– Приводите завтра своего Бертильона, посмотрим. Но только, чур! Я ничего не обещаю.
– Спасибо и на том, Акакий Фразибулович. Теперь касательно моего предложения о координации наших действий…
Давно уже ушел репортер Легировский – понес, должно быть, материал в редакцию, – а странная пара все еще сидела у Поплохиди. Наконец денди поднялся и, оставив на столике два серебряных рубля, неспешным шагом двинулся по Спиридоновке. Возле поворота на Большую Бронную он подозвал лихача на дутых шинах и укатил куда-то не торгуясь.
Что до «мастерового», то Акакий Фразибулович Царапко исчез во внутреннем дворе дома напротив нумеров Сичкина. Через минуту он уже находился в одной из наемных квартир на втором этаже. Здесь король сыска задал только один вопрос:
– Записывали?
Отрицательный ответ удивил бы его крайне. Но удивляться не пришлось. Более того, снятые с фонографа восковые цилиндры уже были аккуратнейшим образом помещены в жестяные футляры и пронумерованы. Порядок в ведомстве Акакия Фразибуловича справедливо считался образцовым.
А техническое оснащение сыскной полиции временами поражало его самого. Вот и сейчас Царапко невольно развел руками при виде приделанной к фонографу двухсаженной фибровой трубы, расширяющейся на конус. Направленное прослушивание и запись разговора – это надо же, до чего техника дошла! Через улицу! Через оконное стекло в нумерах Сичкина! И весь посторонний уличный шум рупорному приемнику звука решительно неинтересен. Просто невероятно. Небось у Третьего отделения такого прибора еще нет, хотя они и переманили к себе способнейшего Лемендеева. Но он химик…
– Сейчас изволите прослушать запись? – почтительно осведомился румянощекий губернский секретарь, технический гений местного масштаба. Царапко мгновенно уловил всю гамму его чувств: от с трудом скрываемого желания похвастаться до боязни за качество записи. И то сказать: качество обычно бывает такое, что лишь очень опытное ухо в состоянии разобрать, кто что сказал, да и то не всегда. Недаром звукозапись до сих пор не может являться доказательством в суде присяжных… Пока не может.
– После, – отрезал Акакий Фразибулович, грешным делом подумавши: «Не то записывали. Надо было писать наш с Лопухиным разговор. Словцо там, словцо тут, глядишь – набрался бы интересный матерьяльчик… Да, за техникой – будущее…»
Но мысль о чудесах прогресса, едва мелькнув, сразу покинула Акакия Фразибуловича. Сейчас его занимало совсем другое. Во благо или во вред пойдет совместная работа с Третьим отделением? И как сделать, чтобы во благо. И какие ключики подобрать к небезызвестному в узких кругах Николаю Лопухину…
Он не мог еще знать, что ему не придется сотрудничать с Лопухиным. И самому Лопухину предстояло узнать об этом лишь через полчаса. Зато оба знали очень хорошо: человек лишь предполагает; располагает же им кто-то совсем другой.
Если кто-нибудь напоет вам, будто в «царской охранке», как называют Третье отделение озлобленные на весь свет борцы за народное счастье, служат лишь филеры с одинаковыми неприметными лицами, смело наплюйте клеветнику в лицо, если только это не дама. Если дама – напомните ей, что указ об отмене крепостного права, изданный холодным летом 1953 года, вряд ли вышел бы и десятилетием позже без прямой поддержки тогдашнего шефа жандармов. Равно и указ о пожаловании избирательного права женщинам, доказавшим службой, научной работой, меценатством или благотворительностью свое интеллектуальное и моральное равенство с мужчинами. Если вам желательно окоротить нигилистку, наивно поинтересуйтесь у нее, как давно она добилась для себя избирательного права. Не ждите только, что потом вы останетесь с этой дамой в добрых отношениях.
