И вот Дэвид здесь — в ожидании, когда присяжные займут свои места. Теперь он был до смерти напуган.
Дэвид постоянно оборачивался, чтобы взглянуть на мать, сестру и жену, тоже сидевшую среди публики в первом ряду, прямо позади него. Виктория присутствовала в судебном зале впервые. Она была красива, светловолоса, холодна, несмотря на погоду, и прекрасно, хотя и в меру, накрашена. Генри настоял на том, чтобы она сидела как можно ближе к Дэвиду, прямо за его плечом. «У нас есть такой сильный козырь — как красавица-жена. Присяжные будут смотреть на нее и думать: „Зачем бы ему могло понадобиться насиловать уборщицу?“ Я вот только жалею, что у них нет детей. Маленькой светловолосой девочки, думающей, посадят или нет ее папочку».
— Ты хочешь, чтобы я взял какую-нибудь напрокат? — спросил я.
Этот разговор происходил за месяц до суда, когда шутки еще были возможны.
Но взамен у нас имелась Дина. Она была в белом платье с оборками, в шляпке, предназначенной для посещений церкви, и выглядела моложе своих десяти. Дина сидела рядом с Лоис, наклонившись вперед, и внимательно присматривалась ко всему в зале, будто пытаясь найти применение тому, что она знала о судебных процессах.
Джавьер и Нора сидели за столом государственных обвинителей. Если бы здесь слушалось менее громкое и не столь необычное дело, все адвокаты, вероятно, стояли бы сейчас вместе, обмениваясь шутками, пока не появится судья. Адвокаты знали, что им еще долго предстоит работать друг с другом и после того, как любое из этих дел станет лишь фактом истории. Я видел их в сотнях процессов: обвинителей и защитников, весело болтающих и смеющихся, в то время как обвиняемый сидит один, ломая голову над проблемой, кто же здесь на его стороне. Генри, надо отдать ему должное, никогда не поступал так с клиентами. Он не был враждебно настроен к обвинителям, но соблюдал известную дистанцию.
Джавьер что-то сказал Норе. Она отрицательно покачала головой. Он заговорил более настойчиво, пока она наконец не пожала плечами. Джавьер склонился над двухфутовым проходом между столами и сказал что-то Генри Келеру. Я заметил, как Генри сурово взглянул на него, затем оба они поспешили к судебному координатору. Тот выслушал их и вышел из зала.
Адвокаты просто сказали ему, чтобы он попросил судью пока не выходить. Я знал, что это означало: последнее предложение обвинения по согласованному признанию. Присяжные еще не заняли своих мест в ложе, поэтому я не мог повредить Дэвиду в их глазах. Я присоединился к Джавьеру и Генри.
— Джавьер предложил двадцать лет, — коротко сказал Генри. Он смотрел на Дэвида.
Проклятье! Почему не условное освобождение? Если бы они предложили условный срок, я, вероятно, попытался бы уговорить Дэвида согласиться на это. Не говорил ли я сам много раз: «Даже невиновному человеку лучше принять такое предложение»? Это снова заставило меня задуматься: а был ли Дэвид невиновен?
— Сексуальное нападение, — сказал я. — Без отягчающих обстоятельств.
Джавьер стоял достаточно близко, чтобы это слышать. Он взглянул на меня, торжественный, как судья, кивнул и затем отошел за пределы слышимости.
Следующий аспект обвинения в сексуальном нападении при отягчающих обстоятельствах заключался в том, что, если Дэвид будет признан виновным по этой статье, ему придется отсидеть одну четвертую часть своего срока «ровно», прежде чем он получит право на досрочное освобождение под честное слово; и это с учетом его хорошего поведения в тюрьме, как непременного условия, от которого зависит дата освобождения. Если он будет признан виновным в менее тяжком преступлении, то получит право на досрочное освобождение намного быстрее. Я объяснил ему все это.
— При хорошей репутации, ты мог бы, вероятно, отсидеть три года вместо двенадцати. Может быть, даже два. Если тебя признают виновным в нападении при отягчающих обстоятельствах и ты получишь максимум, тебе придется отбыть в тюрьме пятнадцать лет, прежде чем у тебя появится право на досрочку. Вот то, перед чем ты стоишь.
Дэвид был бледнее обычного. Он выглядел так, будто его вот-вот могло стошнить. Я не осуждал его. Решение, которое навязывалось ему в последнюю минуту, было страшным. Возможно, он способен был представить себя сидящим в тюрьме два или три года. Они должны были стать кошмарными, но все же это можно было представить: даже меньше того времени, которое Дэвид провел в колледже. Пятнадцать лет представить себе было невозможно. Это была почти вся его жизнь. Я не думаю, что до этой минуты он действительно осознавал весь ужас нависшей над ним угрозы.
Мы с Генри смотрели на него, не давая каких-либо советов. Дэвид знал свои шансы точно так же, как и мы. И, кроме того, ему была известна одна вещь, которой мы не знали.
