Он рассказал ей, что именно он, и никто иной, – Светловолосый Ху, Помощник и Спаситель, Князь Третьей Истины, Возлюбленный Небожителей. Он поведал ей все, что произошло за время его победоносной экспедиции до сего самого момента. Он рассказал ей даже больше, чем было на самом деле, потому что необузданная манера Джеральда обыгрывать идею собственной неуязвимости превратила повесть в настоящий эпос. И Джеральд также рассказал ей о том, как он намеревается управлять тем, что было пределом устремлений всех божеств. Он вкратце описал свои летние и зимние дворцы, предполагаемый состав гарема; божеств, которые будут служить в его доме в качестве прислуги, и, в общих чертах, миры, которые он сотворит. И он обещал щедро вознаградить Майю после того, как он станет королем.
Все это время Майя продолжала невозмутимо заниматься штопкой. Она допускала, что мужчины...
– Но я, как я уже говорил, бог. Бог в не менее чем четырех ипостасях.
Это не имеет значения, заметила Майя. Боги, насколько она могла судить на примере тех придурковатых неудачников и бродяг, которые проходили мимо, были все одинаковы, а пожалуй, даже хуже. Просто невероятно, продолжала она, как быстро изнашиваются чулки в наши дни. Затем она согласилась, что мужчины всегда такого мнения, даже о таких дурных местах, как Антан. И в любом случае, завтра Джеральд сам все узнает об Антане, потому что если он хотя бы на мгновение подумал, что она позволит ему вечно околачиваться вокруг ее дома, то он заблуждается!
– Помилуйте, сударыня, но ведь гостеприимство – великая добродетель; и кроме того, вы клялись мне, что вы милейшая женщина в округе.
– Но даже если так, Джеральд, то именно поэтому люди могут вообразить себе невесть что, если ты здесь останешься. И не думай, бездельник, что ты можешь меня провести.
– Тогда давайте позаботимся о том, чтобы нас не осуждали незаслуженно, потому что это было бы несправедливо...
– Ох, да ну тебя!.. Подбери все до единого чулки, которые ты разбросал по полу, и заруби себе на носу, рыжий черт, я не шучу! Эта твоя лошадь...
– Ах да, моя лошадь! Признаю, что для требовательных женских глаз она не кажется красивейшим в мире животным. Я полагаю, вы хотите отметить, что эта лошадь недостойна меня, и что я должен тем или иным способом от нее избавиться...
– Ну что за чепуху ты мелешь, в самом деле! Это милая лошадка. О ней говорится в каком то пророчестве, правда? Тогда ты еще больший дурак, чем кажешься, если собираешься с ней расстаться.
– Действительно, в том, что вы говорите, есть толк.
– То, что я собиралась тебе сказать, – если ты хотя бы минуту позволишь мне говорить, не перебивая меня...
– Отныне, мадам, я буду тих, как отрыжка за столом в приличном обществе. Вы можете продолжать...
– Так вот. Я хотела сказать, что твоя лошадь доставит тебя в Антан за час. Ты можешь самолично узнать все об этом месте. И я полагаю, что эта королева Фрайдис, судя по тому, что я о ней слышала, не будет никоим образом возмущена твой манерой лапать людей, мешать работе по хозяйству и вообще дурно себя вести. К этому она вполне привыкла. Но мне это не нравится, и я думаю, ты не стал бы этого делать, если бы действительно относился ко мне с уважением. Я сожалею, если мои слова или поступки дали тебе основания дурно обо мне подумать. А если ты напоролся на эту иголку, то сам виноват. Вот, собственно, и все, что я хотела сказать.
Джеральд ответил:
– Вам, сударыня, к сожалению не хватает доверчивости и великодушия, обычно присущих вашему полу. Невозможно себе представить что-либо более ужасное, чем ваше поведение. Тем не менее я останусь до среды, ибо иначе я, возможно, не смогу оценить вашу магию.
– Ну, так и быть! – ответила Майя, не скрывая свое неудовольствие тем, что ей придется приютить у себя Джеральда еще на день.

Глава 25
Бог подчиняется

Джеральд, по здравом размышлении, решил, что было бы действительно интересно остаться на Миспекском Болоте до среды, поскольку только по средам Майя могла демонстрировать совершенство своего волшебства. Но по четвергам, как чистосердечно предупредила его мудрая женщина, она обычно занималась уборкой, и у нее не будет времени развлекать компанию, когда в доме такой кавардак.
– Но и я предупреждаю вас заранее, моя милая, – сказал Джеральд, – что представление должно быть бесплатным, ибо у меня нет никакого имущества, кроме разве что моего коня, чтобы заплатить за привилегию быть очевидцем вашего салонного колдовства.
– Но скажи на милость, зачем мне еще одна лошадь, когда десятки их пасутся на болоте, питаясь за чужой счет? И с каких это пор, бездельник, я стала «твоей милой» – хотела бы я знать?
