеше выбирала возлюбленных среди элегантных чиновников министерских канцелярий, где она постоянно околачивалась, проталкивая своего Льеше. Теперь эта бесстыдница добивалась для своего олуха места посланника или губернатора в колониях. У неё была особая манера смотреть на молодых секретарей, которые были ей по вкусу. От её взора щёки красавцев вспыхивали огнём. Уже одни её губы заставляли молодых людей потуплять глаза – так много они обещали, не произнося ни слова. Мужчине, на которого падал её пристальный взгляд, казалось, что его публично раздевают догола. Делая вид, что ей нужны кой-какие справки, она склонялась над своим избранником, опьяняя его трепетным колдовством своей прославленной груди – сущей ловушки для мужчин. С невероятно обольстительной улыбкой на устах она шептала: «Я хотела бы тебя проглотить, мой мальчик!» Проглотить было удачным словцом – оно вполне соответствовало любовным особенностям прекрасной Режины. В маленькой квартирке, куда она завлекала молодёжь, ей удавалось так много выжать из двадцатипятилетних юнцов, что они уходили оттуда совершенно одуревшие, мертвенно-бледные, изумлённые, гордые. Немногим удавалось долго противиться чарам этого вампира. К сорока годам могучая женщина достигла вершин пылкости и мастерства.
По всем сложным делам префект обычно советовался с женой, без неё он не мог принять ни одного решения. Инструкции Птибидуа, которые министр подписал не читая, он получил как раз в отсутствие г-жи Льеше. Они поставили его в затруднительное положение. Он почуял, что это дело может привести к скверной истории, а малейший скандал мог бы свести на нет все старания его супруги. Послать в Клошмерль жандармерию – значило бы привлечь всеобщее внимание к этому уголку Божоле и спровоцировать комментарии прессы. Было необходимо на что-то решиться, а это претило господину Льеше. Он непрестанно думал о будущих выборах и смертельно боялся вызвать чьё-либо неудовольствие. «Знать бы, что и как!» – стонал этот нерешительный господин. Сплошь да рядом, – размышлял он, – избиратели недовольны партией, стоящей у власти. В ближайшее время, вероятно, произойдёт смена правительства. Исходя из этих соображений, он не хотел примыкать окончательно ни к одной из сторон. Его сумбурная деятельность была направлена на примирение противоположностей и, стало быть, вызывала у всех некоторое недовольство.
Префект поразмышлял и остановился на решении, которое он счёл таким же нейтральным, как все решения, принятые им дотоле. Не лучше ли было отказаться от посылки в Клошмерль отряда жандармов и послать туда просто-напросто войсковое соединение под предлогом манёвров? Это укрепило бы там порядок, не переполошив общественное мнение.
После долгих размышлений префект нашёл своё решение весьма дипломатичным. Он вызвал шофёра и направился к командующему военным округом.
* * *
Командующий военным округом генерал де Ла Фланель был отпрыском знаменитого рода. В XVII веке один из де Ла Фланелей был назначен на должность королевского гигиениста в то время, когда Людовик XIV страдал исключительно сильным расстройством кишечника, что пагубным образом отражалось на монаршем настроении и государственных делах. Сей дворянин, предназначенный для августейших нужд, так деликатно выполнял свою миссию с помощью ваты, что однажды монарх не смог удержаться от похвалы и сказал ему с величавым видом, благодаря которому он и вошёл в историю под именем Людовика Великого: «Ах, мой друг, как хорошо вы меня подтёрли этой ватой!» – «Ваше величество, – с удивительной находчивостью ответил придворный, – это лучше, чем вата, – это фланель». При этом присутствовала г-жа де Монтеспан, грудь которой была обнажена ради удовольствия её государя. Она громко рассмеялась, и эта острота, многократно повторенная в Версале, принесла де Ла Фланелям известность, не покидавшую их вплоть до падения старого режима. Революция, не щадившая самых уважаемых традиций, поступила с этой славой так же бесцеремонно, как со всеми другими. Но де Ла Фланели передавали от отца к сыну культ верности королю. Этот культ имел своим истоком самый усест королевский власти. Крупицы этой гордости по наследству дошли до начальника военного округа.
Генерал де Ла Фланель был человеком благомыслящим, как и все прочие генералы, отдающие приказы под вражеским огнём и посылающие на смерть солдат, которые умирают как истые христиане, не подозревая, что обязаны этим добродетели своего командира. «Non nobis, sed tibi gloria, Domine!» «Слава не нам, а тебе, господи!» – слова из католической молитвы (лат.).
Это глупейшее изречение, прикрывавшее ни много ни мало провал нашего наступления, прозвучало почти кощунством в сводке, составленной 28 сентября 1915 года главнокомандующим, который наблюдал за войной через перископ. (Желая сохранить ясность суждений, он расположил свой наблюдательный пост на почтительном расстоянии от линии огня; толстый слой бетона над головой также должен был способствовать этой ясности.) Это достопамятно-глупое изречение отлично объясняло спокойствие духа генерала де Ла Фланеля при виде фронтовых кладбищ, которые он так щедро заселил. Он считал себя просто-напросто достославным орудием в руках господа бога и в душе поздравлял творца со столь удачным выбором. Будучи человеком благомыслящим, генерал де Ла Фланель мыслил так: война, в общем-то, отличнейшая штука, она одна только и способна научить штатских жизни. Он мыслил, что армия является лучшим институтом в мире и что нет на свете людей, чей интеллект превосходил бы высокий ум генералов. Подобная точка зрения избавляла его от необходимости размышлять долее, и наш генерал, действительно, упорнейшим образом воздерживался от мышления. Короче говоря, это был хороший генерал, если простить ему то, что он редко кричал «Разрази меня господь!» (так как был благомыслящим) и «Спиччибубио», так как это ругательство вышло из моды.
Выслушав префекта, начальник военного округа изложил ему свою точку зрения, прозвучавшую в данном случае как программа: – Они у меня попрыгают, тысяча чертей в бок!
Он имел в виду всех клошмерлян, повинных в смуте. Будучи добрым христианином и желая служить правому делу, генерал обратился за дополнительной информацией в архиепископство. Монсеньер де Жакон проинструктировал его очень тонко, быть может, даже слишком тонко, и это было ошибкой, так как генерал всё понял наоборот. Но нельзя было требовать от Эмманюэля де Жакона меньшей тонкости, так же как нельзя было требовать от генерала де Ла Фланеля, чтобы он внезапно обрёл это качество. Ведь люди всегда остаются самими собой. Будучи человеком тонкого ума, архиепископ ни минуты не сомневался, что его поняли, а генерал, которому не хватало тонкости, не усомнился, как не сомневался никогда в том, что он всё прекрасно понимает и что все его решения крайне уместны и хитроумны. Отметим, кстати, следующее противоречие: хотя монсеньор де Жакон и был скептиком, он чрезмерно доверял людям, в то время как генерал де Ла Фланель никогда им не доверял, хотя и был неизменным оптимистом (до такой степени, что однажды послал на бесполезную гибель десять тысяч человек зараз, ни на секунду не усомнившись в своём здравомыслии и даже не моргнув глазом). Такое противоречие объясняется тем, что оба мужа черпали в себе самих критерии для оценки ума других людей.
Вернувшись, командующий военным округом вызвал своего заместителя, генерала от кавалерии Арнуа д'Ариделя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47