Мы схватили его за пятки и поволокли куда-то прочь. Потом мы влепили ему по затрещине, и Хукуйник удивился. Он снова сел и заморгал, пытаясь уразуметь, в чем здесь все-таки дело и почему с ним так бесцеремонно обошлись.
- Что тебе сказать? - строго осведомился он.
- Ты спал с Алиной? - поинтересовался Толян, вращая телячьими глазами. - Отвечай!
- Спал! - снова кивнул Хукуйник и уронил голову на грудь.
- Нет, ты скажи - ты точно с ней спал? - Толяна начало мелко трясти.
- А ты что, спишь неточно? - поразился Хукуйник. - Ну разумеется, молвил он важно. - Зачем вы меня вытащили и вымазали, я спать хочу...
- Отоспался уже, - злобно откликнулся Толян. - Хватит. Так, значит... Нет... Ты мне поклянись!
- Клянусь, - поклялся Хукуйник в удивлении, что ему не хотят верить.
- Та-а-ак, - протянул Толян и отпустил горемыку. Тот с недовольным ворчанием уполз обратно в палатку. - Сейчас я пойду, догоню ее и разобью ей морду. Вдребезги. В кровь.
- Ты что, рехнулся? - я топнул ногой. - Стой! - Толян рванулся туда, где еще виднелась Алина, совершавшая утренний моцион. Я со зверским видом вцепился в его рукав. - Брось это! Еще один распустился...
Толян высвободился, постоял немного и принял решение.
- Тогда вот что: я сейчас же покончу с ее хваленым девичеством, - и он кратко уточнил детали своего плана.
- С ее девичеством давно уже покончено, - я попытался вернуть Толяна на землю, но тот после этих слов еще больше озлился.
- Тем лучше, - стиснул он зубы и с безумным видом быстро зашагал прочь. Я, не трогаясь с места, закурил и стал смотреть, как он уходит. От Алины не осталось уже ничего, кроме точки на дальнем склоне, но Толян очень спешил, и скоро точек стало две. Потом они исчезли.
Я огляделся. Вокруг было безлюдно и тихо, что очень мне понравилось. Я не желал видеть ни Хукуйника, ни шлявшегося где-то Дынкиса, и вообще подумывал о бегстве. Однако я так и не сбежал, мне захотелось прогуляться по лесу. В лесу было совсем уже светло и от тумана мутно - вроде медленно проявлявшейся фотографии. Мне приходили в голову не слишком приятные мысли. Предположим на минуту такое: кто-то из нас... возьмем Дынкиса... отправляется ночью купаться. Неважно, что служит причиной беды, но выходит так, что он начинает тонуть. Что делаю я? Толян? Хукуйник? Я ни на секунду не сомневался, что, позабыв о распрях, мы тотчас же бросились бы в воду, не снимая одежды и даже часов, выбьемся из сил, доплывем - сделаем, короче говоря, невозможное, но утопающий будет спасен. Потом последуют благодарности... застенчивые книксены в ответ... нам вострубят хвалу... Ну, а теперь представим вакуум - если таковой встречается... и в нем - я, Алина, Дынкис, или пусть это будет Толян, разницы никакой. И голос свыше шепчет мне одному: "Ни одна живая душа не узнает о содеянном тобою, умертви сего отрока, и воздастся тебе счастьем, и соединишься ты со своею желанной..." Только соединиться! плевать на то, что будет с ней после, она перестанет для меня существовать! Я должен воспользоваться вакуумом и уничтожить Дынкиса и Толяна ради мига блаженства. Так ведь я это сделаю. И спрашивается: во имя чего? И кто я после этого такой - разве не законченный подлец? Но ведь все мое окружение считает совсем наоборот, доверяет мне, а все скопом ошибутся навряд ли... Потому что сами, что ли, такие же? Или, быть может, не раскусили, не распознали? ну, а Хукуйник? мы знакомы с пеленок, так что же и он, выходит, не смог раскусить? Достоевщина, - сказал я себе раздраженно. - Обыкновенная достоевщина. Нечего и пытаться понять.
