Несколькими месяцами раньше старший клерк Огюст Лафарж уже открыл Александру таинственную власть поэзии, теперь же молодой Дюма млел от восхищения, преклоняясь перед талантами нового друга. Восторженно читая его элегии, он все больше проникался мыслью о том, что человек, владеющий пером, может завладеть и сердцами.
Тем не менее, когда Адольф, успевший покорить всех окружающих, снова уехал в Париж, Александр недолго тосковал в разлуке: едва утратив друга, он тотчас нашел себе нового, сумевшего затмить прежнего. Еще не окончательно выйдя из-под обаяния юного шведа, Дюма увлекся офицером в отставке по имени Амеде де Ла Понс, приехавшим в Вилле-Котре с тем, чтобы, обосновавшись в городе, выгодно жениться и жить на ренту. Несмотря на то что Амеде де Ла Понс был двенадцатью годами старше Александра, он привязался к нему, удивился тому, что ум молодого человека настолько неразвит, и выбранил как следует за разбросанность и безделье. «Поверьте мне, дорогой мой мальчик, – говорил Амеде, – в жизни есть и другие вещи, не только удовольствие, любовь, охота, танцы и безумные увлечения молодости! Есть еще и труд! Научитесь трудиться… это необходимо, потому что это означает научиться быть счастливым!»[23]
Мысль о том, что труд может сделать счастливым, ошеломила Александра. Он-то думал, что, стараясь ускользнуть от скучных повседневных обязанностей, обретает надежду развлечься. Тем не менее уверенный тон наставника произвел на него впечатление, и он согласился проделать над собой опыт. Более того – он с радостью принял предложение старшего друга, который готов был давать ему уроки немецкого и итальянского языков. От изучения иностранных языков пользы мало, думал юноша, но это дает приятную возможность путешествовать, не покидая своей комнаты.
Читатель уже знает, что Александра всегда привлекало все новое. Детство его прошло под рассказы о легендарном, героическом и волевом отце, чья жизнь была заполнена приключениями, а выросши, он уже и сам не мог представить для себя будущего без ярких вспышек, без театральных эффектов. Он больше полагался на смелость, чем на умение, рассчитывал больше на удачу, чем на логику, верил в слепой случай больше, чем во вмешательство всеведущего Господа Бога. Крепкое сложение и пылкая фантазия молодого человека создали у него иллюзию, будто он – некая стихийная сила, что-то вроде неудержимого потока, увлекающего за собой щепки, или ветра, сгибающего вершины деревьев. Но, может быть, это горячая кровь предков с берегов Сан-Доминго заставляла Александра любить все чрезмерное и опасное? Он нередко говорил себе, что рожден стать таким же генералом, как и его славный родитель. Он готов был последовать примеру отца – вот только к этому времени закончились великие войны, которые давали возможность отчаянным смельчакам утвердить свое превосходство над недотепами, – так куда же ему приложить свои силы? Какое занятие выбрать, чтобы дать выход кипящей в нем энергии, чтобы использовать ее наилучшим образом? Литература? Почему бы и нет? Генерал, отдающий приказы армии писателей, – это, пожалуй, ему подошло бы!
Как-то раз труппа молодых актеров, разъезжавшая с гастролями, остановилась в Суассоне, чтобы дать представление «Гамлета» в бездарном стихотворном переложении Дюси. Александр никогда не читал трагедии Шекспира, да и вообще не имел о нем ни малейшего понятия. «Трудно представить себе более невежественного человека, чем был я в те времена, – расскажет он впоследствии в мемуарах. – Матушка пыталась заставить меня прочесть трагедии Корнеля и Расина, но должен, к стыду своему, признаться, что мне было нестерпимо скучно их читать… Я был в полном смысле слова дитя природы; все, что меня забавляло, было для меня хорошим, все, что заставляло скучать, – плохим». Несмотря на свои предубеждения, мать и сын решили посмотреть этого суассонского «Гамлета», в афише прямо названного трагедией. Слово «трагедия» неприятно напоминало Александру нудных классиков, которыми его пытались пичкать с детства. Оба, и Мари-Луиза, и он сам, собираясь в театр, намеревались всего-навсего выйти из дому, провести вечер «в городе», побыть в приятной обстановке. Однако едва поднялся занавес, Александр испытал настоящее потрясение: пьеса захватила его целиком. Ему казалось, будто все то, что он видит и слышит, придумано им самим, причем в состоянии какого-то умопомешательства. В разгоряченной голове юноши сцены наползали одна на другую, перемешивались без всякого хронологического порядка. Упреки, обращенные Гамлетом к матери, страшный монолог принца у могилы шута Йорика, призрак убитого отца, которого мог видеть только сын, смерть Офелии – все нравилось ему в этом фантастическом кипении бушующих страстей. На сцене один внезапный поворот судьбы сменялся другим, а ему представлялось, будто все это сочинил он сам или, по крайней мере, мог бы сочинить – настолько пьеса отвечала его пристрастию к необузданным речам и резким переменам.
