но такое восприятие и есть конечная цель их устремлений, и единственное, чего они без труда достигают, радуясь своим духовным возможностям, -- это знание формы. Этим знанием и довольствуется их дух, даже не подозревающий о каком-либо внутреннем содержании; их душе -- а в ней им все же нельзя отказать -недостает глубины. Отмар, как тебе известно, настойчиво осаждал меня, а поскольку он показался мне наиболее ярким образчиком столь распространенной ныне породы молодых людей, мне было забавно немного поиграться с ним. Он входил в мою комнату с таким благоговением, словно то была святая святых храма в Саисе*, и, считая себя моим учеником, с такой готовностью подставлял спину под розги, что мне было не жаль подарить ему кое-какие безобидные игрушки, которые он, похваляясь любовью учителя, с гордостью показывал другим мальчишкам. Когда я, уступив его просьбам, приехал в имение его отца, я обнаружил там барона, весьма своенравного старика, в компании чудаковатого, не лишенного юмора старого художника, который порой корчит из себя слезливо-морализирующего pagliasso(Паяц (итал.)). Не помню, что я говорил тебе о том впечатлении, которое произвела на меня Мария; чувствую, что мне будет нелегко рассказать тебе об этом так, чтобы быть понятым до конца. Мне придется положиться на то, что ты меня хорошо знаешь и даже понимаешь ту высшую направленность моей деятельности, которая недоступна всем прочим. А потому ты, конечно, не сомневаешься в том, что стройная фигурка, напоминающая великолепный цветок, что несет на тонком стебле пышные листья и бутоны; голубые глаза, взор которых словно устремляется к чему-то сокрытому за облаками, -- короче, что даже ангельски прекрасная девушка не может превратить меня в изнемогающего от любовной тоски, нелепого воздыхателя. Мгновенное осознание тайной духовной связи между мной и Марией -- вот что пронизало меня неким удивительным чувством. К глубочайшему блаженству примешивалась мучительная ярость, вызываемая сопротивлением Марии, - какая-то чужая, враждебная мне сила противилась моему влиянию и держала в плену душу Марии. Сосредоточив всю силу своего духа, я распознал врага и, вступив с ним в яростную схватку, попытался уловить, как зажигательным стеклом, те лучи, что устремлялись ко мне из души Марии. Старый художник следил за мной внимательнее, чем все остальные; он, похоже, догадался, какое напряжение вызвала во мне Мария. Возможно, меня выдали глаза, ведь нашему духу столь тесно в теле, что даже малейшее внутреннее движение, вызывая колебание в нервах, передается наружу и изменяет выражение лица или по меньшей мере глаз. Но меня насмешило, сколь вульгарно он понял все это: он беспрерывно твердил мне о графе Иполите, женихе Марии, а когда он принимался раскладывать передо мной пестрые образчики всех его добродетелей, то добивался лишь того, что я от души потешался над глупыми отношениями, которые по-детски наивно завязывают люди, и наслаждался своим глубоким пониманием тех связей, что устанавливает сама природа, и способностью оберегать их. Полностью втянуть Марию в свое "я", все ее существо и бытие столь тесно переплести с моими, чтобы отрыв от меня стал для нее гибельным, -- таковы были мои помыслы, рождавшие во мне упоительный восторг и устремленные лишь на то, чего желала сама природа. Эта глубочайшая духовная связь с женщиной, дарующая блаженство, не сравнимое ни с чем, даже с самым высшим животным наслаждением, подобает жрецу Изиды; ты знаешь мои взгляды на это, и мне незачем объяснять все это подробнее. Природа создала женщину пассивной во всех отношениях. Покорная уступчивость, жадное приятие всего лежащего вовне, признание и почитание высшего духовного принципа, что и составляет суть истинно детской души, -- все эти качества свойственны только женщине, и полностью подчинить их себе, принять в свое "я" -- наивысшее наслаждение. С того первого мига я, даже уехав из замка, в духовном смысле постоянно находился подле Марии, но и тебе я не решусь рассказать обо всех уловках, на которые я пускался, стараясь тайком приблизиться к ней и в физическом смысле, чтобы сильнее влиять на нее, ибо некоторые из них ты назвал бы низкими, хотя они и вели к высокой цели. Вскоре Мария впала в некое странное состояние, которое Отмар, как и следовало ожидать, счел нервной болезнью, и я -- на что я и рассчитывал вновь появился в их доме в роли врача. Мария узнала во мне того, кто в ореоле власти уже не раз представал перед ней как повелитель в ее сновидениях, и теперь она ясно увидела своим внутренним взором все то, о чем до той поры лишь смутно догадывалась. Моего взгляда и твердой воли оказалось достаточно, чтобы погрузить ее в так называемое сомнамбулическое состояние, которое было не чем иным, как полным уходом от самой себя и пребыванием в более высоких духовных сферах своего повелителя. А потом она покорно приняла в себя мой дух, пробудивший в ней желание улететь из темницы, куда заключили ее люди. Теперь Мария может жить, только существуя во мне, и она спокойна и счастлива. Образ Иполита, верно, еще сохранил в ее душе какие-то смутные очертания, но скоро рассеются и они. Барон и старый художник глядят на меня враждебными глазами, но сколь поразительно то, как и тут сказывается сила, которую даровала мне природа. Им, должно быть, жутко ощущать, что, несмотря на сопротивление, они вынуждены признать повелителя. Ты знаешь, каким удивительным способом я накопил сокровища тайных познаний. Ты никогда не мог заставить себя прочесть эту книгу*, хоть тебя и поразили бы в ней такие великолепные комбинации природных сил и воздействий, каких не найти ни в одном из учебников физики. Не брезгую я и тем, чтобы порой подготовить все заранее, -- да разве это надувательство, когда толпа, разинув рот от испуга, удивляется чему-то, что она вполне справедливо считает чудом, ведь понимание наиболее простой и доступной его причины разрушает не само чудо, а лишь удивление перед ним? Иполит -- полковник на службе в ..., в самой гуще сражений. Я не желаю ему смерти, пусть возвращается, тем великолепнее будет мой триумф, ибо я не сомневаюсь в победе. А если противник окажется более опасным, нежели я предполагал, то можешь мне поверить, что ощущение моей силы...