Что филеры! Дельный человек под толковым руководством служит по той части, к каковой более всего приспособлен. И занимается Третье отделение личной канцелярии Е.И.В. не только и не столько мраксистскими кружками. У Третьего отделения есть множество других забот.
– Голубчик, я вас второй час по всему городу ищу! – жалобно возопил шеф московского отделения Отдельного корпуса жандармов генерал Рябчиков. – Всех свободных агентов разогнал на поиски. Ну нельзя же так, Николай Николаевич! Беда мне с вами! Вот, извольте полюбоваться: вторая шифрованная телеграмма от самого! – Генерал со значением вздел вверх указательный палец. – И все то же: где Лопухин? Из-под земли вынуть Лопухина и телеграфировать немедля!
– Позвольте ознакомиться, ваше высокопревосходительство? – кротко, но твердо осведомился граф, завладевая листком. Расшифрованный и аккуратно распечатанный на машинке текст телеграммы гласил:
ЛОПУХИНУ ТЧК С ПОЛУЧЕНИЕМ СЕГО ПРОШУ ВАС НЕЗАМЕДЛИТЕЛЬНО ВЫЕХАТЬ САНКТ-ПЕТЕРБУРГ ПО ДЕЛУ ЧРЕЗВЫЧАЙНОЙ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ВАЖНОСТИ ТЧК СУТГОФ
Пожав плечами, граф вернул листок Рябчикову.
– Не можете ли вы объяснить мне, что сие означает?
– Головную боль мне это означает, Николай Николаевич! Поделом старому дураку, и виноватить некого, сам виноват! Не скрою от вас, некоторое время назад ко мне обращались… э-э… из сфер… вы понимаете?.. с просьбой рекомендовать талантливого и энергичного работника, достаточно молодого, но в чинах, и чтобы непременно хорошей фамилии… уф-ф!.. для выполнения крайне ответственной миссии. – Рябчиков вытер платочком лоб и шею. – Ну, я и назвал вас. Простите, скрыл до поры. Теперь останусь без лучшего помощника. Э-эх! – Генерал махнул рукой. – Вы, конечно, тотчас едете?
– Как только выправлю железнодорожные билеты, Карп Карлович, – без энтузиазма отозвался Лопухин. – Если Сутгоф пишет «предписываю», надо ехать. Если он пишет «прошу», надо лететь стрелой.
– Именно. Купе первого класса на «Красной Стреле» вам уже забронировано. В Петербурге вас встретят. М-м… что-то не так?
– Мне нужны два купе, рядом. Второе за мой кошт.
– Я тотчас же распоряжусь. Текущие дела сдайте Разуваеву. Знаю, он молод, но терпелив, не горяч… Полагаю, справится. И вы того же мнения? Вот и чудесно… Еще что-нибудь?
– Я не смею настаивать, Карп Карлович, но если возможно обрисовать мне хотя бы в общих чертах суть моей миссии…
– Не уполномочен, Николай Николаевич, не уполномочен. Рад бы, но увы. Одно лишь скажу: не знаю, завидовать вам или наоборот. Миссия ваша не из простых. Надеюсь на присущую вам решительность… и деликатность.
Граф слегка приподнял одну бровь, но ничего не сказал.
– Итак, с Богом, Николай Николаевич! Как я без вас обойдусь? Э-хе-хе…
На шестом часу пребывания в графском особнячке Нил не только еще не удрал, но и не принял твердого решения сделать это.
После мытья, когда бородатый графский слуга поместил его в просторнейшее корыто, именуемое ванной и наполненное нагретой в дровяной колонке водою, а затем, намылив, жестоко отдраил мочалкой с головы до ног, для Нила наступила пора блаженства. Во-первых, он был отконвоирован на кухню, где и накормлен добродушной толстой кухаркой. Во-вторых, после сытного и вкусного обеда Еропка отвел его в просторную на удивление людскую и, указав на старый диван, велел спать. И объевшийся Нил немедленно погрузился в сон.
Впрочем, часа через два, судя по тому, как передвинулись стрелки на больших напольных часах, он был разбужен. Как оказалось – для допроса.