Александр вышел из театра совершенно другим человеком. Решение было принято. Драматургом – вот кем ему следует стать! На следующий же день он попросил друга-парижанина прислать текст «Гамлета». Тоненькая книжка сделалась его настольной книгой, он читал ее постоянно, словно молитвенник, и вскоре выучил наизусть главную роль. Отныне юноша не чувствовал себя одиноким: Шекспир крепко держал его за руку, уверенно вел по жизни. Вспыхнувшая в нем страсть была так велика, что он уговорил нескольких друзей из Вилле-Котре создать любительскую труппу. Адольф де Левен, как нельзя более кстати вернувшийся из Парижа, пришел в восторг от этой затеи. И Александр, осмелев от его поддержки, предложил старшему другу сыграть в Вилле-Котре те его пьесы, от которых отказались в других местах: дескать, это станет проверочным испытанием перед триумфальным движением театральной труппы к столице. Но в душе будущий писатель дал себе клятву, что и он непременно напишет те пьесы, замыслы которых уже пришли недавно ему в голову, больше того – сам же в них сыграет. Можете на него положиться! Завербованные им в любительскую труппу молоденькие актрисы – среди них были Аглая, Альбина Арди, Луиза Брезетт – безоглядно в него поверили, он им нравился во всех отношениях, а большего и не требовалось. Адольф де Левен присоединился к компании. На первом этаже пустующего дома позади гостиницы «Шпага» поспешно обустроили театральный зал. Лесоторговец подарил молодежи досок, чтобы сделать скамьи для зрителей. Сокровища из семейных сундуков и шкафов были отданы на разграбление ради изготовления костюмов. Жители Вилле-Котре, да и всей округи пришли в неописуемое волнение. Патриотизм местного населения разгорелся до невозможности. Вместе с ним – и любопытство. А неутомимый Дюма, назначив себя одновременно и постановщиком, и актером, тем временем регулярно проводил репетиции. Он указывал каждому, с какой интонацией ему говорить, как встать, как сесть, как держаться, как себя вести… И никто не смел ему противоречить, никому и в голову не пришло бы спорить – власть «режиссера» была безгранична. Адольф де Левен только удивлялся, глядя на этого восемнадцатилетнего юношу, который почти ничего не читал и, можно сказать, никогда не бывал в театре: откуда только у него взялось понимание сцены? Неужели оно врожденное?
Первые представления стали событием для всего городка. Поскольку в Вилле-Котре развлечений было немного, зал каждый вечер был полон до отказа, но зрители, похоже, аплодировали больше из дружеских чувств, чем от восторга. Однако, несмотря на умеренный прием сограждан, Александр не унимался. Переиграв все, какие мог, чужие пьесы, он вознамерился предложить публике тексты собственного сочинения. Вместе с Адольфом де Левеном набросал несколько водевилей в стихах. Увы! В 1821 году его блестящему соавтору – вместе с отцом, который рассчитывал на благосклонность Людовика XVIII, – пришлось вернуться в Париж. Но все-таки в багаже младший де Левен увозил целую кипу рукописей – пьесы, сочиненные им совместно с Александром: «Страсбургский майор», «Дружеский ужин», «Абенсераги»… Не может быть, чтобы хоть один из этих шедевров не привлек внимания директора какого-нибудь театра!
После отъезда «парижанина» театральный зал в Вилле-Котре опустел, и Александр начал томиться нетерпением и вынужденным бездействием. Что стало с водевилями, которые он сочинил вместе с другом, как там Адольф? Каждый день он надеялся, что наконец-то придет письмо с утешительными вестями, но тщетно – Париж безмолвствовал. Еще одно огорчение: он потерял место рассыльного в конторе мэтра Меннесона: должно быть, перегнул палку, слишком часто прогуливая, слишком небрежно обращаясь с документами – и терпение хозяина лопнуло. Наконец, самое горькое разочарование: нежная Аглая, устав слушать обещания возлюбленного с пустыми карманами и опасаясь, как бы ей не остаться старой девой, в двадцать три года стала женой владельца кондитерской, Никола Луи Себастьена Аннике, который был тринадцатью годами старше ее.