ОДИНОКИЙ ЗАМОК
Гроза миновала, и пылающее багровым пожаром закатное солнце показалось меж темных туч, которые, быстро уносясь прочь, исчезали в глубоких лощинах. Вечерний ветерок взмахнул своими крылами, и в теплом воздухе волнами заструились ароматы, источаемые деревьями, цветами и травами. Когда я вышел из лесу, прямо передо мной в цветущей долине приветливо раскинулась деревня, о близости которой возвестил мне рожок почтовой кареты, и высоко в небо возносились готические башни замка, окна которого так сверкали в лучах солнца, словно наружу рвались горевшие в залах огни. До меня донесся звон колоколов и духовные песнопения: вдали я заметил торжественную похоронную процессию, направлявшуюся от замка к кладбищу; когда я наконец добрался туда, пение уже смолкло, гроб опустили подле могилы, открыв его согласно здешним обычаям, и пастор начал читать последнюю молитву. Они уже собирались снова возложить крышку на гроб, когда я подошел ближе и поглядел на покойного. То был мужчина преклонных лет, лежавший с таким радостным и спокойным лицом, словно он тихо забылся мирным сном. Старик-крестьянин проговорил с глубоким волнением:
-- Поглядите, как красиво лежит тут наш старый Франц, да ниспошли мне Господь столь же благочестивую кончину -- воистину, блаженны упокоившиеся в Боге!
Мне подумалось, что это и есть истинная тризна по благочестивому усопшему, а слова старого крестьянина -- лучшая из надгробных речей. Гроб опустили в могилу, и когда комья земли с глухим стуком упали на него, меня охватила такая горькая печаль, словно в мертвенно-холодной земле лежал мой самый близкий друг. Я уже собирался подняться в гору, где стоял замок, когда ко мне подошел пастор, у которого я осведомился о покойном. Старый художник Франц Бикерт, три года одиноко живший в пустом замке в качестве кастеляна, -- вот кого сейчас опустили в могилу. Я пожелал отправиться в замок; до прибытия поверенного нынешнего владельца замка ключами распоряжался пастор, и, сопровождаемый им, я, не без внутренней дрожи, вошел в опустевшие просторные залы, где некогда весело хозяйничали люди и где теперь царила мертвая тишина. Последние три года, прожитые им в замке отшельником, Бикерт посвятил весьма удивительным занятиям искусством. Без всякой помощи даже в том, что касается механических приспособлений, он взялся расписать в готическом стиле верхний этаж, где и сам жил в одной из комнат; в фантастических сочетаниях разнородных элементов, что вообще характерно для готических росписей, даже мимолетный взгляд угадывал исполненные глубокого смысла аллегории. Чаще всего повторялось отвратительное изображение дьявола, подглядывающего за спящей девушкой. Я поспешил в комнату Бикерта. Кресло было отодвинуто от стола, на котором лежал незаконченный рисунок, так словно Бикерт только что поднялся, прервав работу; на спинке кресла висел серый сюртук, а на столе рядом с рисунком лежала серая шапочка. Казалось, будто старик с приветливым набожным лицом, перед которым оказались бессильны даже смертные муки, сейчас войдет в комнату, сердечно приветствуя оказавшегося тут незнакомца. -- Я сообщил пастору о своем намерении несколько дней, а может и недель, пожить в замке. Это показалось ему странным; очень жаль, ответил он, но он не может исполнить моего желания, ибо до прибытия поверенного судебные власти опечатают замок и тут не должен находиться никто из посторонних.