Он раздумывал меньше минуты.
— Нет, — в конечном итоге сказал Дэвид. Голос его при этом сорвался. — Я не делал этого. И я не стану говорить, что я это сделал.
Я издал долгий вздох облегчения. Генри, оставив нас одних, вернулся, чтобы дать ответ Джавьеру. Я положил руки на плечи Дэвида. К его щекам вернулось немного краски. Он даже слегка улыбнулся. Я, вероятно, почувствовал бы себя счастливее, если бы он все же принял предложение, но еще больше я гордился его отказом и снова поверил в то, что знаю своего сына. Я сжал плечи Дэвида посильнее, так, словно он ускользал от меня.
Спустя минуту мы следом за судьей уже занимали свои места. Я сидел рядом с Лоис. Снова мне показалось, что глаза судьи Уотлина разыскивают меня в зале. Я сам недавно искал его и обнаружил в его собственном кабинете. Когда я закрыл за собою дверь, мы с ним остались наедине. Такая ситуация, когда одна сторона в судебном деле разговаривает с судьей без присутствия другой стороны носит название односторонней связи. Подобное совершенно недопустимо, хотя происходит практически каждый день.
— Судья, мне хочется знать, что вы думаете об этом деле.
К чести Уотлина, нужно сказать, что он не спросил, о каком деле я говорю, и не стал отделываться от меня коротким разговором. Уотлин политик, а это означает умение изображать откровенность. И, разумеется, в тот день он продемонстрировал мне это.
— Мы оба знаем Нору, Блэки. Черт побери, да мы сами обучали ее. Она никогда не предложит условное освобождение в таком деле, как это. Я вижу, ты собираешься выйти за приговором на присяжных? Но в таких делах, как это, обвиняемый иногда меняет решение буквально в последнюю минуту. Либо признает себя виновным без рекомендации, либо решает обратиться к судье за приговором. Я просто хочу сказать тебе заранее. Не делай этого. Я должен буду сурово обойтись с ним. Ты все понимаешь, Блэки. Такое дело способно разрушить судейскую карьеру. Ты в течение двадцати лет можешь быть лучшим судьей в городе, затем тебе подворачивается одно дело, где все выглядит так, будто ты кому-то подыграл, и лишь этот, последний, случай и припомнят тебе на следующих выборах. Ты понимаешь, о чем я говорю.
Я кивнул.
Уотлин стоял, склонившись над столом, и говорил низким голосом — живой портрет продажного судьи, совершающего сделку. Затем он откинулся назад и оживился.
— Но я скажу тебе, парень, что буду держать их пятки рядом с огнем. Если обвинение не расставит мне все точки над i и черточки на каждом t, я вынесу нужный тебе вердикт, как только ты об этом попросишь.
Я сказал ему, что оценил это. Оценил во столько, сколько это стоило, то есть ни во что. Нора не станет допускать ошибок.
Это был результат мучительных раздумий Уотлина над тем, что делать. Создать впечатление принципиальности, но дать мне понять, что втайне он на моей стороне. Спасибо за ничто, судья!
Едва заняв свое место на процессе, Уотлин поймал мой взгляд, воздержавшись, однако, от кивков или подмигиваний. «Мы слишком умны для этого, правда, Блэки?» Я подумал, хватит ли у меня влияния на то, чтобы уничтожить его, когда он в следующий раз подаст на переизбрание.
— Обе стороны готовы? Пусть входят присяжные.
Одетый в униформу бейлиф, помощник шерифа, открыл дверь, расположенную рядом с ложей присяжных, и те гуськом вошли в зал. Большинство из них, казалось, были напуганы таким большим скоплением публики. На прошлой неделе, когда выбирались присяжные заседатели, судебный зал был почти пуст. Лишь немногие фанатики судебных процессов оказываются настолько жадными до зрелищ, что высиживают в течение всего скучного отбора. Присяжные неуклюже заняли свои места, смущенные вниманием публики или безуспешно притворяющиеся, что они ее не замечают. Их было семь мужчин и пять женщин, что представляло собой маленький триумф Генри. Защита основывалась на восприятии случившегося с мужской точки зрения. Распространенная среди адвокатов теория гласит, что тот пол, который преобладает среди присяжных, и будет доминирующим во время обсуждения. Если в меньшинстве окажутся мужчины, они побоятся сказать, что, может быть, пострадавшая сама на это напрашивалась, даже если они действительно так думают. С другой стороны, некоторые обвинители считают, что женщины-присяжные предъявляют к поведению женщин-жертв более высокие требования, чем это обычно делают мужчины. Выборы присяжных — это настоящее шаманство. Никому не известно, что присяжные думают на самом деле, пока не становится слишком поздно. Я смотрел на них, как они усаживались в свои кресла, стараясь скрыть чувство собственной значимости.
