"Фрагментарный характер" жизни не прерывает смысла жизни (Зиммель). Мы не можем судить о полноценности жизни, исходя из ее продолжительности. Ведь мы оцениваем биографию не по ее длине, (по количеству страниц в книге), а по ее содержанию. Героическая жизнь умершего в молодости человека безусловно имеет больше содержания и смысла, чем существование какого-либо долгоживущего обывателя. Так же как и "Неоконченная симфония" относится к прекраснейшим музыкальным произведениям.
Жизнь человека похожа на экзамен: имеет значение не столько то, завершена ли работа, а то, насколько она ценна. Любой экзаменуемый должен быть готовым к тому, что звонок объявит ему об окончании предоставленного ему времени. Каждому человеку нужно быть в любой момент готовым к тому, что однажды будет "отозван" и он.
Человек призван обязательно что-то завершить, т. е. сознательно принять в расчет конечность своей жизни. Такая установка не означает еще ничего героического; она проявляется уже в повседневном поведении нормального человека. Например, в качестве кинозрителя он скорее будет настаивать на том, чтобы фильм вообще имел конец, чем на том, чтобы он имел счастливый конец. Даже простой факт, что нормальный человек в повседневной жизни нуждается в таких вещах, как кино или театр, уже доказывает стремление к осмысленности: если бы не было необходимости в том, чтобы истолковать происшедшее, т. е. развернуть его во времени, представить исторически, то он бы мог удовольствоваться тем, чтобы ему вкратце изложили "мораль", вместо того чтобы часами сидеть в театре или кино.
Итак, совсем нет нужды в том, чтобы каким-то образом исключать смерть из жизни человека: ведь она, по сути дела, является составной частью жизни! Но совершенно невозможно преодолеть ее - как это ошибочно делает человек, когда он стремится к вечности, - путем продолжения рода. Утверждение, что смысл жизни заключается в потомстве, неверно. Во-первых, нашу жизнь нельзя продолжить в потомках: ведь и целые рода вымирали, в конце концов, и когда-то, видимо, должно будет погибнуть и все человечество, это может произойти в результате космической катастрофы. Если бы конечная жизнь была бессмысленной, то было бы совершенно безразлично, когда придет конец, в обозримом ли будущем или нет. Кто закрывает глаза на нерелевантность этого момента, тот подобен той даме, которая, услышав предсказание астронома о том, что конца света следует ожидать через биллион лет, в ужасе отшатнулась и в ответ на повторное уверение "не раньше чем через биллион лет" облегченно вздохнула и заметила: "Я-то поняла сначала: уже через биллион лет". Жизнь или имеет смысл (тогда она сохраняет его независимо от того, длинна она или коротка, имеет она продолжение или нет), или не имеет смысла (тогда она и не получит его, будет ли она длиться долго-долго или продолжаться неограниченно в потомстве). Если бы жизнь бездетной женщины лишь по этой причине была действительно бессмысленной, тогда это значило бы, что человек живет только ради своих детей и что исключительный смысл его существования состоит в каждом следующем поколении. Этим, однако, проблема только отодвигается, поскольку каждое поколение передает ее нерешенной следующему поколению. В чем же другом должен тогда заключаться смысл жизни одного поколения, если не в воспитании следующего? Делать непрерывно что-то само по себе бессмысленное является бессмыслицей. Нечто само по себе бессмысленное не становится осмысленным только из-за того, что оно увековечивается.
И пусть, догорев, гаснет факел - его свечение имело смысл; не имеет, однако, никакого смысла передавать из рук в руки в вечной эстафете факел, который не горит. "То, что должно светить, должно терпеть, что горит", говорит Вильдеганс и подразумевает, видимо, под этим "должно терпеть, что страдает"; мы же можем сказать иначе: "должно терпеть, что сгорает, т. е. догорает до конца".
Так мы подходим к парадоксу, что жизнь, единственный смысл которой состоит лишь в продолжении рода, столь же бессмысленна, как и продолжение рода. Напротив, продолжение рода тогда и только тогда имеет смысл, когда жизнь человека сама по себе представляет нечто осмысленное. Отсутствие потомства не может сделать бессмысленным существование великого человека. Более того: весь ряд предков, ведущий к нему, мог уже благодаря значительности этого одного существования, получить свой высший смысл. Из всего этого мы видим, что жизнь никогда не может быть самоцелью, что продолжение рода никогда не может быть ее собственным смыслом; более того, она получает свой смысл лишь из других небиологических взаимосвязей. Эти взаимосвязи представляют собой момент трансцендентности. Жизнь трансцендирует себя самое не "в длину" - в смысле своего собственного продолжения, а "в высоту" - интендируя смысл.