И допрос сейчас же состоялся, стоило лишь Нилу продрать глаза и облачиться в поношенную гимназическую форму. Выполняя распоряжение барина одеть мальца, ленивый слуга не сильно потрудился, добредя всего-навсего до комиссионной лавочки на углу Яузской и Тетеринского.
Кое-где висело, а кое-где и жало – и все равно новая одежка показалась роскошной. Нил пофыркал только для виду – и мы, мол, не лыком шиты, фасон понимаем. Очень не новыми оказались и ботинки, но для привыкших к лаптям ног так было даже лучше. Обувшись, Нил ощутил, что до кровавых пузырей дело, пожалуй, не дойдет.
– Воруешь недавно, конечно? – строго выспрашивал Еропка. – Оно и видно – навыка нету. Что ж ты не бросил калач, когда за тобой гнались? Авось отстали бы. Растерялся?
Нил помотал головой.
– Не. Очень есть хотел. Вы, дядя Ерофей, не подумайте на меня чего лишнего, я только еду ворую… Вот истинный крест!
– Все равно дурак, – осудил Еропка. – Попадешься – не всякий пожалеет. Родители померли, конечно?
Вздохнувши, Нил ответил кивком.
– От чумы?
– Угу. От язвы. Оба в один день, и тятька, и мамка.
– А ты, значит, бежать? Погоди, как ты карантины-то обошел?
– Так их уж сняли, как я уходил. Ко мне язва не пристала. У нас в Горелово только семь человек померло. Дохтур ажно удивлялся.
– Ну?
– Что? – испугался Нил.
– Дальше рассказывай. Почему не остался дома при хозяйстве?
Нил снова вздохнул.
– Хозяйство дядька отнял. Мамкин брат, значит. А меня из дому выгнал и на дорогу вот столечко не дал.
Еропка крякнул и вполголоса произнес краткое ругательство.
– Ну и куда ж ты ехал?
– К тетке в Житомир. К тятькиной сестре. Она в городе Житомире у господ кухаркой служит.
– Тебе, дурню, в Енисейск надо было ехать, в комиссию по борьбе с этой, как ее… – Еропка наморщил лоб, припоминая нерусское слово. – С эпидемией, во! Получил бы вспомоществование. Хм… если бы тебе поверили, конечно. Пачпорта-то у тебя нету. А что тетка житомирская? Обрадуется она тебе?
– Скажете тоже! Обрадуется! Кому я нужен! – Нил шмыгнул носом.
И сейчас же увидел перед носом кулак.
– На жалость не бей, не люблю. И главное, граф не любит. Что умеешь делать?
– Все умею! – честно округлил глаза Нил. – Вот вам крест святой, дяденька!
– Тьфу ты! – Еропка рассердился. – Ври, да не завирайся! Умеет он все! Граф тебя при себе не оставит, даже не думай. Читать-писать обучен? Счет знаешь?
– Угу.
– Не «угу», а «точно так-с». В ремесленное училище пойдешь? Казенный кошт. Не жирно, но жив будешь.
– А я уж просился в ремесленное, – неожиданно поведал Нил. – При паровозоремонтном заводе, что в Перово. Не взяли меня, да еще надсмеялись. Иди, говорят, дерёвня. Понаехали, мол, тут всякие…
– То ты просился, а то граф попросит. Соображай! А может, и куда получше тебя пристроит, чего не знаю, того не знаю…
От головокружительных перспектив захватило дух. Нил вдруг обнаружил, что сидит, раскрывши рот, и дышать забыл. Поездка к тетке в Житомир, служившая на протяжении последних недель главной целью существования, выглядела уже не столь привлекательной, заслоненная новыми блистательными перспективами. Неужто наконец повезло?..
Но графа Нил трусил и, когда тот вернулся, забился в людскую. Сказать честно, графов до сегодняшнего дня Нил с Енисея не видел ни одного. Равным образом это относилось к баронам, князьям, великим князьям, маркизам, курфюрстам, эмирам, богдыханам и императорам.