– С каких пор? С того самого момента, как я впервые увидел вас, моя милая.
– Я хочу, чтобы ты иногда, хотя бы для разнообразия, рассуждал благоразумно. И конечно же, моим обычаем всегда было осчастливливать мужчин, с которыми я была особенно близко знакома, путем превращения их в домашних животных того или иного вида. Некоторые из них стали жеребцами...
– Я совсем не одобряю такой обычай. Впрочем, у женщин есть неисчислимое количество причуд, а все мужчины рано или поздно приходят к выводу, что лучше потворствовать им, чем перечить. Так или иначе, богу нет дела до этой слабой магии.
– Конечно, нет! – согласилась Майя. – Этим легкомысленным, болтливым, рыжим бездельникам ни до чего нет дела, кроме как до этой шлюхи Фрайдис.
Джеральд пропустил намек мимо ушей. Он перешел к более насущным вопросам:
– Тем не менее меня заинтересовал ваш рассказ. Было бы забавно иметь такую лошадь. Полагаю, моя милая, я могу обменять моего божественного скакуна на одну из ваших необычных лошадей?
– Нет, Джеральд, пожалуй, нет. Ведь мужчины, которых я заколдовала, были некогда рыцарями, баронами и королями – кстати сказать, была даже парочка императоров, хотя и неважнецких, – и я до сих пор испытываю к ним некоторую душевную привязанность.
Затем в глиняной жаровне Майя разожгла фиговые листья вместе с бензойной смолой, стираксом и мускатным орехом. Она показала Джеральду, как можно создавать непостоянные вещи. Она показала ему малую, средовую, магию. Она открыла ему – хотя и бегло, так как в их распоряжении было всего лишь одно утро – тайны похвальной умеренности в ученых профессиях, в высказывании правды, искусстве драпировки, в низвержении гор в море, в возведении мостов над любым непроходимым пространством, в изготовлении розовых зеркал, в критике, риторике, юриспруденции и правильном толковании Священного Писания. Сам будучи в прошлом исследователем магии, Джеральд нашел эти формулы небезынтересными, а так как он был богом, то начал испытывать к Майе глубокое уважение как к личности, которая, не обладая преимуществами божества, тем не менее соорудила вполне приличный чулок из знаний и способностей.
Однако результат этой магии не был очевиден до тех пор, пока Джеральд не надел очки, которые дала ему Майя. Джеральд нашел эти очки настолько приятными для глаз, что он оставил их себе на память о своем пребывании в ее хижине.
Джеральд решил-таки остаться до конца недели, поскольку Майя проявляла неподдельное желание от него избавиться. Это наносило серьезный удар по его самоуважению. К нему, богу, за которым всегда бегали женщины и докучали сверх всяческого терпения, проявляла такое нескрываемое равнодушие простая захудалая колдунья, у которой не было ни выдающегося ума, ни исключительной красоты, чтобы оправдать свое бесстыдство. Надо было сбить спесь с этой Прекрасногрудой Майи. Поэтому Джеральд принялся ухаживать за ней с пылом, который удивлял его самого. Было делом огромной важности, необычайно прекрасной идеей покорить эту женщину, а затем бросить ее, чтобы раз и навсегда отучить ее от пренебрежительного отношения к воле божества.
Тем временем Майя вообразила, что он должен скрывать свой божественный статус, и что ей следует представить его местному дворянству Туруана как проезжего колдуна.
– Я должна тебе сообщить, – сказала Майя, – что все уважаемые люди в наших краях занимаются той или иной разновидностью магии. Таким образом, у нас с Небесами нет ничего общего. Мы имеем сношения только с противоположной стороной. И не потому что мы много о себе воображаем и считаем себя чем-то исключительным, а просто потому, что так получилось. Тем не менее такое множество богов по пути к своему бесславному концу проходило здесь, что – что бы там ни делал с ними Магистр Филологии, когда они с ним встречаются, – у наиболее уважаемых людей в наших краях сложилось мнение, и я от тебя этого не скрою, что боги не принадлежат к нашему кругу общения.
– Но я, – сказал Джеральд, не в силах сдержать свой гнев.
– Я знаю, мой мальчик, что ты – это совсем другое дело. Я и сама имею широкие взгляды на такие вещи. Но другие люди думают иначе. И «колдун» для их ушей звучит гораздо лучше.
Тогда Джеральд начал говорить строго и с достоинством. Он заявил, что никогда не унизится до таких уловок. Ни на мгновение он, повелитель всей возвышенной белой магии, не притворится колдуном, запятнанным сношениями с преисподней и находящимся под покровительством обыкновенных демонов. В итоге Джеральд стал считаться просто заезжим колдуном.

Глава 26
«Qualis Artifex!»