-- А если я и есть поверенный? -- спросил я, предъявив ему доверенность барона Ф., нового владельца замка. Изрядно удивленный пастор осыпал меня изъявлениями учтивости и предложил комнату в своем доме, полагая, что мне не захочется жить в пустынном замке. Но я отклонил его предложение и поселился тут; оставленные Бикертом бумаги более всего занимали меня в часы досуга. Вскоре я обнаружил несколько листков, на которых в виде коротких, похожих на дневниковые, записей описывалась катастрофа, в которой погибла целая ветвь знатной семьи. А сопоставление с весьма забавным опусом "Сны -- пеной полны" и с отрывками из двух писем, должно быть, каким-то необычным образом попавших к художнику, дополняет и завершает картину.
Из дневника Бикерта
Разве не сражался я, подобно святому Антонию, с тремя тысячами дьяволов и не выказал такого же мужества? -- Стоит только смело поглядеть им в глаза, и они рассеиваются как дым. Если бы Альбан мог читать у меня в душе, он увидел бы там почтительные извинения за то, что я приписывал ему все те дьявольские козни, которые яркими красками рисовала моя легковозбудимая фантазия в наказание и в назидание мне самому! -- Он здесь! -- молодой -здоровый -- цветущий! -- Кудри Аполлона, чело Зевса, взор, как у Марса, осанка вестника богов -- все, как описывал героя Гамлет*. -- Мария уже словно не на земле, она парит в сияющих небесах -- Иполит и Мария -- какая прекрасная пара!
И все же я не доверяю ему -- почему он запирается у себя в комнате? -почему, крадучись, бродит ночами по замку, точно подкарауливающая свою жертву смерть? -- я не доверяю ему! -- Временами меня осеняет мысль, что мне следовало бы быстрым и верным ударом пронзить его своей шпагой, спрятанной в трости, а затем вежливо произнести: "pardonnez"(Простите (франц.)). -Я не доверяю ему!
Странное происшествие! -- Когда мы шли по коридору с моим другом, с которым допоздна беседовали о том и о сем, мимо нас проскользнула высокая худая фигура в белом шлафроке и со свечой в руке. -- Барон вскричал:
"Майор! Франц, это майор!" То был, конечно, Альбан, просто лицо его, освещенное снизу, исказилось и оттого казалось старым и уродливым. Он появился откуда-то сбоку, будто вышел из комнаты Марии. Барон настоял на том, чтобы войти к ней. Она спала спокойно, словно ангел Господен. -- Завтра наконец долгожданный день! -- Счастливец Иполит!- Но видение это наполняет меня ужасом, хоть я и пытаюсь убедить себя в том, что то был Альбан. -Неужели злобный демон, еще в юные годы возвестивший о себе барону, воскрес и, сея раздор, вновь объявился здесь как некая властвующая над ним злая сила? Прочь, мрачные предчувствия! - Убеди же себя, Франц, что жуткое фантастическое видение -- всего лишь следствие дурного пищеварения. -- Может быть, следует принять diavolinis*, чтобы оградить себя от опасности страшных сновидений?
Господь всемогущий! -- Она умерла -- умерла! -- Вашей светлости я должен сообщить, как обстояло дело со смертью прелестной баронессы Марии для семейного архива, -- я очень мало смыслю в дипломатических тонкостях. -Если бы Господь не даровал мне немного сил для рисования! -- Несомненно одно: в тот миг, когда Иполит хотел заключить ее в объятия перед алтарем, она упала мертвой - мертвой, -- все остальное я отдаю на суд Божий.
Да, то был ты! Альбан -- коварный сатана! -- Это ты убил ее при помощи своего дьявольского искусства; какой бог открыл все это Иполиту! - Ты скрылся, так скрывайся -- сокройся хоть в центре земли -- отмщение найдет и уничтожит тебя.
Нет, я не в силах оправдать тебя, Отмар!- ведь ты позволил дьяволу соблазнить тебя, и потому Иполит требует от тебя ответа за свою возлюбленную! - Сегодня они бросили в лицо друг другу слишком резкие слова -- дуэль неминуема.
Иполит погиб! -- Счастливец, он свидится с ней. -- Несчастный Отмар! -Несчастный отец!
Exeunt omnes! (Все ушли! (Лат.)) Мир и вечный покой усопшим! -Сегодня, девятого сентября, в полночь, мой друг скончался у меня на руках! -- Но как утешает меня чувство, что скоро я снова увижу его. Известие о том, что Отмар сполна искупил свою вину, пав в бою смертью героя, оборвало последнюю нить, связывавшую барона с земной жизнью. Я останусь здесь в замке, я буду бродить по комнатам, где жили те, что любили меня. Я часто буду слышать их голоса -- какие-нибудь приветливые слова прекрасной благочестивой Марии, какая-нибудь шутка моего верного друга прозвучат как некий потусторонний зов, вселяя в меня бодрость и даруя мне силы нести тяжкое бремя жизни.
1 2 3 4 5 6 7