Когда дружинники исполнили его приказание, он, продолжая сидеть на диване, аффектированно разъярился, вскинув подбородок и «прожигая» задержанного взглядом:
– Какую теперь носите личину? Клявлин Кузьма Никанорович, из крестьян, – отчеканил, демонстрируя памятливость на легенду, с которой когда-то предстал перед ним агент. – По наущению сельских богатеев, был подожжён ваш амбар – мать погибла на пожаре. Вскоре мироеды свели в могилу и отца. Вы, обездоленный сирота, мыкали горе, пока вам не открылся смысл слов: «В борьбе обретёшь ты право своё!»
И тогда вы пришли к нам, к эсерам. Просились в Боевую Организацию. Вас приняли как брата...
Я отчётливо помню январь девятьсот пятого, нашу встречу в Вырице. Я проговорил с вами всю ночь. Вы представлялись мне одним из лучших в группе Новоженина – в самой опытной, в самой сильной из наших групп!
Вы выдали её... Вы провалили москвичей, киевлян...
– Казанских товарищей добавьте, – со странной улыбкой сказал Ромеев. – И то будет не всё. Ржшепицкого с пятью боевиками в Воронеже взяли – тоже благодаря мне. А склад пироксилина в Таганроге, в самую решающую для вас минуту, полиция открыла – моя заслуга-с!
Роговский задержал дыхание:
– Подозрение тогда пало на Струмилина...
– Как же-с. От меня оно и пошло. Я «улики» дал. Проглядели тогда, Евгений Фёдорович? – спокойно говорил бывший агент, стоя с заведёнными назад руками.
– Над Струмилиным был исполнен наш приговор... – вырвалось у поражённого Роговского.
Задержанный насмешливо, свысока бросил:
– А кто вам велел хапать наживку? Взялась щука карасей глотать, умей и леску увидать.
– Вы что себе позволяете? – вмешался Онуфриев. Он с ушлой цепкостью следил за встречей, выбирая момент, чтобы выгодно показать себя перед эсеровским руководством.
В германскую войну полковник Онуфриев был в тылу, командовал гарнизоном крепости в Туркестане. Октябрьский переворот лишил службы, лишил жалования, на которое жили он с женой и четверо детей. Выступление чехословаков против красных в конце мая 1918 застало полковника в Самаре. Ему посчастливилось получить место начальника наспех созданной белыми контрразведки. Новой службой он не «горел». Главное: обеспечить семью. Все его старания направлялись на то, чтобы не вызвать недовольства вышестоящих лиц, не потерять должность.
* * *
– Потрудитесь держать себя в рамках! – адресуясь к Ромееву, рассерженным гулким басом крикнул полковник, сытое, с увесистыми брылями лицо набрякло гневом; распекать он умел.
Роговский был в бешенстве и в растерянности от того, что сказал ему бывший агент сыска, и взглянул на полковника с благодарностью. Тот своим вмешательством помог ему не сорваться на проклятия, отчего в выигрыше оказался бы Ромеев. Министр подавил позыв вскочить с дивана и с пафосом обратился к Онуфриеву:
– Вы наблюдаете, Василий Ильич, одно из порождений мерзостного дна расейской жизни. То, что может показаться смелостью, – всего лишь безудержное нахальство естественного, так сказать, органического хама. Его дерзость – только привычная роль, не играть которую он не может, потому что ничего другого у него попросту нет. Под этой личиной прячется существо, готовое за мзду вылизать чужой плевок! Алчность его такова, что порой заглушает в нём инстинкт самосохранения. Я уверен, он сейчас не думает о том, что его ждёт казнь. Он озабочен тем, как бы набить себе цену и продать нам подороже свои агентурные возможности.
Роговский смерил Володю взглядом, о каких говорят: полон высокомерной злобы и отвращения.
– Он уверен, что в силу кровавой, пока неудачной для нас войны мы не разрешим себе отказаться от его услуг, не позволим роскоши расплатиться с ним...
– Вероятно, – Евгений Фёдорович, некрасиво скашивая рот, усмехнулся, – теперь он уже понимает свой роковой просчёт... Сейчас вы увидите, – адресовался к Онуфриеву, – преображение подлеца. Слёзы искреннейшего раскаянья, мольбы...
Володя прервал:
– Не дождаться! – его голос стал въедливо-скрипучим: – Никому не дождаться, чтобы Ромеев фон Риббек, – выговорил чётко, с нажимом, – перед кем-то склонялся!
Дружинники схватили его за руки, он, не вырываясь, смотрел то на полковника, то на сидящего на диване.
– Моей матери, чтоб прожить, пришлось публичный дом содержать... Отец мой – убойца сиречь убийца! Но мой род – не со дна-ааа! – протянул "а" экзальтированно, точно в религиозном воодушевлении. – Род мой – издалё-о-ока!
Он пытался запустить руку во внутренний карман пиджака, дружинники не давали. Наконец один, поймав кивок Роговского, полез сам Володе за пазуху, достал бумажник, раскрыл – на пол полетела журнальная картинка с видом живописного замка. Парень, подняв её, подал министру.