Незаметно для себя я описал круг и снова вышел к палатке. Дынкис так и не появился, зато Хукуйник, съежившись в ватнике, сидел на полене и разводил костер.
- Встали, сударь? - ехидно осведомился я. - С добрым утром!
- С добрым, с добрым, - угрюмо сказал Хукуйник. Ему было очень тяжело с похмелья. Он втянул голову в плечи и, как-то погано скривившись, спросил: А где народ-то?
- Народ... - ухмыльнулся я злорадно. - Народ кто где... Толян вот Алину пошел насиловать...
- Плохо, - озабоченно покачал головой Хукуйник.
- Да уж чего хорошего, - согласился я. - Знал бы, что он такой нервный, ни за что не сказал бы...
- Плохо, - повторил Хукуйник, становясь все более и более озабоченным.
- Что такое? - я, предчувствуя какую-то новую гадость, пристально на него посмотрел.
- Не спал я с нею, - вдруг выдал Хукуйник и вытаращил на меня глаза.
Я застыл и перестал видеть решительно все, кроме кудлатой головы перед собою.
- Как это - не спал? - спросил я и ласково взялся двумя пальцами за тощую, немытую Хукуйниковскую шею.
- Очень просто: не спал - и все, - мрачно объяснил Хукуйник с глупым видом. Пальцы мои чуть сошлись. Хукуйник с тонким взвизгом дернулся, но я не собирался его отпускать.
- Как это - не спал?! - повторил я свой вопрос, сопровождая слова неожиданным свистом, шедшим из глубин грудной клетки. - Ты понимаешь, что говоришь?
- Я и говорю - плохо, - сказал Хукуйник и вырвался. - Не спал я! Наврал!
- Зачем? - спросил я с трудом, ибо слов у меня не оставалось, они разбежались, будто тараканы.
- А так просто, - нахально ответил Хукуйник. - Сам не знаю.
Я засмеялся и так сидел долго: согнув ноги в коленях и свесив между ними плети рук.
- Прекрасно! - сказал я наконец, придя в себя. - Чудесно! Ты умный мальчик. Ты очередное чудо света! Дитя природы! Зачем?! Ты понимаешь, что там сейчас начнется? - и я махнул рукой туда, где скрылись Толян и Алина. Что же - она, получается, чиста как слеза?
- Получается, - печально вздохнул Хукуйник.
- Получается! - взревел я. - Так вот Толян сейчас это упущение исправит! А если не исправит, то давай, вспоминай молитвы - кто знает, Бог тебя, может быть, и услышит, и даст умереть без особых мучений. Да и мне, пожалуй, достанется...
С этими словами я вскочил и заметался по поляне. Как же так? - думал я. Выходит, все, что она мне говорила - все это искренне, все чистая правда? И она в самом деле невинный ребенок? Какой же я идиот! Зачем пустил Толяна изобразил бы еще больший гнев и шел бы сам! А теперь, если верить медицине, мне своего не добиться, да и не мне одному, сам Толян не сможет повторить можно будет только дня через три. И опять же одному только Толяну, знаю я этих целок: стоит вмешаться - прикипят на месяц, а то и на два... В дураках ты остался, братец! Дынкису надо рассказать, - злорадно подумал я. Благо и ему не светит.
Я представил себе ушедшую парочку во всей красе. На беду, у меня довольно богатое воображение, мне удалось против воли увидеть все с такими деталями, что меня затошнило, - но, конечно, не от их гнусности, а от досады. Мои грезы нарушил шорох. Я обернулся: Алина вернулась. Мне ее лицо не понравилось, оно было какое-то излишне радостное и приветливое, что говорило о совсем обратном, кипевшем у нее в душе.
- А-а! - восторженно затянул я. - Кто к нам пришел! Проходите, присаживайтесь, гостьей будете.