Я ненавидел их. Мы возлагаем наше доверие на суд присяжных, но лишь потому, что обязаны делать это. Все присяжные лгут. Они дают торжественную клятву, что будут основывать свой вердикт только на тех доказательствах, которые им растолкуют во время суда, и на том законе, который объяснит им судья в своих инструкциях. Но каждый раз все они эту клятву нарушают — так, между делом, без малейших колебаний. Иногда я, стоя у дверей комнаты присяжных, слышал их разговоры. Или сами они охотно рассказывали мне, когда процесс заканчивался: «Да, мы помним, как один свидетель сказал, что он делал левый поворот, но у Мейбл здесь есть кузен, который ездит по той дороге каждый день, так вот он говорит, что там вообще нет левосторонних поворотов». «Затем я и вот Эрни натолкнулись на одну идею, о которой никто из вас, юристов, даже не подумал. Мы вычислили: в действительности произошло вот что — они находились вовсе не в той комнате, где, по мнению всех свидетелей были, а наоборот, здесь, в задней комнате...» Все присяжные убеждены, что они черт знает какие детективы. Я ненавижу их, и не я один. Любой судебный адвокат, который разглагольствует о своем доверии к присяжным, заведомо лжец. Никто и никогда не стал бы вести дело в суде присяжных, кроме тех судей, которые сами заслуживают еще меньшего доверия.
Жизнь моего сына находилась в руках этих людей. Мне очень хотелось быть сейчас в одной ложе с ними.
Лоис вложила руку в мою ладонь. Судья Уоддл с величественным беспристрастием обернулся к Норе и сказал:
— Вызывайте вашего первого свидетеля.
Она сделала это, и мне показалось, что я увидел, как напряглась спина Генри.
— Обвинение вызывает Джо Гарсия.
В подавляющем большинстве процессов, связанных с обвинением в изнасиловании, единственным реальным доказательством случившегося служат свидетельские показания жертвы. Если потерпевшая плохая свидетельница, вы выпускаете ее вначале, затем, как только возможно, подкрепляете ее рассказ свидетельствами полицейских и медиков. Если с нею все в порядке, вы оставляете ее напоследок. Словом, когда первым из вызванных обвинением свидетелей оказался еще кто-то, мы поняли, что Нора считает, что имеет в лице Менди Джексон хорошую свидетельницу.
Джо Гарсия не производил особенного впечатления. Он оказался бывшим помощником шерифа — пятидесятилетний толстяк, с чрезвычайно темным даже в этот августовский день лицом. Инфаркт уже поджидал его на пороге. Несмотря на его косноязычие, Нора использовала Джо для большего эффекта, для воссоздания той драматической сцены, когда охранник впервые все это увидел: полуголая чернокожая женщина с расцарапанной грудью и разодранной в клочья одеждой, тихо рыдающая на полу. Нора остановила рассказ на этом месте, не позаботившись о его завершении, и передала свидетеля Генри.
Генри, в свою очередь, использовал Джо Гарсия для утверждения в умах присяжных одной идеи. Охранник уже опознал Дэвида во время опроса, проведенного Норой.
— Как был одет Дэвид в тот вечер? — спросил Генри.
Джо засомневался. Он решил, что Дэвид был в костюме. И в белой рубашке.
— Он был полностью одет, когда вы вошли в комнату?
— Да, сэр. Ох! Он был без пиджака.
— А был ли на нем галстук?
Джо не помнил этого.
— Ну, подумайте. Представьте его там впоследствии, растерянно рухнувшего в кресло, выглядевшего ошеломленным. Был ли он...
Нора вскочила.
— Ваша честь, я протестую против консультируемого свидетельства. Ничто из этого еще не установлено в качестве доказательств.
Уотлин сказал:
— Просто задайте ваш вопрос, мистер Келер.
— Был ли на обвиняемом галстук?
Джо размышлял над этим, уставившись в угол потолка.
— Да, — сказал он наконец.
— Благодарю вас. Скажите, в тот момент, когда вы вошли, Дэвид находился в одной комнате с миз Джексон?
— Нет, он был в приемной. Она была внутри кабинета. Хотя я мог видеть их обоих.
— Какие первые слова произнес Дэвид, когда увидел вас?
Джо задумался над этим, однако вспомнить не смог.
— Кажется, он назвал мое имя, — предположил он.
— А не были ли его первыми словами, например, такие: «Джо, слава Богу, что ты здесь!»?
Нора перебила отвечавшего, но уже после того, как все услышали его утвердительный ответ.
— Протест! Свидетель уже ответил на этот вопрос. И я снова возражаю против консультируемого свидетельства.
Прежде чем Генри смог возразить ей, Уотлин сказал:
— Протест отклоняется!
— Это означает, что вы можете отвечать на вопрос, мистер Гарсия. Не эти ли слова сказал вам Дэвид?
Джо снова кивнул.
— Что-то вроде этого.
— Это значило бы, — сказал Генри, — соображать довольно быстро:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50