Сообщество и масса
Коррелятом к неповторимости человеческого существования во времени является неповторимость, уникальность каждого человека по отношению к окружающим его отдельным индивидуумам. Но так же как смерть в качестве временного внешнего ограничителя не делает жизнь бессмысленной, а скорее подчеркивает ее осмысленность, так и внутренняя ограниченность человека дает его жизни смысл. Если бы все люди были совершенными, то все были бы равны друг другу, следовательно, каждый в отдельности мог бы быть заменен любым другим. Но именно из несовершенства человека следует необходимость и незаменимость каждого в отдельности; так как хотя каждый в отдельности и несовершенен, но каждый своеобразен. Каждый в отдельности не всесторонен, а односторонен, и благодаря этому единственен в своем роде.
Обратимся к биологической модели: как известно, одноклеточное живое существо "оплатило" свое развитие до многоклеточного организма бессмертием, пожертвовав всемогуществом. Однако в обмен за него клетка получила свою специфику. Высокодифференцированная клетка сетчатки глаза, например, в своей функции не заменима никаким другим видом клеток. Так, принцип рабочего деления клетки хотя и отобрал у нее ее функциональную многосторонность, но зато дал ей относительную незаменимость для организма в ее функциональной однозначности. В мозаике, например, каждая частичка, каждый отдельный камень по своей форме и цвету представляет собой нечто не только неполное, незаконченное, но и несовершенное. Лишь как часть целого и для целого он что-то значит. Если бы каждый камень содержал, как миниатюра, в отдельном целое, то был бы заменим любым другим. (Кристалл по своей форме можно считать совершенным, но именно поэтому он может быть заменен любым другим представителем той же самой формы кристалла. Один октаэдр похож на другой.)
Чем выше дифференцирован человек, тем меньше он соответствует норме как в смысле среднего человека, так и в смысле идеала. Но он приобрел свою индивидуальность ценой этой нормальности или идеальности. Значение же такой индивидуальности, смысл человеческой личности каждый раз направлен на сообщество и связан с ним. Так же как своеобразие придает ценность мозаичному камню по отношению к целому, так и смысл всего личного своеобразия человека заключается в его значимости для вышестоящего целого. Смысл личного существования, смысл отдельного человека как личности, выходит за собственные рамки, указывая на сообщество; в направленности на сообщество смысл индивидуума трансцендирует сам себя.
Таким образом, помимо социальности человека как воспринимаемого нами факта сообщество предстает в своей заданности. Из ее простой психологической, или даже биологической, фактичности - ведь человек является "социальным животным" - вырастает этический постулат. Но не только индивидуальное существование нуждается в сообществе, чтобы стать осмысленным, но и само сообщество нуждается в индивидуальном существовании, чтобы самому иметь смысл. Это существенно отличает сообщество от простой массы. Масса не терпит никакой индивидуальности, не говоря уже о том, чтобы индивидуальное существование могло найти в ней реализацию смысла. Если отношение индивидуума к сообществу можно сравнить с отношением мозаичного камешка ко всей мозаике, то тогда отношение отдельного человека к массе можно сравнить с отношением стандартного булыжника к серой уличной булыжной мостовой: каждый булыжник, одинаково отбитый, здесь может быть заменен другим. Для большого целого он не имеет больше никакого качественного значения. И оно само больше уже не является целым, а лишь только большим. Монотонная уличная булыжная мостовая не имеет эстетической ценности мозаики, а имеет, скорее, лишь ценность полезности, так же как и масса знает лишь полезность человека, а не его ценность и достоинство.