- Здрасте, - переводя дыхание, сказала Алина. - Здрасте вам! Счастлива вас видеть! Особенно тебя, Мишенька, хукуйничек ты мой золотой! А я и не знала, что ты такой фантазер! А уж что ты такая сволочь, и подавно не знала! Значит, я с тобой спала? И сколько же раз? И как я - ничего? понравилось? Нет, это ж надо - идем мы с Толяном, болтаем, смеемся, и вдруг он мне с дрожью в голосе выпаливает, и в глаза смотрит с ужасом! Я едва не сдохла на месте! - ну вот, нате, Алину опять трясло, очередная истерика. Хукуйник потрясенно молчал и ковырял костер, он был полон неизбывным раскаянием и суеверным страхом перед языческим божеством. На Алину я старался не смотреть. Она уже не походила на женщину, не походила она и на какое-либо другое известное людям живое существо: прелестный рот в крике разверзся и стал истошно орущей пастью, пальцы с длинными хищными ноготками превратились в когти рукокрылой гадины, а фигура, для которой невозможно было сыскать достойный хвалебный эпитет, приняла настолько чудовищную позу, что с ней бессмысленно было тягаться кошмарам Босха, Дали и Хичкока.
Лес был шокирован, смолкли даже птицы. Хукуйник стоически испил чашу до дна и не проронил ни единого слова в свое оправдание. Меня вдруг словно током ударило: ба! Так ведь не все еще потеряно! Я продолжаю! Я снова жизни полон! Ведь Толяну ничего не перепало - значит, я ненароком ему насолил! Ай да я, ай да Пушкин! Всем засветил - и ему, и Алине, и Хукуйнику - Дынкис остался. Ну, он скоро уедет, не стану трогать... А вот Толян скоро придет, он с Хукуйником потолкует иначе... я, пожалуй, - в сторону...
Чтобы не утомлять читателя ненужным описанием маловажных деталей, я расскажу о происходившем далее вкратце. Разумеется, Толян был убит. Он был настолько подавлен, что не нашел в себе сил не то что бить Хукуйника, но даже говорить с ним, и более того - не был в состоянии даже поссориться. Потом невесть откуда появился Дынкис. Увидев его, я взял Алину и отправился с нею погулять в лес. Там я расправил орлиные крылья и предстал во всей красе. Я, послушав оскорбительные отзывы Алины о Хукуйнике, решил не тратить на него время и очернил лишь мимоходом, сказав, что на Хукуйника вовсе не следует обижаться, ибо он всего-то и есть, что недостойное обид насекомое. Дальше я взялся за Толяна и объявил о намерениях, с коими Толян пустился за Алиной в погоню. После этого подробно расспросил, о чем это она так серьезно беседовала с Дынкисом, и получил ответ, нисколько меня не удививший: как я и предполагал, Дынкис объяснился в любви. Воздев перст к пасмурному небу, я принялся растолковывать Алине, каким заблуждением было бы Дынкису верить, и выразил крайнюю озабоченность: мол, своими речами о роковых мужчинах и женщинах Дынкис вконец заморочит ей голову. В ответ на это Алина улыбнулась, повернула лицо, чуть прикрыла плечиком подбородок и поглядела на меня из-под челки кошачьими глазами - да, тот самый взгляд. Взгляд Алина подкрепила заверениями, что мне нет никакого смысла тревожиться и она не поддастся на коварные уловки. Я успокоился и перешел к собственной персоне. Я городил неслыханную чушь, уместную лишь в компании мокроротых пэтэушниц, которые явно не прочь порвать с девичеством, но не знают, как бы это невзначай не замараться грязью. Теперь я был убежден, что Алина - пусть с оговорками - но вполне могла быть причислена к особам такого сорта. Поэтому я врал и распространялся: да, поцелуи святы, и очень хорошо, что ты мне ничего не позволила там, на озере, это говорит о том, что ты... и тра-та-та, и тра-ля-ля, а сам я - человек, умудренный опытом, прекрасная пара для такой, как ты, нервной, и вообще мужик очень непростой, хотя в чем-то, конечно, и скотина. Дабы мой автопортрет выглядел правдоподобным, я вскользь отметил и некоторые свои дурные черты, с которыми делаешься еще милее и симпатичнее. Алина поддакивала, смотрела на меня из-за плечика, и в целом я остался доволен прогулкой.
