Джеку нравились бакенбарды Робби, они чем-то походили на неудачную эспаньолку Ларса. Фигурки в Джековом вертепе — да-да, и сам Младенец Иисус — до сих пор пахли травой, так что мальчик узнал характерный запах, исходивший от Роббиных самокруток, но сколько раз мама затягивалась ими, он не считал. Сыну она сказала, что это помогает ей попадать в тон, подпевая Бобу.
Однажды много лет назад Радемакер устроился ловить рыбу на траулере у берегов Аляски, и какой-то "эскимос-татуировщик" вывел ему на груди тюленя, а на спине — медведя, из тех, что водятся на острове Кадьяк.
В целом Джек и мама были очень довольны жизнью — по крайней мере, так казалось мальчику.
Мама послала миссис Уикстид очередную открытку. В те дни Джек не знал, что та посылает им деньги, — между тем они могли позволить себе жить в отелях типа "Краснапольски" исключительно благодаря ее помощи, более того, это была отчасти ее идея. Она же была, в конце концов, из Старинных Подруг, и очень хорошая подруга, без дураков (а может, она думала, что жизнь в хорошем отеле — это для Алисы еще один обязательный шаг на пути к блестящему будущему, сродни избавлению от шотландского акцента).
На открытке был изображен какой-то амстердамский канал, но проституток в окнах выходивших на него домов видно не было. Алиса написала на другой стороне: "Джек просит передать Лотти сердечный привет"; больше Джек ничего не запомнил, только то, что рядом с именем "Лотти" нарисовал улыбку, но после этого там осталось слишком мало места и он не смог написать свое полное имя, только заглавную букву "Д" и маленькую "ж".
— Лотти обязательно поймет, кто это подписался, — успокоила сына мама.
И открытка с Джековой улыбкой улетела в Торонто.
Ну и как на фоне этого говорить о необыкновенных способностях маленького мальчика запоминать последовательность событий, о том, что он якобы ни в чем тут не уступает девятилетним? Что стало с Джековым вниманием к мелким деталям и восприятием линейного времени, которые в его четыре года были якобы на уровне одиннадцатилетних детей?
Куда-то все эти его способности подевались в Амстердаме, где, как представлялось Джеку потом, они с мамой прожили не менее двух месяцев, прежде чем впервые переступили порог Аудекерк и услышали звук ее гигантского органа. В реальности, конечно, Алиса бы и недели не вытерпела, не сходив туда.
Аудекерк, то есть Старая церковь, располагается в самом центре квартала красных фонарей; освятил ее, как считается, епископ Утрехтский в 1306 году, и это самое старое здание в Амстердаме. Она пережила два грандиозных пожара — один в 1241 году, другой в 1452-м, в 1566 году пострадала от иконоборцев, а в 1578-м, когда Амстердам официально стал протестантским, лишилась всех своих римско-католических украшений. Кафедра датируется 1643 годом, хор — 1681-м. На кладбище Аудекерк покоится жена Рембрандта, там же находится мемориал нидерландских героев-мореплавателей XVII века.
Орган в самом деле гигантский, а кроме того, еще и очень старый — его построил Кристиан Фатер из Гамбурга в 1726 году. Фатер потратил два года на сооружение огромного и необыкновенно красивого инструмента на сорок шесть регистров, и тут выяснилось, что едва ты включаешь один из них, как орган сию же секунду расстраивается. В результате орган целых одиннадцать лет играл расстроенный. Наконец некоему Мюллеру доверили исправить неполадки, для чего тот решил демонтировать орган целиком, а затем собрать снова. На это ушло еще пять лет.
Но и после стараний Мюллера орган пребывает в расстроенном виде большую часть времени — его заново настраивают перед каждым концертом, а виной тому нестабильная температура в Аудекерк: старую церковь невозможно как следует отапливать.
В день, когда Джек с мамой пришли в Аудекерк и Алиса уселась за мануал рядом с "младшим органистом", юношей с круглыми щеками, на которых еще не выросла борода, в церкви и в самом деле было холодно. Юноша, вероятно, был вундеркинд, Алиса так ему и сказала и добавила, что "старший органист", Якоб Фендербос, все ей рассказал о его талантах, но не смог принять ее лично и поэтому послал к нему. Фендербос играл на органе еще в одной амстердамской церкви, Весткерк, а также в церквях в Харлеме и Делфте.
Юного гения звали Франс Донкер, и он жутко боялся Алису — наверное, как боялся бы любой мальчик его возраста. Как и Андреас Брейвик, он не смел глядеть ей в глаза, пока они разговаривали. Насколько Джек сумел понять, Кари Ваара ошибся, когда сказал, что Уильяма наняли играть на органе Аудекерк, — оказывается, его наняли настраивать орган. Это была тяжелая работа, и в качестве компенсации Уильяму разрешалось заниматься на нем. Орган-то ведь и в самом деле особенный, сказал Джеку и маме Франс Донкер, "он великолепен, но играть на нем ой как непросто", и Уильяму не только удавалось настроить его лучше всех своих предшественников, но и собирать значительную аудиторию в те часы, когда он упражнялся. Про эти его занятия знал весь город — и слава у них была как хорошая, так и дурная. В этой точке разговора Джека отвлек запах пудры, и он потерял нить.