Поэтому первых слов, сказанных барином по прибытии, Нил не слышал – зато услыхал громкий горестный вздох Еропки. Вслед за вздохом прозвучал вопрос:
– Да зачем же это, а?
Барин ответил суховато и, главное, гораздо тише. Чтобы его слышать, Нил на цыпочках подкрался к двери.
– Багаж уложи, сказано тебе. Поезд отходит через два часа.
«Вот те на, – подумал Нил. – Какой поезд? Куда?»
Он осторожно нажал на тяжелую дверь, и та слегка приотворилась без скрипа. Образовалась очень удобная щель, к которой тотчас приник любознательный Нилов глаз.
Барин стоял посреди вестибюля, тросточкой постукивая себя по лаковой туфле, и вид имел насмешливый. Еропка же, протестуя всей душой, был многословен, суетился, подсигивал на месте и для пущей убедительности всплескивал руками:
– Воля ваша, барин, а только как бы хуже не вышло. Давеча, как по Маросейке ехали, кот черный дорогу перебежал. Чего, спрашивается, ему, паскуде, на заборе не сиделось? Так ведь нет – прыг и шасть наперерез! Если бы он по своим надобностям куда бежал, так, может, и обошлось бы, а раз нарочно – пиши пропало. Примета верная. Не надо нам никуда ехать, барин.
– Вы так полагаете, сударь? – иронически ответствовал граф.
И слуга поник. А Нил справедливо заподозрил, что подчеркнутая вежливость барина не сулит слуге ничего хорошего, и тот великолепно это знает.
Тут граф, сколь ни узка была дверная щель, заметил Нила и поманил пальцем. Таиться дальше не имело смысла.
Нил вышел.
– Лодырь, – осудил граф Еропку, с отвращением взирая на гимназический наряд второго срока носки.
Нил сжался, как будто сам был виноват. Но граф больше не интересовался его костюмом и перешел непосредственно к персоне:
– Обещал я пристроить тебя в хорошее место и слово сдержу. Однако дела оборачиваются так, что придется тебе немного подождать. Поедешь со мной. Вопросы есть?
У Нила был вопрос, но задал он его не барину, а Еропке, когда барин удалился к себе в кабинет, а слуга вручил Нилу одежную щетку, велев вычистить дорожный сюртук его сиятельства.
– Дядя, а дядя… Едем-то мы куда?
– Куда, куда… – Еропка пребывал в большом неудовольствии. – На кудыкину гору. В Санкт-Петербург, вот куда.
– Эва! А зачем?
– Служба, вот зачем.
– Царева служба? – для чего-то понизив голос, спросил Нил.
– Ну а какая же… Э! Кто ж так чистит! Сюда гляди, вот как надо! Эх ты! Сразу видать, что с Енисея…
Нил старательно работал. После сюртука пришлось вычистить мундир и навести глянец на графскую обувь – две пары.
Только после этого Нил вновь обратился к Еропке, укладывающему в два больших чемодана сорочки, кальсоны, носки, носовые платки, мягкие домашние туфли и многое прочее.
– Дядя, а дядя…
– Чего тебе еще?
– Ведь я барину нисколечко не нужен, да?
– С чего ты это взял?
– Это он спор проиграл, вот и старается. А сам даже не спросил меня ни о чем, не то что вы.
– Цыц! – Слуга выкатил на Нила страшные глаза. – Чего не знаешь, о том не болтай. Делать его сиятельству нечего, кроме как тебя выспрашивать! Он человека насквозь видит, понятно?
Нил поежился, хотя понятно ему, по правде говоря, не было. А может, слуга уже успел доложить барину то, что сумел выспросить? А когда успел?
Нет, ничего тут сразу не понять…
Однако кормят от пуза – раз. Одежду дали – два. Не бьют – три.
1 2 3 4 5 6 7