– Вот в таком поместье родительском, в Германии, моя мать родилась... – с надрывом проговорил Ромеев, он так и тянулся к картинке. – Козни боковой родни – не теперь про них разъяснять – довели до того, что мать не получила наследства, отправлена была в Россию и, ради куска хлеба, должна была прибегнуть к нечистому промыслу...
Погибла она по правде-истине оттого, что спасала от пожара – но не амбар, а дом!
Про отца поясню также. Мой отец Андрей Сидорович, приёмный сын чиновника Ромеева, несмотря на добро и ласку приютивших людей, стал грабителем. Как тому должно было быть, в одну из ночей от своих же воров получил смертельные раны ножом...
– При таких жизненных оборотах, милостивый Евгений Фёдорович, – всеми силами старался не сорваться на крик Володя, – вы знаете, не мог я не жить в полной и доскональной обиде – но на кого-с? Будь я привычный вам расейский обиженный человечек, то взаправду пришёл бы к эсерам с мстительной жаждой – подрубать столпы отринувшего общества, убивать министров, губернаторов... Тем более, вы знаете, можно было б не в метальщики бомб, а в сигнальщики пристроиться и вполне уцелеть после акта, и в радостях потом себе не отказать: партия-то была при деньгах несчитанных...
– Но я, – надменно произнёс Ромеев, – человек прирождённо не привычный!
10
Роговский едко улыбался. Он как бы «угощал» Онуфриева «фон Риббеком». Полковник стоял обочь стола, то почтительно взглядывая на министра, то – уничтожающе – на речистого арестанта.
– Я не к царю, не к обществу, – говорил тот, произнося слова «царь» и «общество» с неописуемым пренебрежением, – я к Создателю обратил мои вопросы обиды! Ты меня, спросил я Создателя, – наказал?
– И какой же вы услышали ответ? – ядовито зацепил Евгений Фёдорович.
– Я услышал – не буду сейчас всего поминать, – но через мои же мысли услышал: если я такой, какой я есть – с умом, с ловкостью, с богатыми чувствами, – и это всёпонимаю– то уже по тому видно, что никак я Создателем не обижен, а щедро оделён. И спасибо Ему должен сказать!
Это моё спасибо Ему я повторять не устаю...
Почему послан я родиться в России – мыкать горе, терпеть от злобы и от низости? Не позволь Создатель соделаться козням против моей матери, рос бы я в богатом поместье германским барином. Хлебал бы суп из ягнёнка позолоченной ложкой...
– Супы из ягнёнка, господин фон Риббек, – с издёвкой перебил Роговский, – не числятся среди любимых блюд германских дворян!
Ромеев густо покраснел, нос, формой напоминавший картофелину, покрылся каплями пота. Роговский злорадно любовался сконфуженностью врага, один из дружинников издал горловой смешок.
– Ну... чего бы ни ел я, – потупившись, выдохнул Володя, – а рос бы в процветании...
Уверенность к нему тут же возвратилась:
– И какой был бы от моего процветания интерес для Творца? Гораздо интереснее Ему и важнее, чтобы я существовал в России, так как нет во Вселенной другой страны, какая была б Ему интересна, как важна и интересна Ему Россия!
– Тогда почему бы, – с серьёзным видом, как бы перестав глумиться, сказал Евгений Фёдорович, – не сделать Ему вас попросту русским?
– Попросту?.. – Ромеев попытался локтями отстранить наседавших дружинников и расправить плечи. – Да потому что кому надо было быть – «попросту», тех Он и создал «попросту», и их, этих простых, по Расее – миллионы!
Володя в почти истерическом подъёме выделил:
– А я – не такой, не-е-ет! Я – не расейский, не от Расеи я. А – послан в Россию! – он тщательно выговорил «Россию». – Послан из процветания, так как тем и превозносит Творец, что посылает отличаемых в свою Россию, чтобы служили ей с любовью, которая больше любви к процветанию.
– Экое бесстыдство – такую болтовню разводить! – возмущённо рявкнул Онуфриев.
– Когда я себя понял, – с жаром продолжал Володя, обращаясь к Роговскому, – так чего ж я ещё и мог, как не отдать себя на искоренение преступников России?
* * *
Не лишённое красоты лицо Роговского исказилось:
– А правительство, чиновники-казнокрады, судьи-мздоимцы, воры, что купаются в роскоши, – не преступники?
– Преступники и они, как же иначе?! – согласился Володя. – Но они против Творца не восстают, Его не хулят, и Он в своё время Сам своими путями их приберёт. Мы же в том Ему поможем и тем свою жизнь перед Ним оправдаем, что будем скрупулёзно действовать против набольших преступников. Таковыми я считал эсеров, но вышло: набольшие преступники – большевики. Потому пришёл я к вам, чтобы без всякой пощады к своей жизни действовать против большевиков!
«Играть он умеет, – в суетливом волнении думал Евгений Фёдорович, – но тут не только игра... Эти „диалоги с Создателем“... Непомернейшая, прямо-таки фантастическая гордость! Ничьё мнение для него не будет свято, и уже из-за этого, по самой коренной сути своей, он – злейший враг».