По возвращении я снова очутился в обществе Дынкиса. Подсел Хукуйник, и мы чуть ли не час без устали травили анекдоты. От смеха у меня все разболелось. Толян, обнаруживая сильнейшую неприязнь к Дынкису, вел себя невежливо: поминутно вылезал из палатки, кроил удивленную физиономию и громогласно поражался, что Дынкис еще не уехал. Он добился своего. Хоть Дынкис не подал вида, что реплики Толяна вывели его из себя, он вскоре засобирался, и мы с Хукуйником повели его на станцию (мне было неприятно, что Алина остается наедине с Толяном, но хотелось выпить, наши запасы иссякли, и я махнул рукой). По дороге Дынкис тайком от меня вручил Хукуйнику письмо для Алины - даже не письмо, а записку. Усадив Дынкиса в поезд, мы купили десять бутылок вина, две из них тут же выпили и стали это письмо читать. Вот что там было сказано:
"Алина!
Я не удержался и решил очень коротко написать, потому что сомневаюсь в возможности наших с тобой дальнейших разговоров. Мне хочется разве что сказать еще раз: ты совершенно не обращаешь внимания на мои уговоры и все-таки делаешь по-своему. Как знаешь. Я тебя предупредил, и если будешь вести себя по-прежнему - пропадешь. Меня ты с сегодняшнего дня больше никогда не увидишь и не услышишь. Любящий тебя
Верзила, он же Дынкис".
- Хорошее письмецо, - сказал я. - Черт побери, я все же уважаю этого типа. Чувствуется в нем, понимаешь, воля... и сила чувствуется. Я уверен, что он написал правду. Он больше не заговорит с нею. Обычно такие вещи пишутся именно затем, чтобы потом вернуться и воспользоваться реакцией на письмо. Трюк слабохарактерных людей. А он не из таких.
- Сожжет она эту бумагу, - задумчиво молвил Хукуйник.
- Пожалуй, - согласился я после паузы.
Мы не ошиблись. Когда мы вернулись к лагерю и с поклоном отдали Алине послание, та отошла в сторонку, прочла и, как-то странно и почти незаметно улыбаясь, порвала письмо в клочья и бросила в огонь. После она шепотом призналась мне, что очень боится Дынкиса, ибо он обезоруживает ее своей железной волей. Я удивился, так как незадолго до того слышал от нее несколько другое, но не стал спорить и утешил, что я всегда рядом и уж меня ничьей железной волей не сломить.
Новый день выдался скучный и непогожий. Мы, конечно же, все перепились заново, набрали каких-то осклизлых грибов, варили суп... Все чаще и чаще смотрела Алина в сторону Толяна, все больше я свирепел, но ничего не мог сделать. И вдруг мне представился случай...
Вот как развивались события: Алина обнаглела. Явно желая крови, она потребовала, чтобы мы с Толяном сделали ей массаж. Массировать нужно было спину, и ничего кроме спины. Такая блажь пришла ей в голову после продолжительного лежания на той самой спине, с призывно оголенным животом. Кстати: едва она его оголила - якобы невзначай - я, уже ничего не соображая, сделал тому животу вычурный комплимент и тут же, не сумев сдержаться, жадно набросился на него и пылко припал к нему хищными устами. Алина взвизгнула, проявила неприступность честной девушки и укрылась одеялом, однако, когда непосредственная опасность миновала, одеяло оказалось ненужным. Потом мы с Толяном начали наперебой расхваливать несчастное чрево, а Алина хитро постреливала глазками и обнадеживающе улыбалась нам обоим.
1 2 3 4 5 6 7 8