Джеральд привык развлекать себя разговорами с путешественниками, которые проходили мимо опрятного, бревенчатого и оштукатуренного домика мудрой Майи по пути ко двору королевы Фрайдис и ее супруга, Магистра Филологии. Джеральд чувствовал, со стороны монарха было бы мудро и прозорливо лично познакомиться со своими будущими подданными. Потому ему следовало сидеть на обочине, в тени удобно расположенного каштана – инкогнито, разумеется, – и искусно вовлекать их в беседу.
– Привет, друзья! И что за дело ведет вас в город всяческих чудес? – сказал Джеральд в первое утро, когда он избрал эту прозорливую тактику.
Пузатый светловолосый человек, лицо которого было покрыто смешными веснушками, сообщил ему, что они – два поэта, направляющиеся в Антан, место упокоения всех богов и гостеприимное прибежище для истинных поэтов, место, где поэты могут надеяться найти наконец ту красоту, которую они искали и не могли обрести нигде в своей земной жизни. Для Джеральда это была прекрасная новость, ибо число его подданных благополучным образом увеличивалось.
Но он не говорил ничего, пока веснушчатый толстяк на тонких ножках, одетый в украшенное звездами багряное платье, продолжал отвечать на его первый вопрос. Он объяснил, что сам он – Нерон Клавдий Цезарь, король всех поэтов, а его сухопарый компаньон в коричневой паре, оба локтя которой нуждались в заплатах, является весьма талантливым артистом из провинции Галлия, а имя его – Франсуа Вийон.
Джеральд нашел это небезынтересным, памятуя о том, что он видел в Зеркале Кэр Омна. Нечасто приходится встречаться лицом к лицу с вашими бывшими воплощениями. Но и об этом Джеральд ничего не сказал. Вместо этого он продолжал расспрашивать Нерона и узнал, что два поэта держали путь ко двору Фрайдис, потому что это было единственное место во вселенной, где к искусству относились должным образом; ведь только там поэтов изготовляли из обычной глины и обжигали на огне Ауделы.
Какой-то древний герой, как слышал Нерон, впервые стал изготовлять эти глиняные фигуры, а Фрайдис, когда представился случай, вдохнула в них жизнь и позволила им существовать в качестве заложников. Но самое главное, сказал Нерон, в Антане истинные поэты этого мира счастливо жили среди богов и мифических персонажей, которые некогда дали этим поэтам прекрасные темы для творчества, так что ныне эти поэты пишут еще более прекрасные поэмы, имея источник вдохновения прямо перед глазами.
Однако, сказал Нерон, поигрывая изумрудным моноклем, который висел на зеленом шнурке у него на шее, едва ли эта королева когда-либо вылепит из глины или пригласит к своему двору другого такого артиста, каким был Нерон во времена своего былого благоденствия в Риме. Он не знал никого, кто превосходил бы его в изящных искусствах. Ибо и в танцах, и в ораторском искусстве, и в борьбе (даже с такими страшными противниками, как львы), и в музыке (как в пении, так и в игре на инструментах) – а также как возница и трагический актер, но прежде всего как поэт – Нерон был единодушно награжден первым призом во всех состязаниях. Он не хотел бы показаться хвастуном, однако, даже под пушечным огнем критики, следовало считаться со списком его безоговорочных побед в Риме, в Неаполе, в Антиуме, в Альбе, на Парфянских Играх, на Истмийских и Олимпийских Играх, и, наконец, в каждом состязании, в котором он только принимал участие на территории стран, Императором которых он был. Ни один артист не имел такого послужного списка; ни один из величайших гениев мира никогда не бывал признан первым во всех искусствах.
Разумеется, будучи знатоком истории, Нерон понимал, что истинная мера таланта артиста не определяется тем, что думают о нем современники, которые могут подпасть под влияние таких внешних по отношению к бессмертному искусству факторов как обворожительные манеры художника или его личное обаяние. Как светский человек, он даже допускал, что на присуждение судьями священных игр всех первых призов Нерону могли повлиять крупные суммы денег, которые он жаловал судьям, выражавшим ему одобрение, а также изощренность пыток, которые могли бы быть следствием менее справедливого судейства.
Но бесспорным фактом, фактом величайшей важности было то, что Нерон сделал из своей собственной жизни поэму, которая, как акт самовыражения, была единственным в своем роде шедевром. Он более всех прочих людей служил единственной цели поэтического искусства, раскрывая подлинный смысл человеческого существования. Ибо Нерон воплотил и окружил нежной заботой каждую черточку своего собственного характера посредством некоторых по-настоящему достопамятных деяний, – словно бы выращивая на болотах, зыбучих песках и в других местах, в которые другие люди опасаются заходить, те странные и ярко окрашенные орхидеи, которые одни только и могут выразить высокоорганизованную структуру человеческих желаний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29