— Я чрезвычайно уважаю Уильяма — я имею в виду, как органиста, — сказал юный Донкер.
— Я-то думала, что он у вас только настройщик, — удивилась Алиса.
Франс Донкер сделал вид, что не расслышал. Приняв торжественный вид, он объяснил, что в Аудекерк постоянно что-то происходит, с утра до ночи. Здесь не только служат Господу, здесь не только проходят репетиции хоров, но также устраивают различные культурные мероприятия, открытые для широкой публики, обычно по вечерам или ближе к ночи, и это не только концерты, но также и лекции, чтение стихов и далее в этом роде. Поэтому днем настраивать орган никак невозможно, церковь все время занята.
— Так когда же он настраивал орган? — еще больше удивилась Алиса.
— Ну... — Юный Донкер замялся. Кажется, он сказал: — Уильям садился за орган уже за полночь. Обычно он начинал упражняться не раньше двух или трех часов ночи.
— Значит, он играл в пустой церкви? — уточнила Алиса.
— Ну...
Франс Донкер снова замялся. Джеку стало до смерти скучно, он думал о чем-то совсем другом, но ему показалось, что органист продолжил так:
— Аудекерк — очень большая церковь, она отлично реверберирует. Время реверберации — целых пять секунд. — Тут вундеркинд глянул на Джека и уточнил: — Это время, через которое ты слышишь эхо от сыгранной ноты.
— Угу, — сказал мальчик, ему хотелось спать.
Но юного Донкера было не остановить:
— Любимые баховские сонаты твоего отца писались с расчетом на очень большое пространство. Пространство делает музыку больше...
— Так, забыли, что там пространство делает с музыкой. Ты что, хочешь сказать, что он играл в пустой церкви?
— Ну...
Дальнейшее было непросто понять даже Алисе, не говоря уже о ее четырехлетнем сыне. Если время реверберации внутри Аудекерк равнялось пяти секундам, то сколько требовалось времени, чтобы эхо от баховской драматической музыки — например, от токкаты ре минор — достигло ушей проституток в комнатах на площади Аудекерксплейн, подковой огибавшей церковь? Шесть, семь секунд? Или же шлюхи, как и порядочные люди, слышали ноты ровно через пять секунд?
Разумеется, за стенами церкви орган звучит куда тише, но в два-три часа ночи, когда шум в квартале затихал, холодный зимний воздух разносил звуки органа куда дальше, чем Аудекерксплейн. Те женщины, что работали на самой узкой, самой мерзкой улице Тромпеттерстеег, преотлично слышали, как Уильям Бернс играет своего любимого Генделя или своего любимого Баха. Даже на другой стороне канала, на дальнем конце Аудезейдс-Фоорбургвал, проститутки, что стояли на улице, могли слышать Уильяма без малейших проблем.
— В такое время большинство старых проституток собираются домой, их рабочая ночь закончена, — выдавил из себя, дрожа, Франс Донкер, словно опасаясь, как бы часть его рассказа не затронула темы, о которых Алиса говорила "не надо при Джеке". Донкер-то не знал, что Джек думает, будто проститутки просто-напросто неутомимые советчицы для стеснительных мужчин и просвещают сих несчастных на предмет тайн женской души.
В те времена в квартале работало много пожилых проституток, иным было за пятьдесят, и большинство — как раз в комнатах на первых этажах домов вокруг Аудекерк. Наверное, их музыка трогала глубже, чем юных коллег, хотя Донкер и признал, что иные молодые проститутки тоже делались на ночь или две почитательницами Баха и Генделя.
— То есть ты хочешь сказать, что проститутки приходили его слушать? — спросила Алиса.
Франс нервно заерзал на скамье у мануала, сдвинулся сначала к левому краю, потом к правому. Ага, вот снова этот странный запах пудры, подумал Джек.
Еще много лет спустя запах пудры будет напоминать Джеку о проститутках, он будет видеть, словно наяву, этих усталых женщин, как они снимают грим и вешают рабочую одежду в шкафы. Когда они шли домой, на них не было никаких шпилек, никаких мини-юбок — да и на работу они приходили без них. По улицам они ходили в джинсах или широких брюках, туфли и ботинки носили частенько вовсе без каблуков, на голове — шерстяные шапки, а в качестве верхней одежды — теплые пальто. Они совсем не походили на проституток, только вот ведь какая штука — какие еще женщины в два-три часа ночи ходят по улицам в одиночестве?