Евгений Фёдорович выплеснул:
– Всё то, что вы сейчас произнесли, – если вы только сами в это верите, – есть вопль уродливо-раздутого самомнения. Чтобы тешить его, чтобы отнимать жизни, вы выбрали стезю провокатора. И к нам вы теперь явились, влекомые гнусной, ненасытной жаждой брать, брать жизни...
Володя стремительно подался вперёд, клонясь в рывке, выхватил из-за голенища бритву и молниеносно взмахнул ею перед лицом сидящего на диване Роговского:
– И р-раз! И два!
На него запоздало навалились, заломили руку с бритвой.
– У вас кадык – надвое! – вырываясь, хрипел в лицо господину Володя. – Я вас, считайте, уже два раза полоснул! Вот какие у вас охранители...
Его ударили кулаком по затылку, но он закончил:
– Бритву просмотрели – мастера! То-то красная разведка действует без препятствий...
– Не бейте его! – выдохнул в отпускающем сердечном холодке Роговский. – Свяжите.
Ромеев бился, зажатый тремя дружинниками:
– Прямая вам по-ольза от меня-а-аа! Как нужен я вам, ну-ужен!
«С чего бы ему быть столь смелым? – больно стучало в голове Евгения Фёдоровича. – Рассчитывает на защиту офицеров! Может, имеет основания – знает кого-то? Сколько их, монархистов, кадетов, пока в одном лагере с нами...»
– О большевиках помыслите! – вдруг жалобно и точно потеряв голос, просипел Володя. – Вот уж – Зло-оо! вот – Сила-аа... Дурачочки вы против них, глупыши белопузые. У них – клыки-с! Порвут они вас и проглотят... Дайте мне поработать против них, вусмерть выложиться, а там – цедите мою кровь по капле...
«Нет ли у него кого здесь, в контрразведке?» – кольнуло Роговского. Он медленно сказал:
– Вы опрометчиво посчитали нас глупцами. Мы знаем о заговоре! В нём участвуют часть офицеров и лица, подобные вам. Готовится свержение нашего правительства народных представителей, дабы установить военную диктатуру. – Евгений Фёдорович резко поднялся с дивана. – Вы прибыли для связи. От кого? К кому?
* * *
Открылась дверь, из коридора донеслись голоса. Вошедший Панкеев доложил: волнуются солдаты.
– Кто? – нарочито недоумевающе воззрился на него Онуфриев.
Поручик объяснил: Ромеев и несколько добровольцев задержали троих. Личности весьма подозрительные. Солдаты спрашивают: почему вцепились в Ромеева, а арестованными не занимаются?
Онуфриев – демонстративно – тяжело, скорбно вздохнул:
– Солдаты – спрашивают!.. – со смиренным видом пожал плечами: – Что же-с, армия – Народная... Займитесь арестованными.
– Па-а-звольте! – вмешался министр. – Арестовал – он?! – ткнул пальцем в Володю, стоявшего со связанными за спиной руками. – О-о-он?! – широко расставив ноги в шевровых сапогах, Роговский пристально вгляделся в полковника. – Вы что же... ничего не вынесли из услышанного здесь?
Онуфриев принял подчёркнуто озабоченное, мрачное выражение, приблизился к Володе:
– Я вижу всё, что вы пытаетесь скрыть!
В глубине души Василий Ильич считал невиновными большинство тех, кого забирали подчинённые ему люди: за исключением разве что бандитов, которых посчастливилось схватить на месте преступления. И сейчас думалось: трое, о ком было доложено, невиновны. Да и с этим бывшим агентом не стоило бы теперь сводить счёты. Вероятно, он претерпел от большевиков такое, что повредился в рассудке: к кому принесло? Ну и враки его сами за себя говорят.
– Василий Ильич, – обратился к начальнику Панкеев, – разрешите, я займусь арестованными?
– Погодите, – Онуфриев вопросительно смотрел на министра: – Так вы полагаете...
Тот картинно указал на Володю:
– Займитесь им! А те... вы уверены, что он не хочет вашими руками взять их жизни?
«Не к полковнику ли Ромеев шёл?» – сверлила между тем мысль.
Онуфриев сказал осторожно:
– Отпустим их...
– Решайте, – зловеще произнёс Роговский. – А мы – посмотрим...
Володя умоляюще вскричал:
– На колени встану! Я – фон Риббек – на колени! Но не отпускайте вы их, вся ихняя сеть в руках у вас...
– От себя отводит, – с деланно-торжествующей уверенностью заявил Роговский Онуфриеву, следя за его лицом, стремясь проникнуть в его мысли. – Нас интересует действительная сеть, и я требую результатов, полковник!
Ромеевым занялись, а Панкееву было приказано позаботиться, чтобы троих задержанных отпустили.
11
С солдатами к пакгаузам отправился дружинник. Быбин по пути возмущался:
– Без проверки – и враз отпустить! А кто они, как не разведчики?
Шикунов подхватил вежливо-ласково, будто он не досадует, а говорит любезность:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35