Удрученный «предательством» возлюбленной, Александр не пожелал в «черный день» ее свадьбы остаться в Вилле-Котре. Покинув на время злополучный городок, где его постигло столько неудач, он уговорил одного из друзей отправиться на охоту в лес. Там они, расставив силки, заночевали в шалаше, а утром принялись охотиться. Александр срывал злость на ни в чем не повинных тварях, без разбору убивая всех, кто только попадался под руку. Ближе к вечеру он услышал звуки скрипки, взрывы смеха и увидел, как среди деревьев пронеслась веселая свадьба с приплясывающим деревенским музыкантом во главе. Конечно же, это было свадебное шествие Аглаи и ее пирожника…
Обманутый как в своих любовных надеждах, так и в честолюбивых театральных замыслах, Александр больше не находил в жизни ни радости, ни смысла, ни удовольствия. А Мари-Луиза страдала, глядя на то, какой сын стал несчастный и неприкаянный. Только честный труд может излечить мальчика от меланхолии, решила любящая мать, и принялась усердно обивать пороги. Ее старания увенчались успехом: для сына удалось найти место младшего помощника в конторе мэтра Пьера Никола Лефевра, нотариуса из Крепи-ан-Валуа. Александр без особой радости согласился и отбыл из дома.
Место, в общем-то, оказалось неплохим: у него был кров над головой, его досыта кормили, и по вечерам он мог сколько угодно заниматься сочинительством в своей каморке, расположенной прямо над конторой. Мог-то мог, да только вдохновение его покинуло, а прежние сомнения вернулись и принялись точить юношу с удвоенной силой. Можно было подумать, будто без друга Адольфа де Левена и любимой своей Аглаи он вовсе не способен распорядиться собственной жизнью! Совершенно ясно, думал Александр, что, прозябая вдали от Парижа, никогда не сочинить чего-то такого, что можно напечатать или сыграть на сцене.
В один прекрасный день его навестил Пьер Ипполит Пайе, прежде служивший старшим помощником у мэтра Меннесона, и Александр поделился с приятелем своими любовными горестями и писательскими разочарованиями. Подумать только, мэтр Лефевр – человек, впрочем, во всех отношениях превосходный – завтра уедет в Париж, где собирается пробыть целых три дня, а он, Александр, который уже совершенно извелся, пропадая здесь, в этой глуши, должен все это время изнывать от тоски, переписывая скучнейшие брачные контракты и завещания! Но пока «неудачник» жаловался на судьбу, ему пришла в голову удивительная мысль. А почему бы ему не воспользоваться этой – будь она благословенна! – отлучкой мэтра Лефевра для того, чтобы и самому потихоньку сбежать в столицу, провести там двое суток и так же незаметно вернуться как раз к возвращению хозяина? Никто ни о чем и не догадается! Собеседник, с которым он поделился внезапно осенившей его идеей, весело рассмеявшись, сказал, что ему страшно нравится мысль вот так сбежать вдвоем, только где взять денег на дорогу? У Пайе при себе было только двадцать восемь франков, у Александра и того меньше – всего-навсего семь. Но ведь для Дюма не существовало безвыходных положений, уж он-то всегда придумает, как извернуться! Ничего страшного, решил Александр, по дороге они станут браконьерствовать, все, что сумеют настрелять, продадут какому-нибудь парижскому трактирщику, и этих денег хватит на то, чтобы заплатить за номер в гостинице.
«План Дюма» был в точности приведен в исполнение. Александр сел на лошадь позади Пайе, и друзья тронулись в путь. Раз двадцать молодые люди спешивались и стреляли по всему, что шевелилось в зарослях. К тому времени, как они добрались до Парижа, им удалось разжиться четырьмя зайцами, четырьмя куропатками и парой перепелов. После долгих переговоров удалось сторговаться с хозяином гостиницы «Старых Августинцев» на улице, носившей то же имя:[24] он согласился в обмен на содержимое ягдташей предоставить друзьям стол и кров на двадцать четыре часа. Сделка состоялась, и Александр в полном изнеможении, но упоительно счастливый, повалился на постель, поздравляя себя с тем, что одержал первую победу.
Назавтра он с самого рассвета пустился бродить по огромному незнакомому городу в поисках площади Пигаль, где обитала семья Левен. Где-то посреди своих скитаний остановился у здания Французского театра и прочел на афише, что вечером здесь будут давать «Суллу», трагедию господина де Жуи в пяти актах. Внизу было крупными буквами приписано: «В роли Суллы выступит господин Тальма». Александр, до которого и в его провинциальной глуши дошли слухи о великом актере, не колебался: он непременно должен увидеть этот спектакль, пусть даже ему придется отдать за билет последние гроши. Но, может быть, Адольф, у которого всегда в запасе есть какое-нибудь средство, что-то придумает, как-нибудь ему поможет? Раз двадцать переспросив дорогу у прохожих, он в конце концов отыскал жилище Левенов и в девять утра ворвался в спальню друга, который еще спал – должно быть, после ночи безудержного распутства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12