Так что же за тайна такая крылась в органной музыке, что сии труженицы задерживались в квартале на час, а то и на два? Франс Донкер сказал, что по ночам в церкви всегда сидела дюжина-другая женщин, и многие оставались, пока Уильям не заканчивал играть, то есть порой до четырех-пяти утра, к этому времени в Аудекерк стояла ледяная стужа.
Итак, Уильям Бернс нашел свою аудиторию — он играл для проституток!
— Они были ему очень благодарны, — продолжил вундеркинд таким безапелляционным тоном, каким говорят только вундеркинды и сумасшедшие. — Я иногда и сам вставал в это время, чтобы послушать его. И каждый раз заставал в церкви все больше женщин. Он великолепен, Уильяма ночью разбуди — он помнит всего Баха и Генделя наизусть.
— Я же сказала, к черту музыку, рассказывай, что у вас тут происходило, — оборвала его Алиса.
— Кажется, одна из слушательниц пригласила его к себе в гости, правду сказать, таких было несколько.
Но то ли этого на самом деле не было, то ли дело было отнюдь не только в этом, мы точно никогда не узнаем, ведь тут Джека опять отвлек запах пудры.
Администрация Аудекерк, кажется, решила, что такое положение вещей не очень-то ее устраивает — и то, что Уильям играет для проституток, и то, что он с ними поддерживает близкие отношения. Все-таки Аудекерк — церковь. Кажется, его уволили или что-то в этом роде. И тогда проститутки — по крайней мере, старые — подняли шум. Было что-то вроде общественного протеста, но в Амстердаме это обычное дело, демонстрации чуть не каждый день, Алиса и Джек видели из "Краснапольски" не одну такую процессию. Это же были годы хиппи, Алиса то и дело татуировала то пацифики, то этот дурацкий лозунг Make love not war — разумеется, в области гениталий, как у девушек, так и у юношей. Несколько демонстраций было против вьетнамской войны.
Наверное, проститутки из квартала красных фонарей встали на сторону Уильяма, он был для них своим.
— Они видели в нем художника, подвергающегося гонениям, — сказал Франс Донкер. — Многие из них, знаете ли, полагают, что они и сами такие.
Услышав вопрос, а где Уильям нынче, юный гений посмотрел не на Алису, а на Джека и сказал:
— Это не ко мне, спросите у проституток. Я бы начал с тех, что постарше.
Мама знала, к кому ей обратиться, и все это были пожилые проститутки, те самые, что не скрывали своего недружелюбного отношения к Алисе.
— Спасибо, вы уделили нам много времени, — сказала Алиса юному органисту, встала со скамьи и протянула руку Джеку.
— Разве вы не хотите, чтобы я сыграл для вас что-нибудь? — спросил Франс Донкер.
Мама уже тянула Джека к узкой лестнице. Мануал находился на маленькой антресоли в задней части Аудекерк, невидимый для прихожан, а величественные трубы органа возвышались над ними на шесть с лишним метров.
— Если хотите. Сыграйте нам что-нибудь из репертуара Уильяма, — ответила Алиса, явно показывая, что слушать не намерена.
Ступив на лестницу, Джек обернулся и увидел, как Франс Донкер посыпает скамью пудрой. Ага, значит, все-таки я и правда учуял пудру! Брюки у юного гения сзади были все в пудре, благодаря ей ему было удобнее скользить по скамье туда-сюда — достать с одного конца скамьи до противоположного края трехрядного мануала невозможно, нужно подвинуться.
Над клавиатурой была деревянная доска, из которой торчали медные набалдашники — некоторые, впрочем, давно отвалились или были вывинчены. Кроме нее, органист видел только маленькую часть витражей. Все вокруг Донкера было старое и изношенное, но едва он заиграл, как стало ясно — все это не имеет ни малейшего значения.
Алиса не успела выбежать из Аудекерк вовремя. Громкий, глубокий звук, выверенная гармония, идеальный контрапункт, гулкое эхо баховской токкаты и фуги ре минор — все это окатило маму и Джека, еще когда они спускались по винтовой деревянной лестнице, мальчик хорошо запомнил деревянный поручень с одной стороны и вощеный канат цвета жженой карамели с другой — толстенный, с руку взрослого мужчины.
Они едва не скатились вниз по лестнице, словно бы величественный звук опьянил их. Алиса очень хотела покинуть церковь побыстрее, но повернула не в ту сторону, и они оказались в центральном проходе лицом к алтарю. Оглушительная музыка окружила их со всех сторон.
Там, где обычно сидели прихожане, в этот час оказалась удивленная толпа туристов. Кажется, Бах оборвал их гида на полуслове — тот все так и стоял, разинув рот, казалось, оттуда-то и идет звук. Что бы он там ни говорил, придется ему теперь подождать, пока токката и фуга не закончатся.
Снаружи, на Аудекерксплейн, освещенные закатным светом, стояли проститутки и тоже прекрасно слышали музыку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20