Смысл индивидуальности реализуется лишь в сообществе. Следовательно, ценность индивидуума зависит от сообщества. Если сообщество само обладает смыслом, то оно не может обойтись без индивидуальности составляющих его индивидуумов; тогда как в массе смысл отдельного единственного в своем роде существования погибает, должен погибнуть, поскольку в массе всякое своеобразие проявилось бы как мешающий фактор. Смысл сообщества определяется индивидуальностью, а смысл индивидуальности определяется сообществом; "смысл" массы нарушается индивидуальностью индивидуумов, составляющих ее. Смысл индивидуальности погибает в массе (тогда как в сообществе он расцветает). Уникальность каждого человека и неповторимость всякой жизни основополагающи для смысла существования. Но ее следует отличать от простой числовой характеристики, которая сама по себе не имеет ценности. Тот простой факт, что каждый человек отличается от всех других дактилоскопически, отнюдь не делает каждого человека личностью. Поэтому когда речь идет об уникальности как смысловом моменте человеческого существования, то имеется в виду не эта дактилоскопическая уникальность. Следовательно, можно было бы говорить - по аналогии с "хорошей" и "дурной" бесконечностью Гегеля - о "хорошей" и "дурной" уникальности. "Хорошая" уникальность была бы тогда той, которая направлена на сообщество, для которого человек как уникальный индивидуум имеет ценностное значение.
Уникальность человеческого существования обоснована, с нашей точки зрения, онтологически. Существование личности представляет особую форму бытия. Дом, например, составлен из этажей, а этажи из комнат. Дом, таким образом, можно понять как сумму этажей, а комнату как результат деления этажа. Таким образом мы можем проводить границы внутри бытия более или менее произвольно, т. е. произвольно разграничивать и вычленять "части" из тотальности бытия. Только личностное бытие, личное существование уходит от этого произвола; личность - это нечто заключенное в самом себе, существующее для себя, не поддающееся ни делению, ни сложению.
Привилегированное место человека и рамках бытия, человеческий способ бытия как особый мы можем уточнить еще тем, что в добавление к нашему первоначальному тезису "быть - значит быть другим" добавим утверждение: бытие личности (человеческое бытие, существование) означает абсолютно другое бытие. Сущностная ценностная уникальность каждого отдельного человека означает не что иное, как то, что он является именно другим, отличным от всех остальных людей.
Бытие человека нельзя, следовательно, свести к какому-нибудь комплексному бытию высшего порядка без того, чтобы в этом вышестоящем бытии не потерялось бы достоинство человеческого бытия. Отчетливее всего мы видим это на примере массы. Постольку, поскольку масса действенна и в этом смысле "реальна", она никогда не действует сама по себе. Социологические законы действуют не поверх голов отдельных личностей, а именно через них. Они могут быть значимыми, но они действуют лишь на уровне массово-психологической статистической вероятности, и лишь в той степени, в какой тип среднего человека можно определить психологически. Этот тип среднего человека является, однако, научной фикцией, а не реальной личностью. Он не мог бы быть ею именно потому, что он просчитываем.
В результате бегства в массу человек теряет то, что ему более всего свойственно: ответственность; однако, отдаваясь той задаче, которую ставит перед ним сообщество, в которое он входит или в котором он рождается, человек приобретает дополнительную долю ответственности. Бегство в массу это бегство от индивидуальной ответственности. Как только кто-нибудь делает вид, что он является только частью целого и что лишь это целое является подлинным, у него появляется чувство, что он избавился от груза своей ответственности. Эта тенденция к бегству от ответственности является мотивом всякого коллективизма. Подлинное сообщество - это прежде всего сообщество ответственных личностей. Простая масса - это лишь сумма обезличенных существ.
В оценке людей коллективизм характеризуется тем, что он вместо ответственных личностей видит один лишь тип и вместо личностной ответственности - привязанность человека лишь к типу. Но потеря ответственности наблюдается не только со стороны объекта оценки, но и со стороны субъекта. Ведь оценка только лишь по типу означает облегчение для оценивающего, поскольку она частично снимает с него ответственность за оценку. Если человека оценивают как тип, то не стоит вообще заниматься этим единичным случаем, и это очень удобно. Так же удобно, как, например, оценка мотора по его фабричной марке или по типу его конструкции. Если кто-нибудь имеет определенный тип машины, то он уже знает, что у него за машина. Если известна марка пишущей машинки, то известно также, чего от нее можно ожидать. Даже на собачью породу можно положиться: от пуделя следует ожидать одних склонностей и особенностей характера, а от овчарки - других. Лишь с человеком все обстоит иначе. Лишь человека невозможно ни определить, ни просчитать, исходя из его принадлежности к какому-либо типу. Этот расчет никогда не был бы окончательным, всегда оставался бы какой-то остаток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31